Первым важным делом для ЦРУ сразу после закрытия границы было убедить президента Кеннеди в том, что ярость западных берлинцев из-за пассивности Запада во время кризиса, если ее не погасить, может серьезно повредить его планам ответа на угрозу мирного договора. Тем временем БОБ была занята борьбой с последствиями возведения стены, активизацией запасных связей с источниками, переоценкой разведывательных приоритетов, сокращением количества сотрудников, а также оказанием разведывательной помощи генералу Клею, который возвратился в Берлин как личный представитель президента США. К концу 1961 года БОБ удалось установить контакты с агентами на Востоке и с помощью целенаправленной пропаганды пыталась повлиять на восточногерманские пограничные войска.
Дэвид Мерфи прилетел в Сан-Франциско 12 августа, намереваясь провести отпуск дома, а на следующий день ему позвонили из штаб-квартиры ЦРУ в Вашингтоне: «Они закрыли границу. Приезжайте как можно скорее!» Прибыв в Вашингтон, Мерфи тотчас отправился в восточноевропейское Управление ЦРУ. Здесь он впервые услышал о серьезном «провале разведки», связанным с акцией 13 августа в Восточной Германии. Очевидно, в Белом доме не были готовы к взрыву негодования, выгнавшем сотни тысяч западных берлинцев на улицы с протестом против колючей проволоки и бездействия Запада. Люди восприняли пассивность союзников как предательство. Как мог Кеннеди с его администрацией не предвидеть их реакцию? С самого начала берлинского кризиса в 1958 году из берлинской миссии госдепартамента и из БОБ постоянно шли предостережения о том, что положение западных союзников в Западном Берлине почти полностью зависит от поддержки и доверия жителей города.
Едва в бюллетенях появилось сообщение, что массовая демонстрация направилась в ратушу, к президенту тотчас же поступило сообщение от Вилли Брандта. Бургомистр просил о помощи, чтобы избежать кризис доверия к западным союзникам как результат «сомнений в решимости трех держав и их способности действовать»[926]. Послания от американских официальных лиц в Берлине особое внимание уделяли тому, что западные берлинцы рассматривали нежелание Запада предпринимать ответные действия как его ненадежность в качестве союзника в будущем противостоянии советским и восточногерманским акциям против города. Мерфи прочитал поступившие телеграммы и получил приказ от Ричарда Хелмса, тогдашнего руководителя операциями и заместителя директора по планированию, доложить о сложившейся ситуации директору ЦРУ. Там Аллен Даллес сказал ему, что они вместе будут участвовать в совещании в Белом доме по вопросу американской реакции на происходящее в Берлине.
Когда они приехали в Белый дом, совещание уже было в разгаре. На нем присутствовал президент и все члены Берлинской рабочей группы. Дом был полон, и сразу стало ясно, что все в отчаянии и в ярости по поводу того, как разворачиваются события в Западном Берлине[927]. Даллес представил Мерфи как бывшего директора Берлинской базы, который недавно вернулся из Берлина. Президент, уже знавший, что Брандт требует четырехсторонней власти в Берлине, решил прояснить свою позицию и прямо сказал Даллесу и Мерфи, что «мы не будем предъявлять иск Восточному Берлину». Очевидно, что президент Кеннеди не желал слышать от Мерфи, что закрытие границы неприемлемо. Однако он хотел узнать побольше о берлинцах, и Даллес с Мерфи рассказали ему, что берлинцы, западные и восточные, всегда считали свой город единым, несмотря на происшедшие после войны изменения. Семьи постоянно общались, вместе праздновали дни рождения, люди ездили друг к другу в гости через границу. Конечно же, они потрясены случившимся. Теперь им нужно знать, что США и их союзники не оставят Западный Берлин. Объяснение это определенно произвело впечатление на президента. Он приказал министру обороны Роберту Макнамаре увеличить количество американских войск в Берлине — эта просьба была выделена особой строкой в письме Брандта — и направил вице-президента Линдона Джонсона и генерала Клея в Берлин[928].
Все эти меры несколько успокоили западных берлинцев. Кстати, власти Западного Берлина, по-видимому, были более заняты планированием популистских ответных жестов против Советов и их восточноевропейских союзников, чем сетованием на пассивность Запада. Например, 17 августа Вилли Брандт запретил сотрудникам западноберлинского сената принимать представителей СССР и других социалистических стран, которые жили или работали в Восточном Берлине. Что до сотрудников чехословацкой, польской и югославской военных миссий в Западном Берлине, то встречи с ними «должны быть чисто деловыми и официальными». Брандт также настаивал на том, чтобы представители иностранных консульств и других учреждений, расположенных в Западном Берлине, не приглашали на официальные приемы представителей СССР и других социалистических стран[929].
Однако невзирая на данные попытки стабилизировать ситуацию, последовавшие вслед за тем события сделали ясным, что «мирный договор» и определенное разрешение западноберлинской ситуации в пользу Советов остались «приоритетом» Москвы. И действительно, в принятом властями ГДР декрете, объявлеющем о закрытии границы сектора, и в последующих декретах относительно правил пограничного контроля, объявлялось, что они «останутся в силе» до заключения мирного договора». Число пунктов пересечения границы, установленное 13 августа, уменьшилось. Теперь их стало не 13, а 7. Иностранцы, включая персонал оккупационных войск в Западном Берлине, могли пользоваться одним КПП, западные немцы — двумя[930].
