На Западе в 1950-х годах северокорейское вторжение породило страх такого же враждебного действия против Западной Германии, которое могло привести к мировой войне. Срочно требовалась информация о планах и намерениях Советов, однако советская служба безопасности перекрыла все возможности дезертирства, дававшего ЦРУ до 1952 года основную информацию о советском режиме. Тогда с одобрения высших американских чинов ЦРУ разработал международную программу «стимуляции дезертирства» с кодовым обозначением «Redcap», получившую свое название от красных шапок (Redcap) железнодорожных носильщиков[584]. В первую очередь внимание должно было уделяться вербовке советских людей и задействованию их в качестве агентов, по выражению инициаторов программы, помочь им «дезертировать на месте». Если это не проходило, то их следовало доставлять на Запад и выжимать от них всю информацию, которую они только могли дать. Многие сотрудники управления специальных операций скептически или с раздражением смотрели на эту широко разрекламированную программу, потому что они и без нее пытались, где только могли, вербовать советских людей. С их точки зрения, дезертирство (бегство) было нежелательным, потому что при этом отсекались все прежние связи источника. Однако американцы больше всего любят хорошо организованные рекламные кампании, и голоса профессионалов потонули в чиновничьих криках защитников программы «Redcap».
БЕРЛИН - ЦЕНТР ОПЕРАЦИЙ «REDCAP»
Наибольший размах вербовка советских сотрудников приняла в Берлине, так как Берлин располагался в центре самой большой в мире дислокации советских войск. Отделение «Redcap» в БОБ представляло собой несколько штатных офицеров и способных сотрудников по найму (контрактников) — американцев, которые родились за рубежом и так хорошо говорили по-немецки и по-русски, что легко могли сойти за тех или других. Сначала сотрудники попросили восточногерманских беженцев назвать тех своих знакомых, кто, возможно, контактировал с русскими. Получив эту информацию, БОБ приложила все усилия, чтобы установить с этими людьми, жившими в Восточном Берлине, тайный контакт и уговорить их посетить Западный Берлин.
К сожалению, использование бывших жителей Восточной Германии не дало больших результатов в приобретении контактов с советскими людьми. Как только советские сотрудники прибывали в Восточную Германию, им внушалось избегать контактов с местным населением, из которого все могли быть «агентами империализма». Более того, укреплялись рабочие связи MfS, восточногерманской службы безопасности, и советской военной контрразведки, так что обе разведки пристально следили за отношениями между советскими сотрудниками и их немецкими коллегами. Даже на вечеринках, организованных руководителями ведомств, советские сотрудники старались держаться поближе друг к другу и подальше от немцев. Почти единственной точкой соприкосновения советских людей и немцев был черный рынок: некоторые советские сотрудники просили, например, своих немецких шоферов найти для них что-то особенное. Однако эти отношения почти не давали немцам возможности заглянуть в частную жизнь советских людей.
ШЕПНИ МНЕ ЛАСКОВОЕ СЛОВО: ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ВОСТОЧНОГЕРМАНСКИХ ЖЕНЩИН
По крайней мере, 95 процентов нерабочих контактов происходили между восточногерманскими женщинами и советскими мужчинами. Большинство этих женщин были проститутками и, естественно, зарегистрированными в местной полиции, сообщавшей в MfS и советскую военную контрразведку о любых отношениях, как только они переставали быть случайными. Советские же сотрудники-мужчины и восточногерманские сотрудницы должны были довольствоваться чисто холодными деловыми отношениями. Если завязывался служебный роман и о нем узнавали многочисленные советские осведомители или информаторы MfS, то либo советского сотрудника отправляли домой, либо немку увольняли с работы, либо их отношениям — бывали такие случаи — давали развиваться, чтобы посмотреть, не стоят ли за ними западные спецслужбы.
Вербовочным усилиям БОБ не помогало и то, что восточногерманские женщины подвергались остракизму со стороны коллег, семьи, соседей из-за связи с врагом. Те же, кто не скрывал своих симпатий в рамках официальных мероприятий советско-германской дружбы, наверняка были коммунистами до мозга костей, но даже они попадали под советское наблюдение, дабы убедиться, что они не используют советские контакты в иных целях.
БОБ пришлось поработать, чтобы найти женщин, которые согласились одолеть все препятствия. Однако попытки отыскать женщин-агентов, кто мог бы эффективно работать в столь трудных условиях, имели и комичную сторону. Один из «Redcap»-офицеров подметил женщину, которую счел идеально подходящей для работы, но по каким-то причинам вскоре изменил свое мнение. Отвергнутая кандидатка не пожелала смириться и, чтобы доказать свою пригодность, стала преследовать офицера, записала номер его машины, нашла его дом и офис и через него смогла идентифицировать многих офицеров БОБ и узнать их настоящие имена. Когда она с гордостью представила в БОБ толстую папку с плодами своих усилий, и офицер, и его начальники пришли в ужас. Правда, им повезло, и они убедились, что соперничающая разведка тут не задействована, поэтому без лишнего шума помогли женщине переехать и обосноваться в Западной Германии.
