Темным промозглым вечером на углу одной из улиц Восточного Берлина стоял советский капитан и нервно теребил в кармане листок бумаги. Ему предстояла встреча со связником, от которого он должен был получить помощь в переправке на Запад. От настоящей войны он был весьма далек. В Германию приехал незадолго до этого из Ленинграда как член команды торопливо отобранных специалистов. Их задача состояла в том, чтобы присматривать за выпуском остро необходимого Ленинграду оборудования для набиравшей силу электронной промышленности. Ему всегда нравилось, как живут на Западе, он любил американский джаз, поэтому, получив новое назначение, он даже не скрывал своей радости. Накануне отъезда он говорил об этом с другом, который недавно демобилизовался из армии и вернулся из Германии. Осторожно, с оглядкой, друг рассказал о некоем немце, который мог бы показать ему Берлин. Капитан познакомился с немцем и влюбился в яркие огни Западного Берлина. А его новый немецкий приятель намекнул, что знает одного человека и тот мог бы помочь ему остаться на Западе.
И теперь капитан ждал встречи. Несмотря на волнение и страх, он не мог сдержать улыбки, когда думал о той жизни, что ждала его на Западе. Рядом остановился черный «седан», и, помедлив мгновение, капитан сел в него. Молчаливый водитель повез их прочь от тьмы, которая за последние два с половиной года стала символом Восточного Берлина. В конце концов капитан повернулся к своему немецкому знакомому и взял у него сигарету. Этот простой, знакомый жест придал ему уверенности, и страх стал понемногу проходить. Когда они приехали на некую виллу, хозяева, пожимая ему руку, обращались к нему на этаком американском варианте английского языка. Оглядевшись и обратив внимание на форму встретивших его мужчин, капитан совсем успокоился.
На вилле капитан удобно устроился в мягком кресле, закурил еще одну сигарету и в ответ на расспросы американцев стал с воодушевлением рассказывать о себе. Один из офицеров переводил его речи на английский. Однако постепенно он стал ощущать растущее недовольство хозяев. И наконец, один из них, оборвав его на полуслове, воскликнул на чистейшем русском языке: «Все! Хватит! Теперь рассказывай о своих связях с американской разведкой в Ленинграде!»
Этот капитан никогда не был американским шпионом. Он стал жертвой операции «ложная заграница», плана, разработанного для выявления американских и британских агентов, работавших, по убеждению Сталина, на советской территории во время войны и после нее. В контрразведке были досье, содержавшие обвинения против сотен советских граждан. Наш «капитан» — это собирательный образ множества подозреваемых советских людей. Операция была разработана полковником Иваном Павловским из британского отдела НКГБ (контрразведка) в первый послевоенный период. План был разработан по образцу, использовавшемуся в Советском Союзе: подозреваемому внушали, что он вступил в контакт с представителем западной разведки, тогда как на самом деле этот «офицер» был офицером госбезопасности или агентом. Если подозреваемый признавался в антисоветских настроениях и соглашался на вербовку, то его арестовывали и дальше — ГУЛАГ[53].
Операция под названием «ложная заграница» начиналась с того момента, как советский агент подходил к намеченной жертве и предлагал, если он по горло сыт жизнью в СССР, поездку в Берлин. Оказавшись в Восточном Берлине, жертва вступала в контакт с другим человеком, обычно немецким агентом представительства МГБ Германии (госбезопасность СССР), который предлагал посетить американскую зону в Западном Берлине. Тут вступала в игру «американская» команда, и жертва оказывалась в роскошном особняке в окружении людей в американской форме, разговаривавших по-английски (с разной степенью сноровки). Для нужд этой команды был предоставлен замок Дамсмюле в Мюленбеке (Крейс Ораниенбург), севернее того места, где французский сектор граничил с советским и довольно далеко от американского сектора. Советские граждане, приезжавшие в замок, не имели представления о послевоенной политической географии[54].
Во время разговора с «американским» офицером подозреваемый должен был расслабиться, ведь рядом были американские разведчики, и выразить радость, так как наконец установил с ними контакт. Однако из примерно тридцати случаев лишь несколько человек имели прежде контакты с американской разведкой. И где-то в 1948—1949 гг. от операции «ложная заграница» отказались[55].
Сложность плана и сталинская подозрительность, позволившая ему осуществиться, показывают, насколько по-разному жили и работали две разведки. Американские политики только начинали понимать, что оккупация Германии будет гораздо более сложной проблемой, чем они представляли ее на Потсдамской конференции, а ДСС и вовсе не понимала своей роли. Советская же политика была довольно прямолинейной: максимум влияния в послевоенной Германии или, если это не получится, полный контроль над своей зоной. Именно для проведения этой политики в жизнь и присутствовали там советская разведка и служба безопасности.