Бесспорно, положение западных держав в Западном Берлине все еще было неустойчивым. 23 августа и 2 сентября Советский Союз направил послания западным лидерам, объявляя им, что нет никаких «юридических оснований для осуществления коммерческих рейсов» в воздушных коридорах, а 4—5 сентября Советы пригрозили выходом из Центра берлинской воздушной безопасности. Одновременно ГДР стала обвинять США в неправильном использовании воздушных коридоров и наземного доступа к ним и опротестовала «увеличение американского гарнизона в Берлине 20 августа». ГДР настаивала на том, что только ей «принадлежит контроль над всеми путями в Берлин». Казалось, Советы вот-вот предпримут акции против воздушных коридоров, но угрозы оставались пустыми угрозами в течение нескольких месяцев[931].
Усиливавшееся смятение американских сотрудников, посещавших Восточный Берлин, подтверждало ту точку зрения, что Советы все еще были полны решимости подписать сепаратный мирный договор с ГДР и выжить западных союзников из Западного Берлина. Хотя администрация Кеннеди намеревалась сохранить свое положение в городе и была особенно обеспокоена любым вызовом в отношении воздушных коридоров, тем не менее президент и его советники не могли остаться равнодушными к озабоченности, проявляемой Западной Европой, по поводу того, что, бросив все силы на военные приготовления в связи с кризисом из-за «мирного договора», США игнорируют возможность договориться с СССР. В результате администрация стала искать пути подхода к Советам. Одно время ООН рассматривалась в качестве посредника в решении берлинской проблемы[932].
Тем временем Соединенные Штаты продолжали приготовления к войне. Президент Кеннеди подписал 8 сентября Меморандум о действиях в защиту национальной безопасности, увеличив количество войск в Европе и усилив их боеготовность[933]. Еще одно донесение, датированное 16 сентября, от полковника Пеньковского содержало тревожную информацию и ускорило военные приготовления. Как сообщал Пеньковский, «советские вооруженные силы и вооруженные силы их союзников будут приведены в состояние высокой боевой готовности во время учений «беспрецедентного масштаба», которые продлятся с начала октября по начало ноября». Сразу после октябрьского съезда КПСС «будет подписан сепаратный договор». В донесении также говорилось, что после подписания договора немедленно последует вызов в отношении доступа союзников в Западный Берлин. Советы резонно полагали, что Запад «проглотит вторую пилюлю» — первой было закрытие границы в Берлине[934].
СОВЕТСКИЙ ВЗГЛЯД НА КРИЗИС, СВЯЗАННЫЙ С БЕРЛИНСКОЙ СТЕНОЙ
Советы были убеждены в том, что Запад не заинтересован в переговорах по Берлину. Александр Сахаровский, руководитель внешней разведки КГБ, направил 4 сентября информационный доклад о позиции Запада в отношении переговоров по Берлину в Министерство иностранных дел Владимиру Семенову. В нем говорилось, что, «вырабатывая свою позицию в отношении намерения СССР заключить мирный договор с ГДР; США, Британия и Франция главное внимание уделяют проблеме Западного Берлина и совершенно игнорируют тему мирного договора». Хотя они стремятся убедить «общественное мнение в намерении Запада использовать все дипломатические возможности для защиты его «жизненных интересов»... отказ западных держав начать переговоры может объясняться тем фактом, что их союзники и нейтральные страны не поддержат намеченных ими действий». Западные планы, как явствовало из доклада, означали военное выступление против СССР, если возникнет угроза их доступу в Западный Берлин, тогда как западные союзники предпочли бы начать с организации воздушного моста, чтобы легче было обвинить СССР или ГДР в начале военных акций. Доклад КГБ являлся довольно точным представлением позиции Запада в этот момент[935].
Был еще один дополнительный доклад КГБ о возможных переговорах между госсекретарем Раском и министром иностранных дел Громыко во время сессии Генеральной ассамблеи ООН в Нью-Йорке. КГБ постоянно держал МИД в курсе откликов на происходившее. Тому пример — доклад восточногерманских «друзей», направленный Семенову генералом Михаилом Котовым, заместителем начальника Первого Главного управления. Информация, полученная сотрудниками Маркуса Вольфа (MfS/HVA) от источников в западноберлинском сенате, говорила о твердом убеждении западноберлинских лидеров в том, что «будет или не будет подписан мирный договор с ГДР, США, Англия и Франция не покинут Западный Берлин». Согласно докладу, они верили в «неприкосновенность» воздушных коридоров, связывавших Западный Берлин с ФРГ, так как западные державы дали понять Советскому Союзу, что «посягательство» на воздушные коридоры приведет к новой мировой войне. С другой стороны, в докладе отмечалось, что союзники информировали сенат об «уступках, которые должны быть сделаны в отношении правовых и финансовых связей Западного Берлина и ФРГ»[936].