Даже если таких женщин находили и обучали для работы, БОБ не имела никаких гарантий, что нужный советский объект посетит Западный Берлин. Как правило, услышав подобное предложение из уст восточногерманских «подружек», большинство советских мужчин тотчас прекращали с ими всякие отношения. Страх перед Западом, перед переходом границы так глубоко сидел в них, что они даже думать об этом не хотели. Чтобы помочь им преодолеть страх, БОБ заручилась поддержкой Национального трудового союза (НТС), эмигрантской организации, распространявшей листовки на немецком и русском языках, в которых рассказывалось, как легко пересечь границу восточного сектора Берлина. БОБ также постаралась привлечь к работе другую эмигрантскую группу — Союз борьбы за освобождение народов России (СБОНР)[585].
ДОСТОВЕРНАЯ ИСТОРИЯ ОРЛОВА
Хотя сотрудничество со СБОНР не состоялось, БОБ обратилась за помощью к Игорю Орлову, независимому агенту и бывшему члену СБОНР. Специализацией Орлова была вербовка немецких женщин для операций, связанных с бегством и поощрением дезертирства. Давление на БОБ, требовавшее результатов, усиливалось, и помощь Орлова пришлась как нельзя кстати. Через некоторое время его «помощь» так повлияет на жизнь некоторых сотрудников БОБ, как им и во сне не могло привидеться.
Чтобы поселиться в Западном Берлине, Орлов сменил имя и фамилию и стал Францем Койшвитцем. Однако работавшие с ним разведчики продолжали называть его Сашей, то есть его именем со времен армии Власова. Существует много версий истории Саши, но мы на сей раз предлагаем рассказ, подтвержденный документально.
Непосредственно перед тем, как Орлов начал свою независимую деятельность в Берлине, произошел трагический инцидент, по словам работавшего с ним офицера, «в определенной степени омрачивший отношения» Орлова с разведкой. Владимир Киви, тоже бывший член СБОНР, который должен был работать с Орловым как независимый оперативник, бесследно исчез через два или три месяца после прибытия из Мюнхена. Высокий голубоглазый блондин, эстонец, Киви был спокойным, уравновешенным и подготовленным сотрудником. Как и Орлов, он работал на немцев во время войны, а потом в организации Гелена[586]. В его квартире не нашли следов борьбы, все вещи находились на своих местах. Была поставлена в известность берлинская полиция, но расследование не дало результатов. Учитывая количество инспирированных Советами похищений в послевоенном Берлине, полиция решила, что Киви тоже был похищен. Этот случай вызвал у сотрудников БОБ опасения насчет Орлова, однако никаких причин всерьез его подозревать не было[587].
К весне 1952 года операция, где был задействован один из восточногерманских агентов Орлова, стала проявлять признаки возможного успеха. Романтические отношения немки с советским офицером, прерванные зимним отпуском офицера и его отъездом в СССР, были восстановлены, когда она получила от него весточку о возвращении в Карл-схорст. Офицер был как будто влюблен в женщину и настроен антикоммунистически, однако не торопился давать согласие на поездку в Западный Берлин. Чтобы уговорить его, Орлов взял фотографию и письмо от женщины, в котором она представляла его своим кузеном, и отправился на квартиру офицера в советском городке в Карлсхорсте. Там он объявил, что женщина беременна. Только встретившись с богатой западноберлинской тетушкой, к советам которой попавшая в беду женщина всегда прислушивалась, как объяснил Орлов, офицер мог помешать ей пожаловаться на него в советскую комендатуру[588].
Визит Орлова в Карлсхорст был расценен в БОБ как опасное «нарушение дисциплины». Орлова предостерегли против повторения подобной выходки, а советский офицер продолжал отказываться от поездки в Западный Берлин, но не от отношений с немкой. После нескольких провалившихся попыток уговорить его он вдруг заявил (12 августа), что поедет в Западный Берлин, но при одном условии — в сопровождении «кузена», то есть Орлова. Встреча была назначена на 18 августа 1952 года у станции метро в Восточном Берлине, рядом с границей. Оба спустились в подземку и вскоре оказались на конспиративной квартире БОБ, где офицер представился подполковником Николаем Степановичем Светловым, начальником группы в отделе информации СКК в Карлсхорсте. Отдел занимался легальной западной прессой и не имел никакого отношения к разведке[589]. Офицер БОБ расспросил подполковника о его коллегах и его обязанностях, однако было ясно, что он не представляет особого интереса для разведки[590].
