Когда Евгения Питовранова, ставшего начальником аппарата в Карлсхорсте после ареста Берия, кто-то из газетчиков попросил рассказать о «фашистском путче», случившемся 17 июня 1953 года в Восточном Берлине, он ответил: «Путч — это преувеличение. Просто люди отреагировали на ошибки руководства страны. Это был нарыв, который не мог не разорваться. Более того, недопустимо в таких обстоятельствах использовать танки»[409]. С этим согласится не каждый отставной офицер КГБ, помнящий те времена. Однако все согласятся, что забастовки и демонстрации в Восточном Берлине и других городах ГДР стали полной неожиданностью для Москвы и тех сотрудников аппарата МВД, которые еще оставались в Восточной Германии[410]. Очень многие рассказывали о событиях, начавшихся 16 июня и ставших опасными на другой день. Мы же постараемся сосредоточиться на реакции советской и американской разведок на эти события, используя до сих пор неизвестные архивные материалы[411].
ЗАБАСТОВКА: ДОКЛАД КУЧИНА
16 мая 1953 года в 11.45 утра Вадим Кучин, ведущий специалист по Германии, который служил в Карлсхорсте с 1945 года в качестве помощника действующего представителя МВД полковника И. А. Фадейкина, составил доклад об обстановке для заместителя министра внутренних дел Богдана Кобулова, отвечающего за внешнюю разведку. Вопреки правилам МВД Кучин подписал доклад, где содержалась резкая критика восточногерманской партии, и как автор и как ответственный за информацию. МВД в Москве получило первый подробный доклад из дезорганизованного аппарата о развивающемся кризисе[412]. Описание беспрецедентного вызова восточногерманскому режиму, наверняка, вызвало шок у советского руководства. Более поздние научные исследования материалов из восточногерманских и советских архивов (архив КГБ к ним не относится) дают гораздо более подробную картину июньских событий. Эти недавние исследования показывают, что доклад Кучина, основанный на донесениях агентов МГБ Восточной Германии, партии и правительства Восточной Германии, лишь скользит по поверхности. Зато он показывает, в каком состоянии находился аппарат в Карлсхорсте, когда разразился кризис[413].
Кучин считает, что волнения среди строительных рабочих Восточного Берлина начались уже 11 июня, когда был объявлен «новый курс» ГДР. На одной из строек была объявлена двадцатичетырехчасовая сидячая забастовка против «повышения норм». Вечером 13 июня члены профсоюза (района Friedrichsham) рабочих-строителей медицинских учреждений организовали круиз на пароходе, во время которого выработали план протеста против предполагаемого повышения норм[414]. Несмотря на то, что лидеры восточноберлинского отделения СЕПГ бьши извещены о предполагаемых событиях, они «никак не реагировали на информацию, хотя и продолжали вести подготовительную работу, связанную с повышением норм»[415].
Вечером 15 июня строительные рабочие на Сталин-аллее решили объявить забастовку, если новые нормы не будут отменены. Они послали письмо с жалобами премьер-министру Гротеволю, требуя ответить к двенадцати часам следующего дня[416]. В тот же вечер этот вопрос обсуждался на собрании берлинского городского комитета СЕПГ. Несмотря на угрозы, члены городского комитета СЕПГ проголосовали за новые нормы и приняли резолюцию утром объяснить рабочим свою точку зрения. Однако представители СЕПГ, явившиеся на заводы, были освистаны рабочими. Около 11.30 рабочие вывесили флаги и, требуя пересмотра норм, отправились в центр города. По дороге к ним присоединялись рабочие из других районов. Доклад Кучина, в котором большое место уделено заседанию городского комитета СЕПГ (донесение агента), показывает, насколько серьезно было недовольство рабочих. Хотя правительство ГДР объявило, что рабочие «по доброй воле» приняли увеличение норм на 10 процентов, но увеличение еще на 25 процентов было сделано по распоряжению городского комитета СЕПГ. Более того, предусматривалось снижение зарплаты на 35 процентов тем, кто не выполнит норму.
Попытки Партийных активистов предотвратить демонстрацию были встречены агрессивно. В одном случае, Бруно Баум, функционер СЕПГ, ответственный за строительную промышленность, едва избежал расправы, умчавшись на автомобиле с места событий. Колонна рабочих продолжала шествие к дому правительства ГДР на Лейпцигерштрассе. Там они потребовали, чтобы к ним вышли президент Пик и премьер-министр Гротеволь. Требование осталось без ответа. И тогда рабочие направились к зданию Центрального комитета СЕПГ. Два грузовика, где находились партийные пропагандисты с громкоговорителями, были разбиты забастовщиками. Активисты потребовали третий грузовик для собственных нужд, при этом был серьезно ранен один из членов СЕПГ[417].