Однако спокойные информационно-разведывательные воды замутило сообщение о заседании кабинета министров Аденауэра 30 августа. И хотя надежность источника «подверглась проверке», да и информация устарела на месяц, тем не менее председатель КГБ Шелепин направил ее Василию Кузнецову в МИД. Судя по донесению, Аденауэр выразил удовлетворение «совещанием министров иностранных дел в Париже, где была успешно защищена позиция ФРГ, при решительной поддержке Франции». Он заявил, что «Кеннеди вместе с Макмилланом и де Голлем не желают, чтобы из-за Берлина начался вооруженный конфликт. Американцы и англичане все еще надеются, что будущие переговоры дадут приемлемые результаты. Францию сдерживают Алжир и реорганизация армии». Закончил выступление Аденауэр тем, что «все западные державы убеждены, в случае такого конфликта удержать Западный Берлин будет невозможно и никто не может сказать заранее, к чему приведут первичные, ограниченные, локальные действия»[937].
В докладе есть ошибки и пропуски, что говорит о недостаточной внимательности информационной службы КГБ. Единственным «совещанием министров иностранных дел в Париже», о котором мог говорить Аденауэр 30 августа, были консультации министров 4—9 августа в Париже как раз перед самым закрытием секторальной границы. Невозможно поверить, что Аденауэр не упомянул об этом. Более того, между 30 августа и направлением доклада КГБ в министерство 30 сентября состоялось еще одно совещание министров иностранных дел в Вашингтоне. Начались беседы Раск — Громыко на сессии Генеральной ассамблеи ООН, посвященные возможности переговоров. Было бы логично, если бы офицер КГБ, готовивший доклад, не забыл упомянуть об этом[938].
Для Хрущева закрытие секторальной границы было триумфом. Оно предотвратило возможность развала ГДР, умиротворило Ульбрихта, и в то же время помогло избежать контрмер Запада. Проведенная по решению Центрального комитета акция 13 августа была признана «большим успехом». Благодаря ей, «были перекрыты каналы подпольной и диверсионной деятельности против социалистических стран, которые начинались в Западном Берлине». Во время переговоров «западные державы ни разу не подняли вопрос о контроле на границе Западного Берлина. Более того, представители США признали... что меры, принятые 13 августа, отвечали жизненно важным интересам ГДР и других социалистических стран»[939].
Аппарат КГБ в Карлсхорсте не мог бы рапортовать об успехе на такой радостной ноте. В середине сентября он все еще пытался определить влияние акции на его партнеров в MfS, на население вообще и на свои собственные операции. С мыслями об этом, офицер аппарата КГБ 23 сентября встретился с заверительным контактом из MfS, который присутствовал на совещании руководства MfS, чтобы понять результаты пограничной акции. Сразу заявив, что все нормально, источник из MfS рассказал, как «в первые дни после закрытия границы органы MfS и народная полиция были заняты выявлением тех граждан, кто... негативно относился к закрытию границы... Более семи тысяч человек были задержаны, правда, многие потом освобождены из-за отсутствия оснований для ареста. Но около тысячи человек было арестовано. Результаты допросов пока еще неизвестны»[940].
Источник из MfS также сообщил, что «некоторые руководители отделов выражали неудовольствие тем, что их не вовлекли в приготовления к операции. В результате некоторые оперативные проблемы (например, связь с агентами в Западном Берлине) не были приняты во внимание, и теперь трудно поправить положение[941]. На это сетовал и аппарат в Карлсхорсте. КГБ был озабочен будущим своих операций, если Запад предпримет контрмеры и запретит советским гражданам въезд в Западный Берлин. Однако и КГБ, и MfS вскоре поняли, что им стало удобнее работать. Граница между секторами превратилась в международную, и контролировать ее надо было по уже знакомому образцу, как это делалось вдоль всего «железного занавеса». В самом деле, новые порядки дали КГБ и MfS возможность более тщательно проверять западных берлинцев и иностранцев для своих оперативных нужд на Западе. В то же время, у восточно-германской тайной полиции стало куда меньше проблем: Стена резко сократила поток беженцев и постепенно свела на нет неконтролируемое передвижение граждан между Восточным и Западным Берлином.
БОБ ПРОВОДИТ ИНВЕНТАРИЗАЦИЮ
Утверждение MfS, что положение на Востоке после возведения стены «стабилизировалось», не совсем точное. По сведениям БОБ, ГДР была настроена далеко не оптимистически по поводу сдерживания недовольства населения после того, как «безопасный клапан» в Западный Берлин был перекрыт, и предпринимала разные меры, чтобы предотвратить беспорядки. Например, более тридцати тысяч восточных берлинцев, работавших до 13 августа в Западном Берлине, должны были найти себе другую работу на территории Восточной Германии. Им не было разрешено остаться в Восточном Берлине, чтобы они не создавали лишнюю угрозу безопасности и не тревожили общественное мнение[942].