Заявив, что до октября он будет отдыхать в СССР и у него нет намерения бежать на Запад, Светлов спросил, что он может сделать для беременной женщины и ее строгой тетушки. На это ему было сказано, что они не поднимут шум, если он до отъезда предоставит свои отпускные документы БОБ всего-то на час с небольшим[591]. Эта просьба поступила с мюнхенской базы ЦРУ, и офицеры, имевшие дело с Орловым, знали, с чем она связана. Посредством подделки сложных для доставания отпускных документов советского офицера, включая отпускной билет, разовый пропуск для пересечения границы СССР и требование на железнодорожный билет, ЦРУ получало еще одно прикрытие для внедрения своих агентов в СССР. 19 августа БОБ с радостью сообщила об удаче во Франкфуртскую миссию и попросила прислать технических экспертов «со всем оборудованием, необходимым для фотографирования, сверки штампов и т. д.» на 21—24 августа[592]. Однако 22 августа Светлов сообщил, что может предоставить лишь отпускной билет, так как едет не один, а с группой, и все остальные документы находятся у старшего офицера. Так или иначе, отпускной билет был сфотографирован, а также записан рабочий телефон Светлова[593].
Больше Светлов не появился, и застать его по указанному номеру телефона в Карлсхорсте тоже оказалось невозможным[594]. Несмотря на надежды БОБ, операция, в сущности, провалилась. Если оглянуться назад, то инциденты типа странного визита Орлова в Карлсхорст (рискованного в любых обстоятельствах; а тем более для бывшего советского разведчика, работавшего на Гелена и на ЦРУ) должны были стать предостережением. А вместо этого положение Орлова в БОБ даже укрепилось, хотя в течение следующего года у него не было ни одного удачного дела. Однако в штабе ЦРУ и в германской миссии скрупулезная рутинная проверка выявила нарушения безопасности со стороны Орлова. Одни обвиняли его в подделывании отчетов, когда он работал в организации Гелена, другие — в подделывании документов, когда он был в СБОНР.
Помимо этих обвинений, появились другие. Орлов, приехавший в Берлин, характеризовался как бабник, пьяница и болтун. Некоторые из этих обвинений оказались ложными, другие остались под вопросом. Тем не менее 20 апреля 1954 года германская миссия приказала БОБ отказаться от его услуг. БОБ возражала. И 21 июля восточноевропейское Управление ЦРУ сделало обстоятельный, но противоречивый обзор. Многие из обвинений, предъявленных Орлову, не подтвердились, назывались причины его безрезультатной деятельности, но в то же время было предложено уволить и его и жену. Вскоре после того, как БОБ получила этот доклад, Орлов попал в аварию и был обвинен в управлении автомобилем в состоянии опьянения[595]. Однако БОБ, отвергая все предупреждения, рекомендовала Орлову продолжать работу, пока не завершатся некоторые из его операций по невозвращению советских людей. Эти дела впервые за чуть больше года работы выглядели обнадеживающе. Как бы то ни было, но именно они, казалось, развивались в полноценные операции по невозвращению быстрее, чем большинство других...
Первое дело касалось одной западноберлинской женщины, двадцати одного года, с которой Орлов познакомился в баре в День дурака 1 апреля 1954 года. К середине мая он уже завербовал ее, и она начала посещать дансинг возле
Карлсхорста в поисках потенциальных невозвращенцев. Ей удалось познакомиться с многообещающим молодым человеком по имени Анатолий и назначить ему свидание на 2 июня. Анатолий прийти не смог, но вместо него появился некий Александр, служащий военной почты в Карлсхорсте, занимающийся денежными переводами. Между ними завязались романтические отношения, и 12 июля Александр впервые приехал в Западный Берлин. Стремительность, с которой развивались события, заставила БОБ насторожиться. Офицер, отвечавший за это дело, в своем первом докладе даже предположил провокацию КГБ[596].
Получив соответствующие инструкции БОБ, молодая немка стала снабжать Александра русскими эмигрантскими газетами. Сказав, что нашла эмигрантскую организацию — ЦОПЭ (Центральное объединение послевоенных эмигрантов) и та поможет ему, если он решить остаться на Западе, 2 августа она передала ему письмо на русском языке из офиса ЦОПЭ[597]. 23 августа Александр вновь приехал в Западный Берлин и четыре часа беседовал с русскоговорящим офицером из отделения «Redcap», встретившим его в качестве представителя ЦОПЭ. Тот проверил документы Александра, полученные им всего четырьмя месяцами раньше. Дата совпадала с тем временем, когда молодой человек покинул свою танковую часть и оказался на почте. Судя по документам, он был сержантом Александром Михайловичем Смирновым. Наотрез отказавшись остаться в своей части в Восточном Берлине в качестве агента БОБ, Смирнов заявил, что мечтает переехать на Запад и жениться на своей немецкой возлюбленной[598]. Однако согласился достать номера военных частей, копии цензорских предписаний, почтовые бланки, чернила для штампов, пропуска, разрешения и все остальное, что требовалось ЦРУ для внедрения своих агентов в СССР[599].