Когда демонстранты пришли к зданию Центрального комитета СЕПГ, они опять потребовали, чтобы к ним вышел Пик, повторяя лозунги, разносившиеся с громкоговорителя на грузовике. Поначалу они касались только рабочих норм. Но постепенно требования перерастали в политические. «Долой СЕПГ!» «Требуем свободные выборы и единый Берлин!» Приблизившись к полицейскому управлению Восточного Берлина, колонна остановилась, и люди стали кричать: «Мы, рабочие со Сталин-аллее, призываем всех рабочих города начать общую забастовку в семь часов утра 17 июня!» Кучин считает, что целью демонстрантов было вовлечь в забастовку рабочих всех предприятий Берлина. В самом деле, когда немного позже государственное радио ГДР попыталось предотвратить всеобщую забастовку, объявив, что «совещания о нормах» начнутся на всех строительных предприятиях в то же время, что и забастовка, демонстранты поломали несколько уличных громкоговорителей. Кучин также отмечает присутствие молодых людей на мотоциклах западного производства, которые ездили вдоль колонны, сообщали новости и подбадривали демонстрантов. А те уже принялись останавливать машины и мотоциклы, сообщая всем и каждому о всеобщей забастовке и угрожая всем, кто собирался выйти на работу[418].
Демонстранты шли по улицам, а «прохожие и жители выражали им свое одобрение». В докладе Кучина упоминаются и члены СЕПГ, которые присоединились к демонстрантам, включая даже функционеров, заявивших, что «не могут оставаться в стороне». Но, как известно из донесений агентов, — а именно на них опирался Кучин — руководство городского комитета СЕПГ не было информировано об «истинном значении демонстраций и их численности», пока они не завершились в 6.30 вечера 16 июня[419].
В конце доклада Кучин пишет, что «представители Западного Берлина играли активную роль в организации демонстрации» и цитирует информацию ЦК СЕПГ о «листовках... напечатанных во французском секторе Западного Берлина и призывавших рабочих двух восточноберлинских предприятий к выступлению против повышения норм и за «возвращение фабрик и заводов их бывшим владельцам». Однако Кучин ни слова не сказал о том, о чем потом будут говорить советские и восточногерманские официальные лица, будто забастовки и демонстрации 15 и 16 июня были организованы и проведены западноберлинскими провокаторами. Если бы у аппарата в Карлсхорсте были бы какие-нибудь сведения на этот счет, Кучин непременно включил бы их в свой отчет[420].
В любом случае, Кучин затронул наиболее чувствительные струнки Московского руководства в своем наспех подготовленном отчете: он задокументировал открытое противостояние рабочих партийной политике, незаконные демонстрации и забастовки, насильственные действия в отношении партийных активистов, конфискации и разрушение партийной собственности, участие в демонстрациях членов и функционеров СЕПГ и, что важнее всего, пассивность да и неумение руководства СЕПГ действовать во время кризиса.
ДРУГАЯ СОВЕТСКАЯ ПЕРСПЕКТИВА
Другая точка зрения аппарата в Карлсхорсте об ухудшающемся положении в Берлине отражена в докладе, который был подписан полковником Фадейкиным, ставшим действующим представителем МВД после смерти Сталина[421]. Говорили, что «Центр считал генерала Фадейкина совершенно растерявшимся»[422]. Не совсем ясно, был ли он застигнут врасплох нагрянувшим кризисом. Однако напряжение, царившее в Карлсхорсте в то критическое утро, проявилось хотя бы в том, что послание Фадейкина написано от руки — частично ручкой, частично карандашом. Отправлено оно было начальнику внешней разведки Сергею Романовичу
Савченко и заместителю начальника внешней разведки по европейским странам Александру Михайловичу Короткову 17 июня в 12.25 по местному времени[423].
Фадейкин докладывал, что «ночью с 16 на 17 июня положение в Восточном Берлине остается напряженным. Хулиганы грабят магазины. Вопрос о всеобщей забастовке решен. В 7.00 большие толпы начали собираться в разных частях города и двигаться в сторону центра. Несколько промышленных предприятий уже бастует». Приведя цифры о количестве рабочих-демонстрантов, Фадейкин констатирует, что восточноберлинская полиция «не в силах навести порядок». Он пишет и о том, что «с 6.00 советские войска занимают все важные объекты: почту, телеграф, мосты, вокзалы. Патрули, каждый из двух вооруженных человек, расставлены вокруг зданий ЦК СЕПГ и правительства ГДР. Подразделение народной полиции направлено в здание Центрального комитета, где находится Политбюро СЕПГ... Движение колонн в центр города продолжается»[424].