Положение двух главных игроков в послевоенном Берлине — Советов и Америки — было совершенно разным. Американская разведка не была уверена в своем будущем в Берлине. Она работала, несмотря на жалкое финансирование из Вашингтона, отсутствие подготовленных сотрудников, незнание советской реальности и русского языка, недружественные отношения с военными. Ни одна из этих проблем не была ведома советским разведчикам, по крайней мере, в такой же степени. В конце концов, Советская служба государственной безопасности, в частности, разведка, устроившаяся в Карлсхорсте, существовала со времен Октябрьской революции и была частью советского общества. Правда, у американцев было одно преимущество, даже если его не заметили за много лет: неспособность Сталина и его преемников принимать информацию разведки и поступать вопреки предвзятым представлениям. Наверное, самым пугающим аспектом «холодной войны» в Берлине была неосведомленность советских лидеров, несмотря на горы получаемой ими информации, частично даже от сотрудников западных лидеров. Немногие советские разведчики осмеливались посылать Сталину или Хрущеву неприятные донесения, ведь они могли окончить свои дни в ГУЛАГЕ. Именно из-за этого да еще из-за полного непонимания советскими руководителями своего противника обе стороны не единожды были на грани войны.
ПЕРВЫЕ ШАГИ СОВЕТСКОЙ РАЗВЕДКИ
Некоторые говорили, что если бы Запад сумел понять Сталина и методы, которыми он правил страной, «холодной войны» можно было бы избежать. Победив Германию в 1945 году, авторитет Сталина для русского народа, истерзанного войной и мечтающего о лучшей жизни, никогда не был столь высок. Однако ему все равно было мало власти и внутри страны и за ее рубежами. Московские чиновники, контролировавшие советскую разведку и контрразведку в Германии в 1945 году, в свою очередь контролировались бесчестным диктатором, который смотрел на разведку и контрразведку как на главный инструмент контроля и подавления. Людям, служившим в этих организациях, «хозяин» внушал страх и ужас. Большинство необъяснимых замен на ключевых постах в этих службах можно объяснить только стремлением Сталина, внедряя верных, но недалеких людей, контролировать своих амбициозных «слуг». Такая практика порождала ревность и возбуждала враждебность в Германии в конце войны и после ее окончания, когда соперники боролись за благосклонность Сталина. Даже после его смерти и десталинизации Советского Союза такая практика продолжала существовать[56].
Первые разведывательные операции большевиков относятся к октябрю 1917 года. Феликс Дзержинский, польский революционер, большевик, создал ЧК — Чрезвычайную комиссию для борьбы с контрреволюцией и саботажем. Отдел внешней разведки ЧК был сформирован 20 декабря 1920 года[57]. ЧК была несколько раз переименована в 20-х годах, но до сих пор советских разведчиков и контрразведчиков называют чекистами.
В 1934 году Сталин создал новый Народный комиссариат внутренних дел (НКВД), который должен был заниматься государственной безопасностью и порядком в стране. Под руководством ее первого жестокого начальника Генриха Ягоды эта организация начала сталинские репрессии 30-х годов и внушила людям страх надолго после того, как она перестала существовать.
В 1936 году Сталин заменил Ягоду еще более жестоким Николаем Ежовым, а в декабре 1938-го убрал и его, сделав при этом козлом отпущения за чудовищные репрессии 1930-х годов[58]. После ухода Ежова репрессивная машина задела многих сотрудников НКВД, которые слишком «ревностно» преследовали сталинских врагов. Репрессии коснулись также и внешней разведки. Резидентуры в Шанхае и Токио были основательно распотрошены, а в Лондоне, например, и вовсе ее не стало. Мы еще увидим, что то был не последний раз, когда политические «игры» советских лидеров подрывали силы внешней разведки.
В 1938 году недоброй памяти Лаврентий Берия возглавил НКВД, приведя туда своих людей с Кавказа. В начале 1941 года Сталин затеял эксперимент с реорганизацией контрразведки и внешней разведки, когда ключевые учреждения выделились в отдельное ведомство — НКГБ (Народный комиссариат государственной безопасности). После нападения Германии в июне 1941 года они снова стали частью НКВД, которым руководил Берия. Несмотря на свою паранойю, Сталин, по-видимому, решил рискнуть, возвращая Берия прежнее положение, ибо понимал, что только твердая рука может консолидировать и координировать службы, занимающиеся внутренними делами и государственной безопасностью, если приходится противостоять беспрецедентной угрозе его личной власти. Война с Германией до самого ее конца была главным делом советской службы безопасности и внешней разведки.
СОВЕТСКАЯ РАЗВЕДКА ВО ВРЕМЯ ВОЙНЫ
В своих неопубликованных мемуарах Павел Фитин, глава внешней разведки, описывает решение ЦК в отношении проблем, связанных с Германией[59]. Из-за того, что организация стала предпринимать большие усилия для подготовки разведывательных групп и расширению поля их деятельности, ЦК решил разделить ее на два управления — Первое и Четвертое. Первое, то есть внешняя разведка, должен был собирать информацию о Германии и ее союзниках, а также о политике Соединенных Штатов и Англии в отношении Советского Союза и Германии и о политике других капиталистических стран, не участвующих в войне. Ему также вменялось в обязанность заниматься промышленной разведкой и контрразведкой за рубежом.
Четвертое управление (диверсионно-разведывательное), организовывало и руководило группами, воевавшими вместе с партизанами за линией фронта. Фитин пишет, что один из его заместителей — Павел Судоплатов — был начальником этого управления[60]. Разведывательное управление, главной задачей которого было руководство внешней разведкой, помогало Четвертому управлению. На самом деле происходил постоянный обмен кадрами между Первым и Четвертым управлениями[61].