ГДР также стала принимать меры для привлечения молодых людей в возрасте 18—23 лет в армию и службу безопасности. Прежде ими особенно не занимались, потому что они были самой ненадежной частью населения ГДР и составляли едва ли не половину от общего числа беженцев. ГДР объявила набор в армию, но не столько чтобы увеличить ее, сколько чтобы обеспечить внутреннюю безопасность, заставив молодых людей подчиняться военной дисциплине и оторвав их от семей и привычного окружения. Набор, проведенный несмотря на жестокую нехватку рабочей силы в промышленности ГДР, усилил негативные настроения в стране, где население страдало от недостатка продовольствия и повышения цен после «местных выборов» в середине сентября. Однако БОБ сделала вывод, что «свидетельства, подтверждающие организованное сопротивление или широкомасштабные спонтанные волнения, отсутствуют»[943].
Для берлинской базы ЦРУ все перевернулось вверх дном из-за контроля на секторальной границе, положившего конец свободным поездкам жителей Восточного Берлина в Западный Берлин без затруднений. Статусу Берлина как уникального разведывательного центра эпохи «холодной войны» был положен конец. Но даже в этих обстоятельствах Билл Грейвер, новый директор БОБ, в письме в вашингтонскую штаб-квартиру от 14 сентября не терял оптимизма. «Автомобильное и железнодорожное движение продолжается в обоих направлениях, — писал он, однако предупреждал, что пока еще рано говорить о дырах в воздвигнутых заграждениях. Удивительно, но чтобы попасть в Западный Берлин, границу пересекают тридцать—сорок беженцев ежедневно (тогда как в Баварии, например, из-за более жесткого контроля на зональной границе было зарегистрировано всего сто беженцев за период с 13 по 31 августа). О каких-то побегах много и эмоционально писала пресса. Другие заканчивались трагически[944]. К началу ноября количество побегов сократилось, так как была укреплена стена и стали контролироваться соседние территории. Это означало только то, что в оперативных целях можно было использовать лишь «легальных путешественников», то есть тех, у кого есть веские основания посещать Западный Берлин. Заграждения и круглосуточное патрулирование сделали «черное», или нелегальное, пересечение границы невозможным[945].
В новых условиях БОБ начала менять свои приоритеты. Самым важным стало установление и поддержание двухсторонней связи с агентами, завербованными до 13 августа. К началу ноября возобновилась связь с двадцатью пятью агентами, уже успевшими получить альтернативные средства связи. На второе место вышла реактивация тех агентов, кто по различным причинам до 13 августа не получили указаний по радиосвязи или почтовой связи. Нужно было выработать новые безопасные методы связи, обеспечить их нужным оборудованием и научить пользоваться им. Возникла насущная необходимость в курьерах, однако их деятельность собирались планировать гораздо тщательнее, чем прежде. Трудные условия нового периода означали, что недопустимы никакие промахи[946].
БОБ также изучила возможности вербовки новых источников среди «легальных путешественников» для сообщений о положении в ГДР — восточногерманских торговцев, например, которые могли легко, на законных основаниях, одолевать пропускные пункты. Эти источники давали БОБ возможность «быстро отвечать» на всевозможные запросы о Восточном Берлине в периоды особой наряженности — это помогало американскому командованию в Западном Берлине предвидеть реакцию Советов или ГДР в этой обстановке. Человек, на кого в этих обстоятельствах особенно полагался Грейвер, был Фриц, тот самый твердолобый шеф восточно-германского отдела, требовавший' альтернативную связь с агентами БОБ, едва стали ясны последствия «ультиматума» Хрущева 1958—1959 годов. Теперь он был заместителем директора базы и ведал всеми разведывательными операциями[947].
Усилия Грейвера с лихвой оправдалась. В течение года после появления стены сотрудники БОБ смогли установить двухстороннюю связь более чем с тридцатью источниками на Востоке. Для этого БОБ пришлось организовать пятьдесят миссий поддержки, и у нее не было ни одного провала. В тот же период БОБ составила 262 донесения, основываясь на информации, полученной от этих агентов. Например, в донесении от 3 августа 1962 года говорилось об увеличивающейся нехватке продуктов в Восточной Германии. Однако у БОБ не было иллюзий. Ее сотрудники понимали, что со временем одни источники ощутят страх из-за своего изолированного положения и прервут контакт, а другие будут выслежены MfS. Тем не менее во время кризиса БОБ имела такую разведывательную сеть в ГДР, какой не имела ни одна другая западная разведка.
Что касается подпольной деятельности, то Грейвер был уверен в невозможности возврата к антикоммунистическим группам 50-х годов. Однако ему нравилась идея проведения неагрессивных «акций, которые будут раскачивать восточногерманский режим, драматизировать положение в Берлине, оповещая об этом весь мир, и укреплять дух западных берлинцев». Эта стратегия была частью предложений, высказанных в «долговременном плане» по Берлину восточноевропейским Управлением ЦРУ и БОБ в 1960—1961 годах, разве что теперь они были адаптированы к новым условиям. Предложения Грейвера были также ответом на особый интерес Роберта Кеннеди, министра юстиции, в стимуляции «международного протеста против акции, предпринятой Восточной Германией»[948].