4 сентября девушка объявила, что сержант появится на следующий день[600]. Он появился 6 сентября, принеся с собой две устаревшие, несекретные армейские инструкции, четыре почтовых бланка для денежных переводов и написанный от руки, трудно читаемый список военных, посылавших домой деньги. Его допросил «представитель ЦОПЭ», который высказал мнение, что сержант — никакой не агент КГБ, а типичный дезертир[601]. 7 сентября его вместе с немецкой подругой переправили в приемный центр для беженцев недалеко от Франкфурта[602]. Здесь женщина перестала разыгрывать влюбленную и заявила, что не желает больше его видеть. Смирнова немедленно подвергли допросам и тестам на детекторе лжи, но результаты оказались неубедительными, как он говорил, из-за неполадок с сердцем. К ноябрю наметился незначительный прогресс в вызывавшей сомнения истории Александра — в первую очередь в отношении его перевода из танковой части в апреле 1954 года в почтовое отделение в Карлсхорсте.
Александр практически не располагал полезной информацией, однако мог произвести мелкий ремонт радиоаппаратуры и отлично играл в шахматы. ЦРУ решило не подвергать его сложным контрразведывательным допросам и просто-напросто поселило его на Западе. До мая 1958 года он работал на радиостанции НТС, а потом перешел на частную фирму. 8 ноября 1958 года его посетила какая-то женщина, говорившая по-русски. Разговор с ней, очевидно, был настолько нервным, что он взял полагавшуюся ему зарплату, купил теплое пальто, а 15 ноября исчез. ЦРУ решило, что он бежал обратно[603].
Другое дело Орлова начала одна из его девушек, которая встретилась с очень симпатичным советским солдатом на танцах в Восточном Берлине, в декабре 1953 года. Их отношения продолжались до апреля 1954 года, когда он вдруг исчез, а ему на смену явился другой. Принцип «кнута и пряника» в этом деле, хотя и тянувшемся дольше, был тем же, что и в деле сержанта Смирнова. Агент Орлова рассказала о несуществующей богатой бабушке в Западном Берлине, которая недавно умерла и оставила ей наследство. Для пущей убедительности она даже дала своему любовнику денег на починку разбитой им приятельской машины. И тут солдат решил поехать с ней в Западный Берлин, чтобы помочь вступить в права наследства. В июне 1954 года его заманили на конспиративную квартиру в Западном Берлине, и он был представлен «дяде», на самом деле офицеру БОБ, говорившему по-русски и представлявшему ЦОПЭ. Эти встречи повторялись не раз до октября, когда советский офицер сообщил, что останется в Восточном Берлине до 1 января 1955 года. Однако 22 декабря он неожиданно объявил, что отказывается дезертировать, так как понимает, что девушка никогда не выйдет за него замуж. На встрече, проходившей 29 декабря, офицер БОБ добился от него согласия поддерживать контакт после возвращения в СССР и вручил ему тайные адреса, куда ему предстояло посылать донесения. Связь с ним должна была поддерживаться через его мать, которой следовало посылать письма из какого-нибудь советского города[604].
Во всяком случае, на первый взгляд, можно было счесть эту операцию успешной для БОБ и Орлова: склонение к невозвращению превратилось в вербовку источника, готового посылать донесения в ЦРУ из СССР. Однако в 1959 году анализ операции с момента ее возникновения и четырехлетней переписки, проведенный в штаб-квартире ЦРУ, показал, что источник не дал никакой мало-мальски ценной информации и, более того, с самого начала, не исключено, что он работал под присмотром КГБ[605].
После дела Светлова в 1952 году эти две операции 1954 года были самыми успешными для Орлова. Когда обе они завершились к концу 1954 года, вновь встал вопрос о его будущем[606]. К этому времени связи Орлова с БОБ уже не были тайной для берлинской полиции. Да и БОБ пришлось признать, что из-за усиления мер безопасности в Восточной Германии операции типа юноша-встречает-девушку против советских военных стали неплодотворными. Даже БОБ согласилась, что Орлову лучше куда-нибудь уехать, например, в США.
Решение было принято, но прошел еще год, прежде чем штаб-квартира ЦРУ в Вашингтоне уладила все проблемы, связанные с его переездом. В послании в Вашингтон от 9 октября 1956 года руководители БОБ отмечали, что после окончания срока аренды квартиры Орлов не может оставаться в Берлине, но ему придется ждать в Западной Германии разрешения на въезд в США[607]. БОБ умыла руки.