Фадейкин повторяет, что советские войска, танки и моторизованная пехота, введены в Берлин, но добавляет: «забастовщики уверены в том, что власти не посмеют применить оружие, так как Берлин находится под четырехсторонним контролем. Если же они это сделают, то в Восточный Берлин войдут западные танки»[425]. Голословно утверждая, будто «забастовщиков и демонстрантов настраивают из Западного Берлина» (не подкрепляя документами), Фадейкин вновь подвергает критике восточных немцев. Он пишет, что Цайссер, министр госбезопасности ГДР, весь день 16 июня совещался с членами Политбюро СЕПГ, переложив «всю работу на плечи своего заместителя (Эриха) Мильке, который... недооценивает серьезности ситуации и не принимает жестких мер, необходимых для установления личности и ареста зачинщиков и активных демонстрантов». Фадейкин возмущен тем, что за весь день «восточногерманская полиция и МГБ арестовали всего лишь двадцать пять человек, главным образом, рядовых участников демонстрации»[426].
Пообещав «предпринять шаги для ареста организаторов и активистов», Фадейкин подтверждает широко известный факт — западногерманский министр по общегерманским делам Якоб Кайзер должен 17 июня в 18.00 выступить на большом митинге в Западном Берлине, интерпретируя его таким образом: «Кайзер прилетел в Западный Берлин, чтобы возглавить движение протеста в Восточном Берлине. К тому моменту, когда доклад был отправлен, то есть в 12.25, произошло много такого, что выпало из поля зрения Фадейкина, — следовательно, Карлсхорст во время кризиса не владел информацией. Например, Политбюро СЕПГ перебралось в Карлсхорст, а маршал Василий Соколовский, начальник генштаба, уже летел из Москвы в Берлин, тем самым демонстрируя приоритет армии в том, что касается восточногерманского кризиса[427].
ВОЕННОЕ РЕШЕНИЕ СОВЕТОВ
В 12.30 советские войска получили приказ восстановить порядок. Много спорят (достаточно вспомнить комментарии Питовранова о недопустимости введения танков) об участии (или неучастии) аппарата МВД в Карлсхорсте в принятии решения о подавлении восстания с помощью советских войск. Из доклада от 24 июня Соколовского, Семенова и заместителя Верховного комиссара Павла Юдина очевидно, что решение о подавлении восстания военными силами было принято вечером 16 июня, и, как отметил Фадейкин, советские войска стали входить в Берлин утром на следующий день. Скорее всего, доклад Кучина о бессилии СЕПГ сыграл важную роль в принятии решения в Москве[428].
Когда советские войска двинулись навстречу демонстрантам, Семенов послал в Москву донесение о положении на улицах, нарушении движения общественного транспорта между Восточным и Западным Берлином и введении военного положения[429]. Рудольф Херрнштадт подтверждает, что Семенов также информировал членов Политбюро СЕПГ, находившихся в Карлсхорсте, о том, что военное положение будет введено в 1.00 дня. «Все закончится за несколько минут», — сказал он. Он также сообщил, что начальник генштаба маршал Соколовский и маршал Леонид Говоров, главный инспектор Министерства обороны СССР, находятся на пути в Берлин[430]. Прибытие Соколовского, а также введение в город советских войск говорит о том, что группа Советских войск в Германии (ГСВГ) уже информировала советский генштаб о развитии кризиса. Соколовский был отлично информирован о проблемах Берлина и Восточной Германии, прослужив там с 1945 по 1949 год, поэтому лучшую кандидатуру трудно было найти.
17 июня в 11.30 утра Семенов и Гречко, командующий ГСВГ и председатель СКК, отправили телефонограмму в Москву, сообщая, что передвижение немцев через секторальную границу прекращено. Отдельное сообщение было послано Семеновым и Соколовским с информацией, что «беспорядки в Берлине прекратились. На улицах спокойно». Рано утром 18 июня восточногерманская полиция при поддержке советских войск и восточногерманских военизированных отрядов перекрыла границу сектора для всех видов транспорта и пешеходов. Несмотря на то, что общественный транспорт не мог пересекать границу уже сутки, в городе было спокойно[431].
19 июня Семенов и Соколовский послали телеграмму Молотову и Булганину, описывая «весьма активную организаторскую роль американских военных в берлинских беспорядках». Например, арестованные, как сказано, признавались в том, что «американские офицеры лично отбирали жителей Западного Берлина в большие группы и инструктировали их, как организовать беспорядки в Восточном Берлине». Наверняка, именно это сообщение подвигло Соколовского на утверждение всего через несколько минут после прибытия в Карлсхорст, что кризис был организован преднамеренно враждебными силами. Однако из докладов Кучина и Фадейкина нам известно, что ни аппарат МВД, ни восточногерманская служба госбезопасности не заявляли ни о чем подобном. И хотя наблюдатели от берлинского командования и Управления восточными делами ЦРУ посещали Восточный Берлин, командование из Вашингтона задолго до этого запретило сотрудникам БОБ ЦРУ переступать границу советского сектора[432].