Главной заботой БОБ стали пограничники, охранявшие стену, и БОБ предпринимала акции, раздражавшие ГДР и ослаблявшие пограничный контроль. БОБ провоцировала пограничников на дезертирство, обещая им газетную рекламу, которая делала из них героев, а остававшимся на своих постах говорила знаменитыми словами Вилли Брандта: «Не позволяйте оболванивать себя» (Lass dich nicht zum Lumpen machen). Офицер БОБ, прибывший в Берлин сразу после возведения стены, отлично помнит эти операции. Так как немецкий был его родным языком, то он был сразу же назначен допрашивать дезертировавших пограничников и в трогательно душевном стиле описывал их истории на немецком языке, которые перепечатывались местной прессой, а потом и остальной. Американские военные по вполне понятным причинам готовы были подолгу допрашивать каждого дезертира, однако руководители БОБ не могли ждать пока допрос будет завершен и факты устареют. Включив своего представителя в допрашивающую команду, БОБ получала материал для прессы, пока он еще был свежим. Чтобы мир получал более или менее сходную информацию о разделенном Берлине, БОБ создала и поддерживала разветвленную агентурную сеть в международных средствах массовой информации.[949]
Даже на непрофессиональный взгляд, у БОБ были слишком раздуты штаты. Неважно, насколько трудно было поддерживать контакты с агентами на Востоке, организовать новые сети или приноровить тайную операцию к новым условиям, — после возведения стены требовалось гораздо меньше сотрудников, чем раньше. Изменения в штатном расписании привели к объединению отделов и созданию отдела секретных акций. Несмотря на то, что такие вещи всегда даются нелегко, менять штатное расписание и перемещать сотрудников БОБ начала сразу после возведения стены и продолжала эту работу в 1962 году.
Некоторые сотрудники были направлены в тактическую группу в Западной Германии для решения вопроса, как поддержать сопротивление в Восточной Германии в случае военной конфронтации в связи с доступом в Западный Берлин. Эта программа появилась, когда ЦРУ убедилось, что не имеет и не может создать подпольные центры в ГДР с двухсторонней связью единственно как «потенциальные» центры сопротивления. Тактическая группа должна была отыскивать и учить добровольцев из восточногерманских беженцев недавнего времени. Если обстоятельства позволяли, то они вновь отправлялись в ГДР собирать информацию о передвижениях войск стран-участниц Варшавского договора и направлять в нужную сторону локальное сопротивление восточных немцев. Мерфи, занимавший пост заместителя директора восточноевропейского Управления ЦРУ, поставил в известность Генри Киссинджера о недостатке средств БОБ для поддержки сопротивления в Восточной Германии. Тем не менее, поскольку главной заботой администрации Кеннеди все еще оставалось возможность вооруженного конфликта в результате подписания сепаратного мирного договора между СССР и ГДР, то ближайшие советники президента настаивали вопреки всем свидетельствам и советам специалистов на том, что сопротивление в ГДР необходимо учитывать в планах союзников[950].
Даже 9 августа 1962 года, по словам Кеннеди, «секретная акция» представляла собой жизнеспособный аспект общей четырехфазной программы. В фазе 1 секретная акция находится в «разработке», тогда как в фазе 2 она ограничена поощрением «пассивного сопротивления». В фазах 3 и 4, когда начнутся военные действия, США «предложат поощрить отдельные акты активного сопротивления», но «избежать поощрения восстания, если только угроза войны не станет реальной»[951]. Все это было в высшей степени нереалистично. ГДР в 1962 году не была похожа на Европу в 1942 году, где сопротивление фашистской оккупации начало играть важную роль в поддержке операционных планов союзников.
Стена все изменила, и Грейверу пришлось приспосабливаться к совершенно новым обстоятельствам. Вряд ли можно было найти что-нибудь более сомнительное, чем установление отношений с генералом Клеем, недавно назначенным представителем президента «в ранге посла с временным назначением в Берлин». Это назначение 1961 года стало результатом короткого визита Клея в Берлин в августе вместе с вице-президентом Джонсоном сразу после закрытия границы и рассматривалось военными и гражданскими официальными лицами скорее как символическое[952]. Тем не менее Клей считал, что должен сыграть важную роль в укреплении морального духа западных берлинцев. Он умел производить впечатление. Аллену Даллесу и его преемникам в Берлине потребовалось три года, чтобы завоевать доверие Клея двадцатью пятью годами раньше, и в конце концов им это удалось, благодаря донесениям БОБ во время блокады 1948—1949 годов, однако Грейверу удалось сделать свою информацию совершенно необходимой Клею, и они отлично сработались.
Чтобы показать, насколько они поладили, Грейвер часто рассказывал о визите министра юстиции Роберта Кеннеди в Западный Берлин в начале 1962 года[953]. Для сотрудников БОБ визит Кеннеди представлял возможность продемонстрировать, как они отреагировали на его требование поднять дух западных берлинцев и поведать историю Берлина всему миру. Джон Маккоун, директор ЦРУ, поставил БОБ в известность о визите и настоял на том, чтобы Грейвер дал БОБ время рассказать Кеннеди о программе секретных действий в Западном Берлине, к которой Кеннеди выражал искренний интерес. Хотя у министра юстиции визит был расписан по минутам, Клей помог выкроить время для БОБ.