В апреле 1943 года, когда в войне наступил перелом в пользу Сталина, советская контрразведка и разведка вновь были реорганизованы, на сей раз в нечто, продержавшееся до конца войны. Главное управление государственной безопасности получило самостоятельность в качестве НКГБ 14 апреля 1943 года и под руководством Всеволода Меркулова, бывшего начальника и верного Берии человека, вновь взяло под свой контроль контрразведку и внешнюю разведку. Берия остался руководителем НКВД и членом Государственного Комитета обороны. НКВД под управлением Берия вместе с тысячами специальных войсковых групп провели депортацию многочисленных этнических групп с их родных мест[62]. В этих операциях Берия помогали Иван Серов и Богдан Кобулов, сыгравшие потом значительную роль в послевоенной Германии.
В то же время военная контрразведка приобрела новую структуру в рамках советской бюрократии. Она занималась выявлением германских агентов в Советской армии и была ответственна за политическую надежность всего воинского состава от генералов до рядовых. Ее специальные подразделения (особые отделы) были выведены — вместе с их начальником Виктором Абакумовым — из Главного управления государственной безопасности НКВД и составили новую организацию, то есть Третье главное управление контрразведки, или СМЕРШ (смерть шпионам) в рамках Народного комиссариата обороны (НКО). Эта реорганизация облегчила координацию контрразведывательных операций и военных планов. Однако большинство сотрудников военной разведки не ощутило разницу ни в своих обязанностях, ни в отношениях с войсками, к которым они были прикомандированы. Не было изменений и в штате сотрудников. Например, Абакумов, новый руководитель СМЕРШа и бывший руководитель военной контрразведки в службе государственной безопасности, продолжал занимать тот же кабинет в здании НКГБ на Лубянке, несмотря на переподчинение комиссариату обороны[63].
Сталин затеял эту реорганизацию, почуяв потенциальную угрозу своей власти из-за растущей популярности его генералов и неизбежного знакомства солдат и офицеров с заграничной жизнью, о которой они, вернувшись домой, могли рассказать[64]. С другой стороны, Сталин также понимал, что Красная армия будет вести операции на враждебной территории — в Западной Украине, Польше, на Балканах, в Германии. И ему была нужна военная контрразведка, способная удержать войска в повиновении, чтобы нейтрализовать антисоветские настроения[65].
На каждом фронте было свое управление СМЕРШа, контролировавшее управления и особые отделы в армиях и дивизиях. Когда Советская армия прошла через Польшу и ступила на землю Германии, управления СМЕРШа 1-го и 2-го Белорусских фронтов главным образом способствовали организации службы государственной безопасности, которая потом действовала в Берлине и советской зоне[66].
ПЕРЕХОД К ПОСЛЕВОЕННЫМ ОПЕРАЦИЯМ
Человеком, выбранным для переориентации этих организаций на операции мирного времени в Германии, был генерал-полковник Иван Александрович Серов. Приехав из Польши, где он называл себя генералом Ивановым, Серов взял на себя управление операциями, которые должны были проложить дорогу прокоммунистическому правительству в Германии. Для всего мира Серов был заместителем маршала Жукова, главы Советской Военной администрации, однако его богатый послужной список в органах государственной безопасности указывает на совсем другой род деятельности. В действительности он был личным представителем Народного комиссара внутренних дел (НКВД СССР) в группе Советских оккупационных войск в Германии (уполномоченный НКВД в Германии)[67]. Таким образом Серов руководил Управлением внутренних дел. Например, 27 июля 1945 года Серов отдал приказ об организации специальных лагерей НКВД для нацистов и всех, кто противостоит политике Социалистической единой партии Германии (СЕПГ) в Восточной Германии[68]. Управления внутренних дел, занимавшиеся полицейскими функциями, пожарными частями, тюрьмами и охраной, были также организованы во всех районах, контролируемых советской администрацией. Серов использовал их для организации новой германской службы безопасности и судебной системы.
Однако самым важным направлением деятельности Серова в конце войны было создание невоенной контрразведывательной группы, которая могла бы бороться с остававшимися нацистами и будущими оппонентами советской оккупационной политики. Советская контрразведка так же, как американская, была озабочена донесениями об активной деятельности нацистского подполья. Более того, Советы боялись, что это подполье уже объединилось с «реакционными кругами в Англии и Соединенных Штатах ради организации антисоветского фронта»[69].
Имея такую власть в своих руках, Серов стал ключевым персонажем в иерархии советского государства, таким, который занял свое положение, с готовностью подчиняясь малейшему желанию Сталина. Серов охранял сталинского сы-на-алкоголика, который служил в ВВС в Германии. Но так как Серов перепрофилировал некоторые подразделения СМЕРШа на новую роль службы государственной безопасности, то тем самым он нажил себе в Москве врагов.
В Берлине безопасность была на первом месте, поэтому Серов поручил офицерам из СМЕРШа 1-го Белорусского фронта сформировать Берлинский оперативный сектор (Берлинский оперсектор). Первым послевоенным руководителем сектора был генерал-майор Алексей Матвеевич Сиднев, протеже Серова. Его официальное звание — начальник отдела общественной безопасности и внутренних дел при Советской Военной администрации[70]. Карьера Сиднева показывает, какая драка за власть шла в высшем руководстве страны. Он был снят с занимаемого поста в Берлине в 1947 году и стал министром государственной безопасности Татарской автономной республики. Позднее был арестован за якобы широкомасштабную деятельность на черном рынке в Берлине. Наверное, дело Сиднева сыграло свою роль в противостоянии Серова и министра государственной безопасности Абакумова, так как они соперничали в борьбе за благоволение Сталина и первенствующее положение в Восточной Германии. Чтобы добиться расположения Сталина и очернить Серова, Абакумов послал Сталину протокол допроса Сиднева[71].