РОЛЬ АМЕРИКАНЦЕВ
Утверждение о прямом американском (в частности, ЦРУ) участии в поддержке беспорядков привлекло внимание многих. Одни предполагали, что если Элеонора Даллес находилась в это время в Берлине в качестве чиновника госдепартамента, то и Аллен Даллес, ее брат и новый директор ЦРУ, тоже мог быть там. Но его не было. На самом деле, подобно своим соперникам из Карлсхорста, база ЦРУ в Берлине тоже пребывала в растерянности, как гласил один из докладов БОБ: «Мы были застигнуты врасплох!» Некоторые восточноберлинские агенты входили в контакт с офицерами базы в Западном Берлине, чтобы доложить о событиях в Восточном Берлине, но когда границу закрыли, информация из первых рук перестала поступать. Германская миссия ЦРУ также ничего не знала. Глава миссии генерал Люсиан Траскотг вместе со своим заместителем Майклом Берком и помощником Томасом Полгаром был в это время в Нюрнберге и обсуждал с американскими военными операции по предотвращению нарушений границ с чехословацкой стороны. О восстании в Берлине они прочитали в вечерних газетах, возвращаясь поездом во Франкфурт[433].
Одна нелепая история странного происхождения о возможном участии ЦРУ в берлинских событиях появилась в 1979 году и с тех пор то и дело повторяется в разных публикациях историков, посвященным событиям 17 июня. Кристиан Остерманн в статье о восстании, опубликованной в 1994 году, пишет: «Гарри Хекшер, глава берлинского отдела ЦРУ, телеграфировал в Вашингтон, запрашивая разрешение после введения советских войск снабдить восставших оружием, однако ему было приказано ограничить поддержку «выражением симпатии и предоставления политического убежища, но не оружием»[434].
Такого драматического обмена посланиями на самом деле не было. Во-первых, директором БОБ тогда был Билл Харви, а не Генри Хекшер, и он все время находился в Берлине. Во-вторых, нет никаких документальных подтверждений, что подобная телеграмма была послана из Берлина, и ни один из работавших тогда на базе или в миссии сотрудников не помнит о подобной телеграмме. Полгар, помощник Траскогга, попросту заявил, что если бы Хекшер (или Харви) послал нечто подобное, Траскотг немедленно уволил бы его. Гордон Стюарт, заместитель Траскотта, отлично помнит тот день, потому что исполнял обязанности действующего главы миссии в то время, как Траскотг, Берк и Полгар находились в Нюрнберге, и если бы такая телеграмма была, он бы запомнил. Питер Сичел, бывший директор Берлинской базы, возглавлявший оперативный отдел восточноевропейского управления 17 июня 1953 года, также отрицает наличие телеграммы[435].
Естественно, в это время в ЦРУ много было написано из-за бессилия Запада в момент восстания. 18 июня заместитель директора по планированию Фрэнк Визнер послал Джону Броссу, главе восточноевропейского управления, памятную записку, ставшую результатом «обсуждений на высоком уровне событий последних сорока восьми часов в Германии» и американской пропагандистской тактики. Визнер писал: «Мы как будто вели себя в целом правильно и вчера и ночью». И добавлял, что ЦРУ «не должно своими действиями побуждать жителей Восточной Германии на дальнейшие шаги, которые могут осложнить их жизнь». Виз-нер особенно отмечал ненадежность сил безопасности Восточной Германии и тот факт, что «русским пришлось ввести свои войска». В этой памятной записке, отражающей смятение самого Визнера, нет даже намека на предложение берлинской базы вооружить мятежников, как нет его и в других документах, появившихся после завершения кризиса[436].
РЕАКЦИЯ СОВЕТСКОЙ ВНЕШНЕЙ РАЗВЕДКИ
В субботу 20 июня Ульбрихт встретился с Семеновым, Юдиным и Соколовским в Карлсхорсте, чтобы обсудить необходимость улучшения вооружения, «развертывания» военизированной полиции и направление руководителей СЕПГ на предприятия для погашения недовольства. Соколовский вновь заговорил об отсутствии информации: «Немецкие товарищи, вероятно, были шокированы внезапностью событий»[437]. Это было зафиксировано в докладах Кучина и Фадейкина.