Грейвер с помощью сотрудников БОБ организовал удачную встречу Роберта Кеннеди с двумя владеющими английским языком студентами из Восточного Берлина. Оба они учились в Западном Берлине, но, отправившись на каникулы в Восточную Германию, оказались запертыми там после возведения Берлинской стены. Потом западноберлинские студенты выручили их. Грейвер и студенты встретились с Кеннеди рано утром — может быть, слишком рано — в западноберлинской резиденции американского посла в Бонне. Когда их пригласили в гостиную Кеннеди, они услышали шум душа за соседней дверью. Через несколько минут появился не совсем одетый Кеннеди, который уже во время разговора натянул на себя рубашку. Студенты были ошеломлены и потом сказали Грейверу: «Немецкий министр никогда не позволил бы себе такого!»[954].
ПОЛИТИЧЕСКАЯ СИТУАЦИЯ В ГЕРМАНИИ, ВОСТОК И ЗАПАД
Перед самым прибытием Клея в Берлин 19 сентября в Западной Германии состоялись выборы. Аденауэр вновь стал канцлером, однако за него проголосовало меньше избирателей, чем шестнадцать лет назад. Социал-демократическая партия Германии победила с заметным преимуществом, и КГБ заинтересовался ее планами. 28 сентября Петр Ивашу-тин, заместитель председателя КГБ, направил доклад в Центральный комитет КПСС с описанием встречи в Бонне 19—20 сентября руководства СДПГ, ее парламентской фракции и партийного совета, во время которой обсуждались результаты выборов, победа партии над христианскими демократами Аденауэра и ее шансы на формирование нового правительства. Председатель СДПГ Эрих Олленхауэр высказался за коалицию трех ведущих партий[955].
Брандт, как сообщается в докладе, поддержал его, сказав, что в «ближайшем будущем внешнеполитическое положение ФРГ еще больше осложнится», поэтому требуется «формирование правительства на возможно более широкой основе». Кроме того, Брандт якобы добавил, что располагает информацией о готовности союзников пойти на компромисс с СССР по вопросу Берлина и Германии «за счет ФРГ». За это союзники получат выгодное решение по Западному Берлину. По сообщению источника КГБ, Брандт говорил также, что в «атмосфере неуверенности», существующей в Западном Берлине, не исключен вариант «превращения города в резиденцию ООН». На этой встрече было решено дать Брандту полномочия принимать решения, которые потребует обстановка[956].
В другом донесении КГБ, на сей раз «проверенного источника», описан подобный взгляд высших официальных лиц в правительстве Аденауэра на планы союзников по началу переговоров с Советами. В начале октября министр иностранных дел Гейнрих фон Брентано и министр обороны Франц Йозеф Штраус поставили Аденауэра в известность насчет уступок, которые Запад готов сделать. Они включали признание de facto ГДР и границ по Одеру, Мейесе, а также отказ от предоставления бундесверу атомного оружия. В ответ ГДР отказывалась от возражений против доступа вооруженных сил союзников в Западный Берлин. В свете этого Брентано и Штраус рекомендовали ФРГ «молча согласиться на признание ГДР de facto, поскольку этого все равно не избежать», а также согласиться на переговоры с ГДР по вопросу о доступе гражданских лиц в Западный Берлин, но затянуть переговоры о восточной границе. Что касается зоны разъединения между силами НАТО и стран Варшавского договора или запрета на предоставление атомного оружия бундесверу, министры посоветовали Аденауэру «отклонить оба пункта на том основании, что они послужат ослаблению НАТО»[957].
В своих докладах КГБ постоянно возвращался к вопросу атомного вооружения бундесвера, хотя никогда не докладывал и может быть не получал сообщений об этом от американских источников. В письме президента Кеннеди канцлеру Аденауэру, датированном 13 октября 1961 года, например, сказано: «Что касается атомного оружия, обеспечивающего безопасность Европы... то всегдашней политикой правительства США было нераспространение его в другие страны, не обладающие им, а также нераспространение информации о нем и материалов для его создания»[958]. Советы всегда остро реагировали на любое предположение о предоставлении атомного оружия Западной Германии, однако донесения источников КГБ часто путали системы доставки ядерного оружия — артиллерию, самолеты, установки «земля-земля» — с атомными бомбами, боеголовками, ракетами, которые не могли быть переданы ФРГ, кроме как под контролем НАТО[959]. Возможно, эта путаница была намеренной. Так как Советы предпочитали верить, что НАТО рано или поздно предоставит ФРГ атомное оружие, они активно разворачивали антиатомную кампанию. Наверное, они обрадовались, получив донесение о встрече в октябре председателя СДПГ Олленхауэра с председателем «Комитета борьбы против атомной смерти» и представителями профсоюзов. Ол-ленхауэр заметил, что в отсутствие массового движения против атомного оружия нецелесообразно искусственно создавать его, однако представители профсоюзов предпочли расширить деятельность Комитета. Это было одобрено на ближайшем совещании президиума СДПГ[960].