В дополнение к берлинскому оперсектору были организованы оперативные секторы НКГБ в столице каждой провинции (земли) для проведения контрразведывательных операций. Сотрудников набирали из управлений СМЕРШа и контрразведки органов государственной безопасности на территории Советского Союза. В Берлине оперативные группы были во всех районах. Обычно работавшие в контакте с советской военной комендатурой или управлением НКВД, они являлись орудиями советской политики в отношении Германии в послевоенные годы.
Одной из главных забот Серова была безопасность Советской армии в беспокойной атмосфере оккупационного режима. Он привлек другие элементы СМЕРШа 1-го Белорусского фронта для организации в Потсдаме штаба Управления военной контрразведки советских оккупационных войск в Германии. Оно так и оставалось в Потсдаме, пока Россия летом 1994 года не вывела из Германии все свои войска. Организатором и первым начальником Потсдамского управления был генерал-лейтенант Александр Вадис, начальник СМЕРШа 1-го Белорусского фронта. Архивные материалы подтверждают, что у Вадиса был нюх на политические мероприятия, которые могли упрочить его карьеру. Сталин, например, был рад, когда он передал ему германские документы, обвинявшие британцев за неудавшееся восстание варшавского подполья в июле 1944 года, и сообщение о найденных дневниках Геббельса, недоброй памяти министра пропаганды нацистов[72].
Управление контрразведки в Потсдаме отвечало за политическую благонадежность и безопасность армии. Оно вербовало агентов информаторов среди советских сотрудников и немецких граждан в гарнизонах и соседних районах. Управление также разрабатывало дела о шпионаже западных разведок против оккупационных войск. Первым делом надо было вычислить агентов, а потом их перевербовывали. Дух ЧК витал в помещениях контрразведки. Пожилая женщина — ветеран, работавшая в секторе агентурного учета, громко и с гордостью кричала во всеуслышанье: «Я была уборщицей у Феликса Дзержинского»[73].
Чекистская атмосфера чувствовалась не только в новой военной разведке, но и во всех оперсекторах и группах НКГБ, которые действовали в советской зоне. В конце концов, большинство высших офицеров СМЕРШа прежде служило в особых отделах или других подразделениях органов государственной безопасности. Кроме того, с 1943 по 1946 г. тысячи офицеров СМЕРШа прошли обучение в специальных разведывательных школах, где их учили букве и духу чекистского дела[74]. Однако большинству советских людей так же, как западным союзникам и восточным немцам, все эти группы были известны под одним названием — НКВД[75].
СОВЕТСКАЯ ВНЕШНЯЯ РАЗВЕДКА ВОЗВРАЩАЕТСЯ В ГЕРМАНИЮ
Приоритетной задачей Советских властей было установление контроля над советской зоной, поэтому Серов был полностью поглощен новыми оперативными секторами и группами НКГБ. Тем не менее управление внешней разведки НКГБ стремилось начать деятельность в Германии. Но начинать приходилось с основ. Надо было установить свое присутствие в Германии. Резидентуры, которая прежде была в Берлине, не стало в июне 1941 года. И тут, основываясь на архивных данных, мы впервые проследим методы работы НКГБ по ее созданию в Восточном Берлине. Это было совсем иначе, нежели у берлинской службы американцев.
16 апреля 1945 года Сталин в качестве предварительного шага одобрил план прикомандирования политических советников к штабу каждого фронта, занятого совместными операциями на чужой территории[76]. Помимо этих советников, были еще оперативные группы, состоявшие из трех офицеров, радиооператора и шифровальщика.
Когда фронты вошли в Германию, эти группы должны были снабжать Москву информацией о положении в стране, включая настроения жителей и экономическую ситуацию. Они также сообщали о деятельности представителей британцев и американцев в регионах, находившихся под совместным контролем, и готовили почву для операций на Западе после падения Германии[77]. Начиная с июня 1945 года группы, прикомандированные к 1-му и 2-му Белорусским фронтам и 1-му Украинскому фронту, были соединены и отданы в подчинение Первому (внешняя разведка) управлению НКГБ в Москве. К августу резидентура в Карлсхорсте уже начала работу. Ее первым резидентом стал Александр Коротков, опытный разведчик, который был заместителем резидента в Берлине в 1941 году[78].
Во время войны Коротков служил в Первом управлении, довольно часто совершая поездки за границу (Афганистан — 1943 г., Польша и Румыния — 1944 г.). Кроме того, он часто бывал на фронте в связи с операциями с агентами-двойниками и радиооперациями, где участвовали немцы под советским контролем. У него был богатый оперативный опыт, и он хорошо знал положение в Германии, поэтому его назначение в Берлин представлялось разумным[79].
После создания Советской Военной администрации во главе с Жуковым в Карлсхорсте резидента Короткова назначили заместителем политсоветника Аркадия Александровича Соболева и резидентура получила прикрытие в Управлении политсоветника[80]. Согласно воспоминаниям Бориса Наливайко, сотрудника резидентуры, к концу 1945 года в ней работало только шесть офицеров оперативников. Еще два приехали в январе 1946 года. Было ясно, что Первое управление и резидентура НКГБ в Карлсхорсте не смогут удовлетворять требования информации по Западному Берлину и западным зонам без дополнительной помощи. Соответственно, отделения разведывательной информации были созданы во всех оперативных секторах и группах МГБ[81].