Даже когда Советская армия овладела обстановкой, вызванной восстаниями, МВД в Москве еще было в состоянии действовать. Берия послал в Берлин специальную группу под руководством заместителя министра Сергея Гоглид-зе; в нее также вошел ветеран управления внешней разведки Петр Васильевич Федотов. 20 июня Гоглидзе, Федотов и Фадейкин, все еще начальник аппарата в Карлсхорсте, поставили Берия в известность о том, что они собирались предпринять, следуя его инструкциям. Эти действия показывают, как ответила советская разведка, хоть и с опозданием, на неслыханный вызов, брошенный Советам с их жизненно важными интересами в Восточной Германии[438].
МВД решило использовать свою внешнюю разведку и военную контрразведку для укрепления сил безопасности Восточной Германии, повторяя тактику военных. В докладе сказано о создании тридцати восьми оперативно-следственных групп из военных контрразведчиков ГСВГ и аппарата в Карлсхорсте. Другие следственные и оперативные группы по шестьдесят человек в каждой были созданы в рамках самого аппарата в Карлсхорсте. Их задача заключалась в том, чтобы «найти организаторов, зачинщиков и подстрекателей беспорядков»[439].
Берия требовал расследования «дел арестованных участников беспорядков из числа жителей Западного Берлина, засланных в восточный сектор Берлина западными разведками и западногерманскими подрывными организациями». Кроме того, следственные группы должны были быть ориентированы на выявление обстоятельств беспорядков и всех обстоятельств, которые могут использовать реакционные силы для провоцирования широких масс на антиправительственные выступления»[440].
Последнее предложение в инструкциях Берия звучит двусмысленно. Хотя весь доклад говорит о том, что беспорядки были спланированы и инициированы западными союзниками, офицерам приказали обстоятельно изучить местные условия, позволившие «провокаторам» действовать столь успешно[441]. Тем не менее авторы доклада не забыли и о профессиональном долге. «Во время проверок и допросов» следственным группам надлежало «в соответствующих случаях вербовать участников беспорядков для помощи в выявлении организаторов антиправительственных демонстраций»[442].
Вторая часть доклада была посвящена организационным проблемам и назначениям личного состава в связи с падением морали полиции и сил безопасности ГДР. Для помощи силам безопасности из аппарата в Карлсхорсте была выделена группа из сорока трех оперативных работников под «руководством капитана Василия Моргачева, помощника представителя МВД, и полковника Кравцова, начальника отдела МВД СССР». В задачу группы входила помощь берлинскому управлению MfS в организации «проверки, допросов и агентурно-оперативной работы». Около 120 подобных оперативных групп, состоящих из офицеров МВД, было организовано для помощи управлениям MfS ГДР в других районах»[443].
Здесь же сказано и о работе в Германии независимых агентов МВД. И аппарат в Карлсхорсте, и военная контрразведка в Потсдаме получили задание «мобилизовать всех агентов на выяснение обстоятельств, ставших причиной беспорядков, и выявление организационных центров в Западной Германии и ГДР». Были предприняты меры для установления контактов с имеющимися «агентурными группами в Западном Берлине и Западной Германии для выяснения планов на будущее реакционных кругов Западного Берлина и Западной Германии, а также иностранных разведок»[444].
Еще одним указанием на то, что Берия пришлось на время отложить свои планы реформировать работу МВД и его подразделений в Восточной Германии, является комплектование оперативной группы под руководством генерал-лейтенанта Амаяка Кобулова, «для квалифицированного проведения этой работы». В нее также вошли опытный оперативный работник Кучин, отлично знавший условия работы в Германии, и полковник Андрей Ковалев, ведущий аналитик по Германии из московского центра[445].
В заключение было сказано, что на тот же день, то есть на 20 июня, назначено совещание с руководством MfS ГДР для выработки мер по «укреплению органов MfS ГДР, усиления пограничных служб, а также надежной охраны объектов MfS и тюрем ГДР». В понедельник 22 июня доклад был отправлен заместителю министра Богдану Кобулову с визами Короткова и Савченко — тех самых офицеров внешней разведки, которые позднее будут давать показания против Берия[446].
Несмотря на неразбериху в Карлсхорсте, кто-то в управлении внешней разведки МВД должен был продолжать работу, так как московский центр разослал требование в зарубежные резидентуры собрать информацию, которая могла бы «пролить свет на истинные причины... народных демонстраций в Берлине». 28 июня пришел единственный ответ из Парижа, где содержится признание в невозможности ответить на запрос. А ведь это совершенно нехарактерно для парижской резидентуры, обычно поставлявшей материалы только высшего качества о германских проблемах[447]. Ввиду того, что запрос на информацию был отправлен вскоре после 17 июня, Берия и его люди, вероятно, все еще возглавляли МВД.