Оглядываясь на прошлое, можно сказать, что операции Орлова вызывали подозрение еще перед его отъездом из Берлина. Было еще нечто, обращавшее на себя внимание. В 1953 году его познакомили с одним восточным немцем — идеальным кандидатом для «Redcap». Бывший механик в полиции, а потом таксист, он мог снабжать БОБ пустыми бланками водительских удостоверений и регистрационных справок. За эти документы ему неплохо платили, а он давал расписки в получении денег, а также крошечного фотоаппарата, который он получил от БОБ. В апреле 1953 года его арестовали и осудили[608]. Через три года, освободившись из тюрьмы, он приехал в Западную Германию и в июне 1956 года рассказал сотрудникам ЦРУ подробности своего задержания. Во время допросов советские сотрудники показывали ему оригиналы расписок, которые у него брал Орлов. А об этих документах было известно только БОБ, ему и Орлову. Вместо того, чтобы сообщить об этом БОБ, бывшего агента проверили на детекторе лжи и признали лжецом. Никакие протоколы не попали в БОБ, хотя на повестку дня встал серьезный вопрос о доверии Орлову[609].
Еще более опасным для Орлова стал агент-двойник эмигрантского отдела аппарата КГБ в Карлсхорсте. В конце 1956 года он сообщил, что узнал от офицеров, руководивших им из аппарата КГБ, странные вещи, касающиеся Владимира Киви, бывшего члена СБОНР, бесследно исчезнувшего вскоре после того, как в октябре 1951 года вместе с Орловым приехал в Берлин. Офицеры КГБ сообщили агенту-двойнику, что Киви был «арестован в Берлине, но он еще жив и находится в ГУЛАГе»[610]. Принимая во внимание, как трудно было бы Орлову быть агентом-двойником с честным партнером, БОБ должна была бы быть встревожена этим открытием.
Весной 1957 года Орлову и его семье наконец разрешили въезд в США. Из-за отсутствия доказательств его предательства, он рассматривался как жертва неудачно сложившихся обстоятельств и прошел дополнительное обучение в Вашингтоне. Потом он вернулся в Европу, чтобы участвовать в операциях на территории Германии и Австрии. Орлова возвратили в США, и в конце 1960 года его связь с ЦРУ была прервана без каких-либо претензий.
Меньше чем через год об Орлове вспомнили из-за дезертирства в Хельсинки офицера КГБ Анатолия Голицына. С тех пор о Голицыне было написано немало книг и статей. С 1945 года он служил в Управлении внешней разведки. С 1951 по 1953 год — в американском отделе контрразведки МГБ в Москве, после чего получил назначение в Вену работать с эмигрантами. Весной 1962 года во время первых допросов он рассказал об агенте по имени Саша, который был завербован эмигрантским отделом МГБ в 1950 году или даже раньше, но в 1953 году переведен в американский отдел — отдел Голицына — Управления контрразведки. Его фамилия начиналась на «К» и заканчивалась на «ский»[611]. Одновременно, согласно рассказа Голицына, Саша работал на американскую разведку в Западном Берлине и передавал информацию о своих коллегах в КГБ. Однажды он даже проинформировал КГБ об американском плане засылки в СССР агента под видом советского солдата.
Позднее Голицын приукрасил свою историю, и теперь трудно отделить то, что он узнал в МГБ, от того, что ему рассказали в ЦРУ, пытаясь восстановить его память. Тем не менее прошло еще много времени, прежде чем в ЦРУ смогло установить связь голицынского Саши и Орлова. Примерно через полтора года после бегства Голицыну показали список фамилий, и он идентифицировал Виктора Жарова как агента, засланного в Советский Союз с «документами советского солдата». Это было неверно. Жаров работал в Берлине в отделении «Redcap» БОБ, допрашивая беженцев. Нο он был связан с Орловым и его женой, и последующая проверка выявила эти связи и поставила под подозрение Орлова[612].
Как удавалось Орлову столь долго водить за нос следователей ЦРУ? Тот, кто использовал фамилию Орлов со времен власовской армии, был Александром Копатским, известным друзьям и ЦРУ как Саша. После службы в армии Власова он стал членом СБОНР, следовательно, первым на него вышел эмигрантский отдел КГБ. Потом им стал заниматься американский сектор контрразведки, когда БОБ сделала его участником операции «Redcap». Дело Светлова, которое Орлов поддержал, нанеся личный визит в Карлсхорст, пробудило у ЦРУ интерес к документам советских военнослужащих для снабжения ими агентов ЦРУ, засылаемых на территорию СССР. Орлов отлично понимал, как отпускные документы Светлова нужны БОБ. Он ведь был в курсе программы операций мюнхенского отдела против Советов, поэтому легко догадался, как эти документы будут использоваться. Если посмотреть на все с этой точки зрения, легко понять, что Голицын имел в виду именно Орлова[613]. Охота на Сашу продолжалась несколько лет, бросая тень подозрения на многих невиновных офицеров ЦРУ.