Резидентура вербовала агентов, работавших в районных учреждениях Берлина и провинций, и постоянно сообщала в Москву сведения о положении на местах. Кроме того, она имела задание вербовать агентов в созданных в советской зоне в 1945 году «буржуазных» партиях, например, среди христианских демократов.
Положение советской разведки в то время было непонятно даже советским сотрудникам (тем более БОБ). Многочисленные организации рассыпались по всему Восточному Берлину и берлинским пригородам. Самая малочисленная из этих организаций располагалась в Карлсхорсте — резидентура внешней разведки Короткова. Наверное, нелегким делом было координировать их деятельность. Управление военной контрразведки группы Советских оккупационных войск и подчиненные ему подразделения все еще теоретически подчинялись Третьему Главному управлению НКО. Оперативные секторы и группы контрразведки НКГБ в Германии посылали донесения в управление контрразведки НКГБ в Москве, тогда как управление внешней разведки НКГБ руководило Коротковым и его людьми в Карлсхорсте. И все же такое положение оставалось почти неизменным несколько лет.
МГБ УСИЛИВАЕТ ДАВЛЕНИЕ В ГЕРМАНИИ
В марте 1946 года советское правительство отменило революционное название «народных комиссариатов», и НКГБ стал Министерством государственной безопасности (МГБ)[82]. В июне 1946 года Виктор Абакумов, который с 1943 года возглавлял военную контрразведку в комиссариате обороны, заменил Всеволода Меркулова.
По словам Павла Судоплатова, Сталин решил назначить Абакумова, потому что он не доверял Меркулову из-за его связей с Берия[83]. С исторической точки зрения, Берия, несомненно, утратил контроль «над империей МГБ—МВД», и потеря своих постов его ближайшими соратниками подтверждает эту точку зрения. Выбор Абакумова, по-видимому, неслучаен, так как он отлично зарекомендовал себя в военной контрразведке во время войны и к тому же был безоговорочно предан Сталину. Однако существовал еще один фактор, обычно игнорируемый исследователями, но очень важный в германском контексте, как это подтверждают архивы ЦРУ.
Когда 20 августа 1945 года был создан специальный комитет, подчиненный Государственному комитету обороны (ГКО), которым руководил Берия, СССР включился в гонку по созданию атомной бомбы. Дэвид Холлоуэй подчеркивает в книге «Сталин и бомба»: «Это не было ни заблуждением, ни эксцентричностью... назначение (Берия) руководителем атомного проекта, наоборот, говорит о чрезвычайной важности проекта для советских руководителей». 23 января 1946 года Сталин, Берия и Молотов встретились с Игорем Васильевичем Курчатовым, научным директором атомного проекта, которому было приказано «создать бомбу быстро и любой ценой»[84]. Советы получили информацию об американской атомной бомбе, и хотя у них было много блестящих физиков-атомщиков, к этому времени стало ясно, что с инженерным составом и оборудованием дела обстоят не блестяще. С одной стороны, можно было еще больше нажать на узников — во многих тюремных лабораториях трудились конструкторы и ученые.
С другой стороны, можно было использовать технику, имевшуюся в Восточной Германии и других восточноевропейских странах, ведь тамошние предприятия в большинстве своем были реорганизованы в советские фирмы и вовсю эксплуатировались. Берия назначил Меркулова возглавлять Главное управление советского имущества за границей (ГУСИМЗ), «объединенную» организацию, которая прикрывала советское влияние на предприятия в контролируемой Советами зоне. Другие любимцы Берия были отправлены руководить советской промышленностью в технически развитые страны блока. Эта стратегия объясняет, почему Богдан Кобулов отправился присматривать за советской собственностью в Восточную Германию — включая «Висмут», урановые рудники и обработку уранового сырья[85]. Сталинская одержимость атомной бомбой, подтвержденная документами, вероятно, была главным мотивом всех его поступков в этот период. Понятно также, что Берия выбирал помощников, которым он — и только он один — мог доверять.
Однако угрозу номер один в послевоенной Германии советские представители увидели в растущем гражданском недовольстве. МГБ получило приказы из Москвы контролировать настроения населения. В связи с этим в оперативной структуре МГБ произошли перемены. Эта реорганизация была инициирована Серовым и продолжена его преемником генерал-лейтенантом Николаем Ковальчуком. Во время войны Ковальчук был начальником СМЕРШа 4-го Украинского фронта.
С отъездом Серова из Германии в конце 1947 года прекратилась та практика, когда один старший офицер отвечал за деятельность внутренних дел, так и за работу госбезопасности Германии. Таким образом, Ковальчук стал представителем МГБ в Германии, ответственным за все операции МГБ в советской зоне. Некоторая сумятица все еще оставалась, и, бывает, пишут об операциях НКВД или МВД (Министерство внутренних дел), тогда как на самом деле это уже было ведомство МГБ.