Итак, парижская резидентура практически не ответила Москве, однако один из ее источников имел возможность опросить французского журналиста, заявившего, что побывал в Берлине в дни беспорядков и даже посетил Восточный Берлин вместе с Арно Шольтцем, западногерманским редактором газеты «Der Telegraf», принадлежавшей Социал-демократической партии. Рассказ журналиста, переданный в Москву резидентурой, содержал, по-видимому, именно то, что ждал от нее центр: «Почти достоверно известно, что представители и агенты Социал-демократической партии содействовали, по крайней мере, частичному изменению требований строительных рабочих из экономических в политические и выведению людей на демонстрацию... План действий был выработан задолго до событий в аппарате СДП.
Отсутствовала только дата. Она зависела от обстановки... 16 июня начались беспорядки, однако руководство СДП не назначало этот день заранее... Берлинские социал-демократы, не дожидаясь приказа своих лидеров, стали проводить их директивы в жизнь»[448].
АРЕСТ БЕРИЯ
Доклад из Парижа стал последним документом о положении в Германии среди имеющихся в архивах Службы внешней разведки и полученных до ареста Берия. Представители советской системы, на чьей бы стороне они ни находились в противоборстве сил между Берия и Хрущевым, стремились заявить о своей позиции. В памятной записке Хрущеву, подписанной Дмитрием Шепиловым, главным редактором «Правды», приводится донесение очевидца событий 16—17 июня П. Наумова, корреспондента этой газеты в Восточном Берлине. Наумов дал фактический, достаточно точный пересказ того, что тогда происходило, например, появление советских войск утром 17 июня и враждебное отношение к ним толпы. Он отмечает довольно частое появление около колонн мотоциклистов с западноберлинскими и американскими номерами, подозревая их в помощи мятежникам. На самом деле представители союзников имели полное право находиться в Восточном Берлине, и проверке народной полицией могли подвергаться лишь автомашины граждан Западного Берлина. Наумов делает упор на том факте, что в демонстрации принимали участие не только рабочие, но и многие граждане, как бы обязанные поддерживать режим, например, члены партии. Ему претит трусость СЕПГ и ее неумение понять настроение людей. Но вот что здесь интересно: финальный параграф, в сущности, противоречит всему, сказанному выше, и будто приписан второпях: «Нет сомнений, что вся операция была тщательно продумана... заранее и контролировалась из одного центра». Это мнение записано 22 июня и совпадает с той линией, которая доминировала в последующей оценке событий и была направлена против Берия[449].
Соколовский и Семенов, очевидно, не подозревали о готовящемся аресте Берия. Рекомендации, изложенные в докладе от 24 июня, отражают их решимость проводить в жизнь «новый курс», улучшать положение в ГДР, поддерживать реформистские силы внутри Центрального комитета СЕПГ[450].
Через два дня на заседании Президиума Берия был арестован. Эми Найт в своем подробном описании этого дня в книге «Beria: Stalin’s First Lieutenant» предлагает несколько противоречащих одна другой версий. Официальные протоколы заседания Президиума «отсутствуют», так что остаются только различные воспоминания победивших участников заговора по устранению Берия[451]. Что бы на самом деле ни происходило 26 июня, очевидно одно — Берия был захвачен врасплох. Остальные тоже остались неинформированными. 29 июня 1953 года, например, Иван Тугаринов, директор так называемого «малого» КИ, отправил заместителю Берия по внешней разведке, с надписью «Товарищу Кобуло-ву Б.З.», копию восемнадцатистраничной памятной записки «О позиции западных держав в отношении германского вопроса», подготовленную его группой. Основанная в первую очередь на открытых материалах, памятная записка заканчивалась следующим образом: «Приведенная информация показывает, какие серьезные разногласия существуют между США и Англией относительно переговоров с СССР по германскому вопросу в ближайшем будущем. Эти разногласия стали, очевидно, одной из главных причин отсрочки Бермудской конференции»[452]. Эта информация предполагала, что гибкость, проявленная Москвой по вопросу Германии, произвела впечатление на западных союзников. Берия эта памятная записка должна была заинтересовать, если бы он получил ее. То же относится и к Кобулову, арестованному в один день с Берия.
В обвинительном заключении, а также объяснениях, данных по поводу ареста Берия на июльском пленуме ЦК КПСС (1953 год), оппоненты Берия старались представить все так, что все его действия в МВД были основаны на его шпионской деятельности на благо «германской и английской разведок». Но, даже не принимая это во внимание и помня, что Берия стремился свести счеты с теми сотрудниками службы безопасности, которые были близки к прежнему руководству, как объяснить его удар по руководителям зарубежных резидентур в критический момент? Берия должен был отчаянно стремиться получить информацию о реакции Запада на сигналы, которые он посылал, в частности, по германской проблеме. И его действия поэтому кажутся бессмысленными — если только он, подобно другим в Москве, не подозревал о грядущих июньских событиях. Вероятно, он думал, что располагает достаточным временем для намеченной им реорганизации. Евгений Березин, один из старших офицеров аппарата в Карлсхорсте, отозванных в Москву, вспоминает, как Берия говорил его группе: «В Германии изменилась ситуация, значит, надо менять подход к ней. Мы должны привлечь для работы в Германии наиболее интеллектуально развитых людей. Вот причина реорганизации нашего штата в Германии, особенно в провинциях».