ИГРА НА НЕРВАХ
Тем временем генерал Клей едва успел устроиться в своем новом помещении в доме для гостей на Ванзее как тотчас был втянут в дискуссию с американским военным командованием в Гейдельберге и Париже по поводу изолированного Штейнштукенского анклава[961], примыкающего к американскому сектору. Клей ненадолго отправился туда на вертолете, немного побеседовал с жителями и вернулся с скрывавшимся там беженцем. Западные берлинцы пришли в восторг от этого знака американской поддержки. В докладе государственному секретарю Дину Раску о своих действиях Клей писал: «Я уверен, что у Вашингтона твердая позиция, и мы должны сделать все, чтобы жители Западного Берлина, а также восточногерманские и советские вооруженные силы поняли — она такая же и здесь»[962].
Следующим серьезным кризисом стало танковое противостояние на пропускном пункте на Фридрихштрассе, разгоревшимся благодаря предложению генерала Клея, произнесенной им 29 сентября: если восточные немцы перегородят дорогу транспорту союзников, то заграждение надо разнести танком или другой тяжелой машиной. Дискуссии по поводу этой теоретической ситуации и ее вариаций продолжались в Вашингтоне, Берлине и многих других пунктах (в Бонне, Гейдельберге, Париже) вплоть до 23 октября, когда Аллан Лайтнер младший, главный представитель госдепартамента в Берлине, был остановлен на пропускном пункте на Фридрихштрассе восточногерманскими полицейскими, потребовавшими предъявить удостоверение личности. Тот отказался и просидел там целый час, пока американские военные полицейские не сказали ему, чтобы он вернулся в американский сектор. Когда в Москве посол Ллевеллин Томпсон высказал неудовольствие советскому министру иностранных дел, Громыко ответил, что ГДР имела полное право так поступить[963].
После этого инцидента в районе Фридрихштрассе появились советские танки, которые встали в нескольких кварталах от пропускного пункта. В ответ на той же улице были развернуты американские танки и встали по другую сторону границы, правда, каждый вечер в 17.00 они возвращались в Темпельхоф. 26 октября советские танки въехали на Фридрихштрассе и подъехали к границе рядом с пропускным пунктом. Тотчас были вызваны американские танки из Темпельхофа. То, что последовало за этим, стало одним из самых драматичных моментов эпохи «холодной войны» в Берлине.
БОБ быстро определила «национальную» принадлежность танков: ее офицер под видом дипломата прошелся по Фридрихштрассе на восточноберлинской стороне границы, прислушиваясь к русской речи экипажей. Когда Клей полностью убедился в том, что танки советские и экипажи — тоже, а не восточногерманские, он объявил на пресс-конференции, что их присутствие подтверждает советскую ответственность за действиями восточногерманской полиции[964]. В 17.55 по берлинскому времени Клей позвонил президенту Кеннеди с обычным докладом и сообщил, что больше никакие попытки помочь гражданскому населению перейти границу в Восточный Берлин не будут предприняты до понедельника, 30 октября[965]. Тем временем количество советских танков явно увеличилось. Что случилось потом — неясно. Одни источники, включая самого генерала Клея, утверждают, что около 23.00 по берлинскому времени Клею позвонили по открытой линии. Билл Грейвер был в Центре срочных операций. Военный помощник Клея взял трубку, услышал знакомый выговор, выходца из Новой Англии, побагровел и передал трубку своему шефу. Это был голос президента Кеннеди. Как рассказывал Грейвер, Клей сначала сообщил, что все спокойно. Потом он добавил, что ему только что сообщили о движущейся колонне, правда, на Фридрихштрассе они еще не появились. «Я позвоню, если это произойдет», — сказал Клей[966].
Согласно ответу из госдепартамента, «других записей этого разговора найдено не было»[967]. Однако КГБ подтверждает оба звонка. Доклад КГБ был направлен Шелепиным 31 октября в Центральный комитет КПСС. Первая часть доклада посвящена тому, как Клей охарактеризовал ситуацию президенту и обещал ничего не предпринимать до понедельника. Кеннеди спросил, что делают британцы и французы на пропускных пунктах. Клей всерьез ответил: «Французы... посыпают своих людей через пропускные пункты с военным эскортом. А англичане уже пятнадцать лет предъявляют удостоверения личности». В 23.00 Кеннеди порекомендовал «посылать только людей в униформе, пока мы не услышим нового от Томпсона». Генерал согласился и сказал: «Еще семь советских танков подъехали к пропускному пункту. Я думаю, мистер президент, что это игра на нервах». Кеннеди выразил уверенность, что у Клея крепкие нервы[968].
Около полуночи 27 октября на Фридрихштрассе было тридцать советских танков, однако наутро они стали разъезжаться. Нет ни одного документа, который объяснил бы, каким образом кризис был разрешен. По расхожей американской версии Клей и США «одержали внушительную победу»[969]. Однако победа американцев была скорее кажущейся, нежели реальной. 23 декабря восточногерманские пограничники потребовали, чтобы американские гражданские лица, сопровождавшие коменданта Берлина, генерал-майора Альберта Уотсона II — он ехал на встречу с представителями СССР в Карлсхорсте — предъявили свои удостоверения. Уотсон запретил им это сделать, и ему не разрешили въехать в Восточный Берлин. Он ответил тем, что не пустил полковника Андрея Соловьева, советского коменданта, в Западный Берлин. 30 декабря Соловьев заявил, что сожалеет о действиях американцев, однако не согласился с тем, что восточные немцы выполняли приказ[970].