После реорганизации во всех секторах МГБ, расположенных в советской зоне, появились первые отделы, которым вменялось в обязанности собирать разведывательную информацию о Западном Берлине и Западной Германии. Это включало в себя сведения о боевых приказах вооруженных сил Америки, Велибритании и Франции, а также политический, экономический и промышленный шпионаж. Таким образом, сфера деятельности данных разведовательных структур начала накладыватся на сферу деятельности, осуществляемой резидентурой Первого управления внешней разведки в Карлсхорсте. Их соперничество продолжало создавать проблемы и после создания Комитета информации (КИ) в 1947 году[86].
Организационная структура отражала в точности структуру МГБ в СССР. Вторые отделы оперативных секторов МГБ занимались контрразведывательными операциями в отношении западных разведок, включая наступательные операции в отношении помещений и сотрудников в Западном Берлине и Западной Германии. Третьи отделы организовывали и поддерживали сети информаторов в восточногерманской администрации, политических партиях, профсоюзах, церковных и культурных организациях. Приоритетной задачей МГБ было искоренение германской оппозиции режиму. В 40-х — начале 50-х годов МГБ было реальным и вызывавшем опасения напоминанием о советской власти в Восточной Германии[87].
Доклады Ковальчука Абакумову, никогда прежде не появлявшиеся в печати, говорят о приоритетах этого периода. Отчитываясь в своей деятельности в первую половину декабря 1946 года, Ковальчук пишет, что 487 человек было арестовано, из них 35 — советские граждане. Из 432 немцев 37 были арестованы за шпионаж, а 191 прежде состояли в нацистской партии, работали в гестапо, СС и других подобных организациях в гитлеровские времена. Никаких причин для ареста более чем двухсот немцев в докладе названо не было[88]. Вероятно, они представляли политическую оппозицию, так как уголовная деятельность находилась в ведении народной полиции или МВД. См. Приложение 4, в котором дана детальная картина работы МГБ в Германии.
МГБ ТЕРЯЕТ ВНЕШНЮЮ РАЗВЕДКУ
К 1947 году соперничество между резидентурой внешней разведки МГБ в Германии и первыми отделами его контрразведывательных секторов стало настоящей проблемой. В 1946 году резидентура внешней разведки в Восточном Берлине приложила много усилий, чтобы восстановить контакты с довоенными источниками и найти документы, принадлежавшие разведывательным и контрразведывательным службам нацистов. Согласно архиву СВР, была получена ценная информация о политике и деятельности союзников в Берлине[89]. Коротков, резидент внешней разведки в Карле-хорсте, который работал под прикрытием должности заместителя политического советника, в 1946 году вернулся в Москву и стал руководить операциями с участием нелегалов — советскими агентами, снабженными документами, показывавшими их как иностранных граждан и посланными за границу. Его заменил генерал Леонид Малинин, чьи связи с БОБ описаны в Приложении 3.
Именно в это время в игру вступил еще один игрок, который инициировал значительные перемены в советской разведывательной системе. Комитет информации (КИ) был сформирован по приказу Совета министров СССР от 30 мая 1947 года. Некоторые считают, что Сталин создал КИ в ответ на создание ЦРУ (хотя, если учесть положение ЦРУ в то время, Сталин должен был быть гениальным ясновидцем, будь это его мотивом). На самом деле его решение было связано с другим. События, происшедшие весной 1947 года, превратили Министерство иностранных дел в мощный правительственный орган по сравнению с его статусом во время войны, когда власть была в руках военных. Совет министров иностранных дел, созданный на Потсдамской конференции в 1945 году и включавший представителей всех четырех оккупационных властей, собирался довольно часто в одной из столиц. На каждой такой сессии, по мере углубления разногласий, ставки становились все выше, когда дело касалось будущего Германии. И хотя Первое управление МГБ позаботилось о достаточном количестве агентов, которые имели доступ к документам, определяющим позицию союзников, эта информация не всегда вовремя достигала советских участников переговоров. Как только утверждалось очередное место встречи, Молотов становился более требовательным и настаивал на немедленном получении донесений источников[90]. Нежелание служб разведки открывать свои источники или подвергать риску контроль над ними, особенно если этими источниками были Дональд Маклин или Гай Берджесс в британском Министерстве иностранных дел, вероятно, было главной причиной для Сталина и Молотова, когда задумывалось создание КИ, которому передавался контроль над всей внешней разведкой Советов. Таким образом, и МГБ, и Главное разведывательное управление (ГРУ) Генерального штаба Советской армии были переданы КИ.
Поначалу КИ был независимой организацией с подчинением напрямую Совету министров, и в его ведении была вся политическая, экономическая, промышленная, научно-техническая внешняя разведка, а также контрразведка. В отличие от ЦРУ, КИ никогда не являлся открытым государственным учреждением — о его существовании общественности известно не было. (Даже когда в 1949 году КИ был отдан Министерству иностранных дел, его тайный и автономный статус сохранился в рамках министерства)[91]. Информация из приказов о КИ публикуется впервые.
Возражения МГБ были приглушены, вероятно, потому что часть высших постов приравняли к министерскому рангу, а двадцать пять или больше — к рангу заместителя министра. Все министры и заместители министров имели правительственные машины с шоферами и могли пользоваться специальной правительственной телефонной сетью, известной как «кремлевка». Согласно тому же приказу о КИ, все послы стали «главными резидентами» в своих регионах, подчиненными «непосредственно» КИ. Офицеры КИ посылались в посольства и получили надежное прикрытие — явное усовершенствование по сравнению с затруднениями, испытывавшимися МГБ[92].