Тем временем в Карлсхорсте продолжали работать друзья Берия — Гоглидзе и Амаяк Кобулов, которые были заняты приведением в порядок дел после восстания 17 июня. Как рассказывает Судоплатов в книге «Secret Tasks», они были арестованы генералом Гречко и под охраной препровождены в Москву. В докладе ЦРУ говорится, что Семенов вызвал их по какому-то делу, и арест был произведен в его кабинете. Когда оба они не вернулись на свою работу, два оставшихся члена специальной команды Федотов и Ковалев узнали у не желавшего распространяться на эту тему Семенова, что они отозваны в Москву. Федотов позднее узнал, что арест производил 27 июня маршал Соколовский и что Гоглидзе и Кобулова связали и поместили в самолет, летевший в Москву[453].
30 июня Федотов и действующий представитель МВД Фадейкин телефонограммой доложили в московский центр о том, что 29—30 июня в Восточном Берлине и Восточной Германии спокойно. Остальная часть доклада состоит из высказываний немцев, принадлежавших к разным слоям населения, которые были приглашены высказаться о текущем положении и причинах беспорядков. Некоторые из этих высказываний в адрес СЕПГ и режима в ГДР носили в высшей степени критический характер. Цитаты из высказываний обычно использовались офицерами госбезопасности даже на уровне Федотова и Фадейкина, чтобы донести неприятную информацию до центра, не беря на себя ответственность за содержание»[454].
Сообщение об аресте Берия и его сподвижников было сделано только после закрытого пленума ЦК КПСС (2—7 июля)[455]. Как и других лидеров советского блока, Ульбрихта и Гротеволя ознакомили в Москве с результатами пленума Маленков, Молотов и Хрущев, после чего немецкие руководители вернулись в Германию и проинформировали лидеров СЕПГ (9 июля). Статья в «Правде» появилась на другой день[456]. События в ГДР развивались стремительно. Министр государственной безопасности Цайссер и Рудольф Херрнш-тадт были исключены из Политбюро СЕПГ. Очевидно, Хер-рнштадт не предполагал, что Советы предпочтут иметь дело с Ульбрихтом, на которого они, несмотря на все его промахи, могли положиться в малоприятном деле возвращения ГДР на прежний путь[457].
После сообщения об аресте Берия состоялось собрание во Втором Главном управлении (внешняя разведка), которое вел новый министр внутренних дел Сергей Круглов, представивший в качестве нового начальника управления и заместителя министра Александра Семеновича Панюшкина. Панюшкин был советским послом в Вашингтоне с 1947 по 1952 год и в это же время был главным резидентом КИ. В начале августа он провел совещание с участием началы!й-ков отделов и секретарей партийных организаций управления и поинтересовался соображениями по поводу переформирования их отделов. Необходимость перемен он обосновывал тем, что «в свою бытность министром Берия подорвал работу управления, беспричинно уволил большое число сотрудников и начал проводить совершенно неправильную реорганизацию управления»[458].
АМЕРИКАНСКАЯ ПРОГРАММА ПРОДУКТОВЫХ ПОСЫЛОК
Евгений Питовранов в результате ареста Берия не пострадал. К 1 августа он был на месте в Карлсхорсте и был погла-щен планом восстановления аппарата как его руководитель и пошатнувшейся службы государственной безопасности ГДР. Однако он не успел особенно продвинуться в этой работе, как ему пришлось заняться новой «провокацией». Дело в том, что президент Эйзенхауэр и канцлер Аденауэр, обменявшись 10 июля письмами, задействовали программу, которая оказалась весьма успешной: «К середине августа 75 процентов жителей Восточного Берлина получили продуктовые посылки». Поначалу СЕПГ не обратила на это внимание, но по мере того, как росла заинтересованность населения, партия осознала, «как эта акция обостряет напряженность в ГДР»[459].