Решение Уотсона не пускать советского коменданта в Западный Берлин стало причиной дипломатического скандала, продолжавшегося в 1962 году. Аппарат КГБ в Карлсхорсте докладывал 13 марта советскому руководству в Берлине о том, французский комендант Жан Лаком был замещен Эдуаром К. Тулузом из-за мягкой позиции Лакома в отношении американского коллеги. Французские власти были «недовольны действиями американцев, которые нарушили принцип «общей ответственности» и попытались командовать своими английскими и французскими союзниками». В докладе говорится, что когда американцы попросили генерала Тулуза не пускать советского коменданта во французский сектор, тот ответил отказом, заявив, что должен «доложить об этом во французское посольство в Бонне»[971].
Вопрос о положении коменданта оставался малопонятным до лета 1962 года, когда Советы вообще отменили пост советского коменданта. В очередном докладе КГБ от 7 сентября, основанном на информации источников «друзей» из MfS и аппарата в Карлсхорсте, сказано, что «упразднение советской комендатуры было с беспокойством встречено во властных кругах Западного Берлина»[972]. Тем временем гражданские американские чиновники продолжали посещать Восточный Берлин, однако предъявляли дипломатические паспорта.
Точка зрения американской администрации на то, чтобы и в дальнейшем отстаивать свои права в передвижении войск по автобану, была двусмысленной. В конце ноября в западной прессе появились статьи явно из советских источников, которые называли демонстрацию американцев «провокационной». С точки зрения самих американцев, они выполняли «рутинную работу, в соответствии с обычной практикой установленной в рамках их прав». Очень чуткий к разногласиям между западными союзниками КГБ направил Громыко и Центральному комитету доклад, где сказано, что Клей просил английского и французского комендантов последовать примеру американцев «в организации демонстративных перемещений войск по... автобану». Согласно докладу КГБ, его просьба была отклонена и теми, и другими. В целом доклад точно характеризует сложившуюся ситуацию. Президент Кеннеди изначально не хотел «дать Советам шанс разъединить союзников, свалив всю вину на провокационные действия американцев». Однако 9 сентября президент дал приказ продолжать движение по автобану, чтобы «у коммунистов не сложилось впечатление, будто они сумели запугать нас»[973].
Встречи министров США, Великобритании, Франции и ФРГ в Париже 10—12 декабря были последним крупным дипломатическим мероприятием 1961 года. На них обсуждалась возможность переговоров с СССР по берлинскому вопросу. Однако результативными их назвать было нельзя. Франция не желала переговоров с СССР, да и никто не мог проигнорировать тот факт, что советская позиция с 1958 года не изменилась[974]. Единственный доклад КГБ об этих встречах включает в себя отчет о речи Шрёдера, министра иностранных дел ФРГ, перед Советом НАТО в Париже в декабре 1961 года, о которой сказано, что она не выходила за рамки известных взглядов ФРГ на переговоры с Советским Союзом по Берлину и Германии[975].
Этот доклад не был прочитан до 28 апреля 1962 года. Но сам по себе он вряд ли мог повлиять на советский анализ отношений западных союзников, которые были очевидны на важных встречах в декабре. Доклад о совещании Совета НАТО тоже не сыграл важной роли в решении СССР всерьез покуситься в начале февраля на полеты западных самолетов в воздушных коридорах. Положение продолжало оставаться безвыходным.
К декабрю 1961 года то, что начиналось с колючей проволоки и цементных столбов, превратилось в уродливую и неодолимую преграду по всей секторальной границе, как и по границе Западного Берлина с территорией Восточной Германии. Западные берлинцы и представители союзников, остававшиеся в Берлине с послевоенных времен, были охвачены яростью и отчаянием не только из-за отвратительного сооружения из кирпича, цемента и колючей проволоки. Страшной была тишина на когда-то шумных улицах, днем нарушаемая лишь строительством очередной части стены, а ночью — автоматными очередями нервного пограничника, которому почудилось движение возле стены. Но хуже всего было полное отсутствие жизни в той части Восточного Берлина, что примыкала к границе. Даже те восточные берлинцы, кого можно было увидеть в отдалении, не смели поднять глаз в сторону стены, спешили прочь, боясь, что их примут за изменников[976].
Для того чтобы восточные немцы не прорывались через пропускные пункты на автомобилях или грузовиках, к концу года все эти пункты были укреплены цементными сооружениями, заставлявшими машины двигаться с черепашьей скоростью. Бранденбургские ворота также были перекрыты очень толстой и невысокой стеной, очевидно, сооруженной как помеха для танков. (Советские представители уверяли, что невысокая стена и газоны «украшают» вид на Бранденбургские ворота.) Тот год был очень холодным. Но будь даже теплее, Рождество не могло принести веселье в дома берлинцев по обе стороны стены: праздник стал болезненным напоминанием о родственниках и друзьях, с которыми нельзя было повидаться. Тем не менее, в знак солидарности с жителями Восточного Берлина, 'западные берлинцы поставили рождественские елки со своей стороны стены. Оглядываясь назад на события августа 1961 года, понимаешь, кто выиграл тот раунд.