Некоторые отделы КИ заняли помещения бывшего Коминтерна возле Сельскохозяйственной выставки в Москве. Однако зазор в отношениях бывших сотрудников МГБ и военных, которых было меньше и которые почувствовали себя ущемленными, проявился еще до вступления в силу приказа о КИ 30 мая 1947 года. В середине 1948 года министр обороны Николай Александрович Булганин начал говорить о возвращении его разведки в министерство[93]. Генштаб тоже заявлял, что не может полностью полагаться на КИ, и требовал возвращения службы стратегической разведки. В апреле 1949 года эта часть была возвращена военным. Согласно официальной истории из-за «своего специфического характера разведывательная работа в военной области не может должным образом проводиться в структуре КИ... в январе 1949 года общим постановлением ЦК и правительства военная разведка была изъята из структуры КИ и возвращена Министерству обороны»[94].
Оставшиеся отделы КИ стали сферой безраздельного правления внешней разведки МГБ. В феврале 1949 года КИ вышел из подчинения Совета министров и перешел в подчинение Министерства иностранных дел (Комитет информации при МИД СССР), «для более полного использования информационных возможностей КИ в области политической разведки, а также подчинения политической разведки задачам внешней политики СССР и текущей работе Министерства иностранных дел». Приказ ограничивал КИ политической, экономической и научно-технической разведкой[95].
Официальные историки не пишут о ключевых сотрудниках. Так как КИ был тайной организацией, о назначениях внутри него не объявлялось. Хотя Молотов как министр иностранных дел и стал первым председателем КИ, в марте 1949 года он «потерял благоволение Сталина» и на обоих постах его сменил Андрей Вышинский, недоброй памяти прокурор. Наше изучение восьмидесяти докладов КИ и МГБ за период с 1949 по 1952 г., в первый раз рассекреченных архивом СВР, добавляет любопытные подробности к истории «падения» Молотова. Хотя совершенно очевидно, что Молотов потерял пост министра, а его жена Полина была сослана, он остался «вторым адресатом» после Сталина, что касается донесений КИ — Политбюро вплоть до ликвидации КИ в 1951 году. Он был также «вторым адресатом» и для МГБ до сентября 1952 года. В это время и Вышинский, и заместитель министра иностранных дел Андрей Громыко занимали переменно от восьмого до десятого места. Понятно, что к этому списку и КИ, и МГБ относились с предельной аккуратностью, следовательно Молотов был задействован в большой игре вплоть XIX съезда партии, когда Сталин подверг его критике.
Вышинский был председателем КИ всего три месяца. В большей степени «свадебный генерал», нежели реальный руководитель, он сам признавался, что «не имеет ни малейшего представления о порученном ему деле»[96]. Валериан Зорин, заместитель министра иностранных дел, прослужил дольше, однако по-настоящему КИ руководил заместитель председателя Петр Федотов, как прежде управлением внешней разведки ГБ. Федотов, который был начальником Управления внешней разведки МГБ до перехода в КИ, был заменен в 1949 году на посту заместителя начальника Сергеем Савченко. В конце 1951 года, после шока, связанного с арестом Абакумова, бывшее Управление внешней разведки ГБ было изъято из КИ и отдано МГБ как Первое Главное правление. Соответственно, новый министр государственной безопасности Семен Игнатьев стал подписывать доклады, направляемые Сталину и Политбюро[97].
Интересно отметить, что инициативы КИ в начале 50-х годов имеют отношение в первую очередь к американцам. 3 феврале 1950 года и в сентябре того же года (в июне началась корейская война) КИ объявил, что разведывательная работа против Соединенных Штатов «становится главной задачей центрального аппарата и всех резидентур КИ в капиталистических странах». В марте 1951 года Соединенные Штаты были определены КИ как «главный противник». Разведывательная работа против Америки не была «краткосрочной мерой, но представляла основное содержание деятельности в течение долгих лет». Многие из решений СИ определяли работу внешней разведки ГБ, когда о КИ уже давно забыли[98].
В начале 1951 года КИ начал сбор научной и технической информации. Он анализировал научно-технические разведывательные операции и принимал решения, которые стали основой добывания секретных документов так же, как реально существующих моделей оружия из «лидирующих научных и технических секторов капиталистических стран». Важная информация о ядерном оружии уже была получена прежде, однако работа КИ в это время подстегнула рост научно-технических операций зарубежных резидентур КГБ в 60 —70-х гг. и позднее[99].
Несмотря на то, что руководителям КИ не удалось соединить государственную безопасность и военную разведку в единый организм, самые большие трудности КИ связаны со взамоотношениями с контрразведкой МГБ в Москве и за рубежом. Первый приказ о создании КИ сделал его также ответственным за «работу контрразведки за рубежом». Это означало, что отделы МГБ, традиционно связанные с контрразведкой за рубежом, отошли к КИ наряду с теми, которые занимались политической и научно-технической разведкой. Эти отделы отвечали за безопасность советских граждан, работавших за границей, контролировали активность советских эмигрантов, осуществляли связь со службами безопасности стран «народной демократии». Все эти отделы, а также внешняя контрразведка МГБ, работали в тесном сотрудничестве друг с другом, и их разделение привело к серьезным проблемам, особенно в заграничных резидентурах[100].