Когда мы попросили информацию о Саше в архивах СВР, нам ответили: «Нет никаких сведений о связи Игоря Орлова, Александра Копатского и Франца Койшвитца с советской разведкой». Потом нам сказали, что человек с «документами Игоря Орлова, гражданина Соединенных Штатов, посетил советское посольство (в Вашингтоне) 10 мая 1965 года»[614]. Этот человек якобы родился в Москве и «в конце войны оказался в Германии, в американской зоне, работая гражданским сотрудником в одном из подразделений американской армии. Он женился на немке и в 1961 году вместе с семьей переселился в США, а в 1962 году получил американское гражданство». Судя по этой справке, мужчина заявил, что его и его жену допрашивали в ФБР, стараясь вырвать у них признание в связях с советской разведкой, когда они в 40—50-х годах жили в Германии»[615].
Человек, пришедший в советское посольство, спрашивал о возможности «получить убежище в СССР или соединиться с семьей». В справке говорилось, что из-за путаных ответов на вопросы о его жизни в Германии и отъезде в США в 1961 году, а также из-за «слишком быстрого получения американского гражданства» (в течение одного года) советские чиновники всего лишь дали ему информацию о том, какие ему придется заполнить документы, если он просит убежища или разрешения воссоединиться с семьей, но не помогли ему одолеть бюрократические препоны. Ему надлежало заполнить соответствующие документы и отправить их в посольство по почте или принести лично. «Этот человек больше не приходил в посольство, и его документов никто не видел». Справка заканчивается словами: «Проверка мужчин с фамилией Орлов (Игорь), включая живущих или живших в Германии, результатов не дала»[616].
Итак, по донесениям, Орлов побывал в советском посольстве в Вашингтоне весной 1965 года. Два незнакомых друг с другом сотрудника КГБ позднее идентифицировали его как агента КГБ. В свете того, что нам теперь известно об Орлове, ответ СВР на запрос был, очевидно, искренним.
ЗАМЕСТИТЕЛЬ ШЕФА БОБ ПОЛУЧАЕТ СРОЧНЫЙ ВЫЗОВ: «REDCAP» В ВЕНЕ
Очень интересная и важная операция «Redcap» имела место в Вене в начале 1955 года, когда переговоры об австрийском государственном договоре зашли в тупик из-за настойчивого требования Советов связать этот договор с мирным договором с Германией. Дэвид Мерфи едва занял свой пост замначальника БОБ, как получил приказ ЦРУ из Вашингтона прибыть в Вену и принять участие в операции, целью которой был Борис Наливайко, в 1947—1948 годах заместитель резидента Комитета информации (КИ) в Берлине.
В качестве «советского консула в Берлине» Наливайко присутствовал в декабре 1951 года на американо-советской встрече в Бремерхафене, посвященной возвращению полученных СССР по лендлизу ледоколов. Его тогдашний интерес к зарубежным вложениям капитала давал шанс предположить, что он будет уязвим для уговоров со стороны западных капиталистов. Наливайко заявил, что имеет около 80 тысяч западных марок и ищет надежный и прибыльный способ вложения своих денег. У него было поразительное знание потребительских товаров и их стоимости. И тогда же он выражал убеждение, что придет время и СССР возродится, но если «погибнет, то он погибнет вместе с ним»[617]. Он как будто представлял собой подходящего кандидата для «Redcap». Представленный Робертом Греем, которого Наливайко знал в связи с делом Малинина как американского журналиста в Берлине, Мерфи представлялся полковником Френсисом Мэннингом, чиновником из Вашингтона, который в «состоянии обсуждать будущее Наливайко».
Грей и Наливайко встретились в городском парке Вены, и Наливайко дал согласие на знакомство с Мэннингом в кафе Гартенбау, выбранному советской стороной. Младший офицер венской миссии заметил в парке офицера КГБ, наблюдавшего за встречей, и выразил сомнение в том, стоит ли идти в кафе, однако венская миссия ЦРУ решила продолжать операцию[618].
До сих пор у нас был только один взгляд на операцию, то есть взгляд ЦРУ, обросший множеством неофициальных реплик и комментариев[619]. Теперь у нас есть «непроверенные» статьи в советской периодической печати и проверенные воспоминания Наливайко об инциденте в кафе Гартенбау. И те, и другие интересны своими подробностями, однако проверенная версия — это версия КГБ[620]. Наливайко отметил, что ему было дано задание расследовать исчезновение в Вене .Петра Дерябина, сотрудника резидентуры КГБ. Резидентура донесла, что не очень беспокоится из-за бегства Дерябина, так как все, что тот знал, ограничивалось его направлением, а именно — безопасностью официальных представителей СССР в Вене[621]. Итак, Наливайко кругами ходил вокруг сотрудников союзнических консульств, надеясь получить информацию о Дерябине. Вот тут-то Грей позвонил ему, настоял на встрече. Получив «добро» от венского резидента, Наливайко взял магнитофон и отправился обедать с Греем в обществе обеих жен. Грей предупредил Наливайко о неприятностях, поджидавших его в Москве, и о возможном отзыве. Наливайко не поверил ему. В свою очередь он спросил Грея о Дерябине, но ответа не получил[622].