7 августа Круглов информировал Молотова о попытках Питовранова пресечь «подрывную деятельность враждебных элементов, эксплуатирующих американскую продуктовую кампанию «помощи». Аппарат МВД тоже осознал, что «американская продуктовая программа несет серьезную угрозу безопасности и стабильности ГДР». Направляя службу госбезопасности ГДР на срыв программы, МВД призвало использовать показания арестованных в средствах массовой информации для «показа «истинного» характера «помощи американцев». В то же время все подразделения службы госбезопасности сконцентрировали свои усилия на выявлении и «преследовании» людей, организующих массовые поездки в Берлин для получения продуктовых посылок. Чтобы предотвратить возможные беспорядки, Советы настойчиво рекомендовали лидерам ГДР усилить охрану учреждений, радиостанций и электростанций. Аппарату МВД было приказано увеличить количество операций против враждебных подпольных элементов, используя не только органы безопасности Восточной Германии, но также ресурсы аппарата и его районных оперативных групп. Была даже задействована контрразведка МВД в группе Советских войск в Германии: она получила приказ улучшить контрразведывательную работу в восточногерманских военизированных формированиях[460].
Программа продуктовой помощи продлила состояние смятения и неуверенности в ГДР, однако решимость Советов контролировать Восточную Германию ни в коей мере не была поколеблена. Более того, одно американское агентство даже сомневалось насчет долгосрочной эффективности этой акции. БОБ выступила перед восточноевропейским Управлением ЦРУ с предложением протестовать против продуктовых посылок. Управление последовало этой рекомендации, отметив в докладе директору ЦРУ, что программа вызовет отрицательную реакцию у коммунистов на якобы «использование пищи в интересах пропаганды «холодной войны». А так как переходить и переезжать зональные границы становилось все труднее, подчеркивало управление, те, кто хочет получить посылки, скапливаются возле распределительных пунктов вдоль границы и русские «получают предлог для закрытия границы, что очень затруднит наши операции в Берлине и Восточной Германии». Однако программа получила большую поддержку в Национальном совете безопасности и Совете стратегии психологической войны, поэтому протест остался без последствий. Тем не менее предчувствие того, что границы между Восточным и Западным Берлином будут закрыты, не покидало сотрудников БОБ[461].
Описав, как западноберлинская полиция разогнала организованную СЕПГ демонстрацию против американских «провокаций», Круглов предложил прекратить продажу железнодорожных билетов в Берлин как меру сокращения числа граждан ГДР, приезжающих в Берлин за посылками. Если до этого в Берлин приезжало от 20 до 40 тысяч человек в неделю, то теперь добиралось не больше 8 тысяч. Однако МВД столкнулось здесь с недовольством населения. Например, 150 женщин в Хеннигсдорфе, недалеко от Потсдама, отказались очистить путь, пока не возобновится продажа билетов в Берлин. И 7 августа Круглов ожидал, что американцы возобновят программу по крайней мере на следующую неделю[462].
Наконец прошло это беспокойное лето 1953 года, и служба госбезопасности Восточной Германии стала самой эффективной по своему воздействию в советском блоке. Вероятно, не будь восстаний и американских попыток использовать волнения, чтобы как-то повлиять на Советский Союз и его восточногерманское подобие, ужесточения режима в ГДР могло бы и не случиться. Как считают некоторые историки, именно эти события задержали объединение Германии. Высказывается и такое мнение, что если бы Берия унаследовал сталинскую мантию, его решимость реформировать устаревшую и неэффективную внутреннюю и внешнюю политику привела бы к либерализации советского подхода к германской проблеме.
К сожалению, какова бы ни была позиция Берия в отношении будущего ГДР, роли СЕПГ и необходимости компромисса с Западом по поводу природы объединенной Германии, мы можем лишь констатировать, что добивался он своих целей методами, которые неизбежно должны были привести к его падению. Во время своего недолгого правления, несмотря на отличное знание советской борьбы за власть, Берия вел себя безрассудно, своевольно и наивно. Безрассудно — потому что должен был знать, насколько восточные немцы не любят режим СЕПГ и потому будут изо всех сил сопротивляться тем изменениям, что он предполагал ввести. Даже если бы ему все удалось, то он получил бы еще одно преимущество в борьбе за власть после смерти Сталина, но он недооценил настроение людей. Своевольно — потому что он игнорировал очевидное — успешное противостояние советских военных любым экспериментам, которые могут ослабить их власть на территории Германии, той страны, что стала для них символом всех жертв, принесенных во время войны и после нее. Он должен был понять, насколько советская разведка ценит свое положение в Германии как базу для внешних операций. И, наконец, наивно — потому что он верил, будто может победить в борьбе за сталинское наследство, взяв в свои руки силы безопасности. Как он мог не подумать о том, что его политические соперники немало потрудились, чтобы внедрить и в эту систему, и в вооруженные силы своих верных людей? Пытаясь изгнать из МВД своих врагов и создать новую службу, он помешал МВД и его восточногерманским друзьям противостоять июньским событиям, которые и стали возможными из-за его, Берия, политических махинаций.