Каждый шаг был согласован венским резидентом КГБ с Москвой[623], которая поддержала игру с попыткой ЦРУ завербовать Наливайко, желая нанести американцам ощутимый удар. Советы рассчитывали на то, что предстоящая пропагандистская кампания будет содействовать заключению мирного договора с Австрией. Единственным условием Москвы было протянуть с финалом до февраля, когда наступит очередь Советов получить в свои руки руководство международным сектором Вены.
После свидания с Греем в венском парке Наливайко настаивал, проводя в жизнь план КГБ, чтобы Мэннинг подтвердил свои полномочия. Безопасность в кафе была гарантирована присутствием за столиком двух офицеров из резидентуры КГБ. Там был и третий офицер, специально посланный из Москвы для безопасности Наливайко и неизвестный в лицо американцам. В пятницу, 4 февраля, Москва дала согласие на финальную партию. Наливайко вызвал Грея, согласился встретиться с Мэннингом и назвал место. Ловушка была подготовлена[624].
Хотя американцы не подозревали о планах КГБ, в кафе сначала пришли офицеры ЦРУ, чтобы удостовериться в безопасности места встречи. Потом прибыли Грей и Мэннинг. Как пишет Наливайко, сам он вошел в кафе в 18.00. Грей, сидевший справа от Мэннинга, заметил его и помахал ему рукой. Столик, замечает Наливайко, они «выбрали профессионально» — возле дальней стены рядом с большой пальмой и входом в туалет и в кухню, соответственно, с выходом на улицу.
Наливайко присоединился к американцам, после чего все заказали пиво. Несколько минут все нервничали и почти не разговаривали, потом Наливайко попросил Мэннинга удостоверить свои полномочия, и тот достал письмо, подготовленное специально для этого случая. Наливайко схватил документ правой рукой, а левой выплеснул пиво в лицо Грею и завязал драку с Мэннингом из-за письма, которое хотел спрятать в карман. Неожиданно телохранитель Наливайко ударил Мэннинга, и тут их столик окружили советские офицеры. Тем временем Наливайко, повернувшись к перепуганным австрийцам — хозяевам кафе, закричал, что американцы устроили «провокацию... против советского консула»[625].
Пока Наливайко кричал, агенты КГБ потребовали, чтобы Мэннинг пошел с ними. Страсти разгорались по мере того, как Мэннинг (Мерфи) делал вид, что не понимает по-русски, а советский офицер обвинял его во лжи. Это неприятное противостояние было прервано одним из представителей венской миссии ЦРУ. Офицер, уроженец Вены, позвонил в ближайший полицейский участок и пожаловался на то, что «американцы и русские мешают честным венцам спокойно попить кофе».
Буквально через несколько мгновений, по словам Наливайко, «дверь распахнулась и в кафе ворвались пятнадцать верзил в черных плащах и шлемах с двумя огромными псами на поводках. Это были австрийские полицейские». За ними следовали сотрудники международной военной полиции, «четверо в джипе», которые проверили документы остальных посетителей, предостерегли драчунов на будущее и всех отпустили. Американцы попались в ловушку, но КГБ, разрабатывая свой план и выбирая кафе Гартенбау, не учел близость полицейского участка — тот самый фактор, который помог Мерфи и Грею освободиться из рук советских чекистов.
Этот случай получил огласку, и Мерфи пришлось вернуться в Берлин. Трудно сказать, получил ли КГБ выгоду от пропагандистской кампании. Если и получил, то новости о драке в кафе быстро уступили место на первых полосах газет сообщениям о том, что Георгия Маленкова сменил на посту Председателя Совета Министров СССР маршал Булганин[626]. Герой войны Георгий Жуков стал министром обороны. Что касается австрийского договора, то в начале марта Советы перестали настаивать на его увязке с германским мирным договором. Это изменение в советской политике по отношению к Германии стало большой неожиданностью для многих советских руководителей, тех, кто думал о нейтралитете Австрии как козырной карте в игре, начатой Хрущевым[627].
ДЕЗЕРТИРСТВО В ПАКИСТАНЕ: ПРОГНОЗ СМИРНОВА
Весной 1955 года А. А. Смирнов, тридцатитрехлетний третий секретарь советского посольства в Карачи, Пакистане, сбежал к американцам и был увезен в США, а потом передумал и попросился обратно[628]. Решено было вернуть его Советам через Берлин. Однако сначала его допросил Мерфи, и Смирнов произнес пророческие слова в отношении Берлина и Германии:
«Я верю в то, что в этом году (1955) будут приняты важные решения по Германии. Ни один думающий человек в советских кругах не верит, будто двенадцать или сколько их там немецких дивизий представляют угрозу для СССР. Однако, едва Западная Германия вооружится, наступят перемены в отношении к оккупационным властям. И в этих условиях Советский Союз может согласиться на свободные всеобщие выборы в Германии при условии, что будут выведены все оккупационные войска. Коммунисты из Восточной Германии, хорошо организованные и финансируемые, смогут послать довольно много коммунистов в новое правительство... Собственно, форма правления несущественна, пока Советский Союз сможет удержать вновь объединенную Германию от вступления в НАТО. Одним из способов добиться этого будет возвращение экспроприированных германских территорий, теперь находящихся во владении Советского Союза и Польши»[629].
Хотя Смирнова уговаривали остаться на Западе, он твердо стоял на своем, и 17 мая 1955 года он был передан советской стороне. Однако его комментарии были произнесены как раз в тот момент, когда БОБ слушала другие завораживающие речи из уст своих источников в Восточном Берлине о возможных политических переменах.
УСИЛИВАЮТСЯ РАЗНОГЛАСИЯ МЕЖДУ СССР И ВОСТОЧНОЙ ГЕРМАНИЕЙ
Пожалуй, комментарий Смирнова о намерениях Москвы в отношении Германии отражал, скорее, надежды Москвы, чем реалистические ожидания. Однако его мысли представляли особый интерес для БОБ, потому что подтверждались другими разведывательными сообщениями, поступавшими летом 1955 года. Хотя ЦРУ отвергло возможность вывода советских войск в обмен на гарантии объединенной и нейтральной Германии на условиях СССР (этот план, казалось, грозил потерями, а не приобретениями для Советов[630]), Смирнов был абсолютно прав в том, что 1955 год был критическим для «холодной войны» в Германии. 5 мая западные союзники признали суверенитет Федеративной Республики Германии, а 9 мая ФРГ была принята в НАТО. В то же время Запад пригласил Советский Союз на четырехстороннюю встречу на высшем уровне в Женеве, которая должна была состояться летом. Это приглашение, возможно, инспирировало предложение, направленное Конраду Аденауэру, канцлеру ФРГ, посетить Москву и обсудить дипломатические, торговые и культурные отношения двух стран.
Этот неожиданный поворот Советского Союза к правительству Аденауэра рассматривался многими на Западе как удар по престижу руководства Восточной Германии. Примерно в это время БОБ начала получать сообщения от своих источников в аппарате Политбюро СЕПГ, о растущих проблемах в отношениях между Советским Союзом и Восточной Германией. Например, в мае 1955 года на совещании стран Варшавского пакта Вальтер Ульбрихт представил предложения по закрытию границ между ГДР и Западным Берлином, однако они были отвергнуты Советским Союзом. Вместо этого Советский Союз поставил на рассмотрение возможные предложения канцлеру Аденауэру «о предоставлении объединенной Германии экономических уступок на территориях к востоку от Одера-Нейсе без изменения территориальной целостности соответствующих стран». Восточным немцам было также сказано, что «ГДР не будет представлена в Москве своей делегацией во время визита канцлера Аденауэра»[631].
На совещании политбюро СЕПГ (6 июля) Георгий Пушкин, советский посол в ГДР, отвечая на вопрос о будущем правительства ГДР, как сообщалось, заявил, что это «внутреннее дело Германии» и добавил: «Правительство ГДР мало способствовало разрешению проблем, связанных с германским вопросом. Политбюро СЕПГ придется отрешиться от представлений о том, что Советский Союз рассматривает ГДР стратегически и политически так, как СЕПГ себе это представляет. Ресурсы населения и природных ископаемых ГДР не существенны для СССР в оценке в целом международной обстановки». Полагая, очевидно, что он достаточно шокировал Политбюро СЕПГ, Пушкин закончил свое выступление вполне стандартно: «Советский Союз согласится на объединение Германии на основе свободных выборов только при условии, если такая Германия будет иметь социал-демократическое правительство»[632]. На встрече 16 июля Хрущев обвинил СЕПГ в том, что она «не смогла понять перемены в советской политике», а также в проведении «акций, препятствующих разрядке между Востоком и Западом»[633].
Вашингтон готовился к Женевской встрече на высшем уровне, когда пришли эти сообщения, и госдепартамент вместе с Белым домом были восхищены и в то же время поставлены в тупик. В такую напряженность между Советским Союзом и его восточногерманскими друзьями было трудно поверить. Трудно было поверить и в то, что СССР одобрит широкие экономические уступки воссоединенной Германии со стороны бывших территорий Германии, теперь контролируемых Польшей. Некоторые сотрудники ЦРУ назвали эти заявления откровенной ложью. В любом случае, ни одно их этих советских предложений не прозвучало ни на Женевской конференции, ни во время визита Аденауэра в Москву. Единственным утешением для Запада была поддержка советской делегации положения о том, что объединение Германии должно быть делом самих немцев.