Напряженные отношения КИ и МГБ из-за контрразведки не только привели к упразднению КИ, но и влияли на борьбу за власть на вершине иерархической лестницы. Вероятная причина сталинского желания вновь объединить внешнюю разведку и контрразведку в рамках МГБ выразилась в отставке Абакумова, которому он перестал доверять[101]. Абакумова заменил Семен Игнатьев, человек, которого Сталин мог контролировать.
История Евгения Питовранова, начальника Второго Главного управления контрразведки МГБ, может служить ярким примером того, до какой степени разъединение контрразведки и разведки в конце концов озаботило советских лидеров. Сталин сыграл главную и роковую роль в этом деле[102]. Теперь известно, что Питовранов присутствовал на некоторых допросах Абакумова. До этого времени карьера Питовранова была весьма успешной. В самом деле, тем летом, когда был арестован Абакумов, Сталин вызвал Питовранова, чтобы обсудить качество агентурной сети Управления контрразведки в СССР[103]. Выслушав ответ Питовранова, Сталин приказал ему сократить сеть до одной трети или одной четверти, оставив только тайных агентов, имеющих доступ к реальной информации. Сталин сказал, что руководствуется в этом решении своим дореволюционным опытом получения политической информации. Он как будто положительно оценил откровенность Питовранова в обсуждении проблем контрразведки, ибо Питовранов был единственным не приближенным к Сталину человеком, приглашенным через несколько дней на Курский вокзал, когда Сталин отбывал в летний отпуск[104].
Такое часто случалось со Сталиным. Однако знаки его внимания никогда не давали гарантий. Позднее, в том же 1951 году, Питовранов был вызван для дачи показаний комиссии, расследовавшей дело Абакумова. Потом Питовранова вызвал Берия, который спросил, знает ли тот о причинах, побудивших Абакумова к измене, ведь он был именно тем человеком, кто отвечал за безопасность руководителей страны, часто умиравших преждевременно. Питовранов защищал Абакумова — и сам был арестован 29 октября 1951 года[105].
Питовранов рассказал нам, что в своей камере он написал доклад Сталину, где сделал специальные рекомендации для улучшения службы государственной безопасности, ссылаясь на встречу со Сталиным, во время которой они как раз обсуждали эту проблему. Он отметил, что ревность и соперничество разведки и контрразведки мешают работе, и просил Сталина вновь соединить эти две службы. В конце концов Питовранов был освобожден.
В ноябре он отдыхал недалеко от Москвы, когда его срочно вызвали в Москву на встречу со Сталиным и членами нового ЦК. Сталин сказал: «У нас есть соображения, как радикально улучшить работу органов государственной безопасности, объединить разведку и контрразведку. Для этого будет создана комиссия, в которую войдут все секретари Центрального комитета, а также Питовранов. Надо создать Главное управление государственной безопасности, в котором будут управления контрразведки и разведки. Начальником контрразведки назначается Василий Рясной, а разведки — Питовранов»[106].
Недовольный всего лишь отменой КИ и возвращением внешней разведки в МГБ Сталин ощущал необходимость в соединении внешней разведки с внутренней контрразведкой. В декабре 1952 года он сформировал новое разведывательное управление. Питовранов возглавил Управление внешней разведки, вошедшее в него так же, как Управление контрразведки. Однако оно просуществовало только до смерти Сталина[107].
КИ В БЕРЛИНЕ
Некоторые из проблем, возникших в КИ и его резидентурах за границей, своей глубиной и сложностью похожи на те, что были в советской зоне в Германии. Оперативные секторы и группы МГБ в Берлине и в пяти провинциях, находившихся под началом заместителя министра ГБ Ковальчука, работали более двух лет. Они были очень активны не только в контрразведывательных операциях, а также в операциях, влиявших на положении дел в советской колонии (так обозначались советские граждане, находившиеся в Германии) и эмиграционные дела, но одновременно собирали информацию о Западной Германии — даже после создания КИ. (Подробнее о деятельности МГБ в Восточной Германии см. Приложение 4.)
Когда КИ взял в свои руки контроль над внешней разведкой МГБ в Восточном Берлине, в то время возглавляемой генералом Малининым, отношения еще больше ухудшились. Внешней разведке и контрразведке всегда было трудно координировать свои действия, даже когда они были в одном ведомстве — МГБ. Но с созданием КИ ситуация стала ухудшаться, и контрразведчики МГБ всерьез стали вербовать сотрудников КИ в качестве информаторов[108].
БОБ своими контактами с Малининым неумышленно добавила проблем КИ в Берлине. В апреле 1947 года Яков Тищенко (Разин, Рощин) узнал, что должен заменить Малинина в Карлсхорсте, однако назначение задерживалось из-за передачи КИ Управления внешней разведки МГБ[109]. В начале 1948 года, как раз в начале блокады, Разин наконец приехал и встал во главе разросшейся резидентуры, принявшей в себя также военную разведку. Главной задачей резидентуры КИ были разведывательные операции в Западном Берлине и Западной Германии. Однако вскоре после приезда Разина военная разведка была изъята из КИ так же, как операции в отношении эмигрантов. Тем временем первые отделы оперативных секторов МГБ продолжали собирать информацию, заявляя, что их «разведывательные операции имеют целью контрразведывательные нужды». В результате обе службы дублировали друг друга[110].
Несмотря на неблагоприятное начало, резидентура КИ под руководством Разина имела отличное прикрытие, которое отчасти помогало обезопасить операции, и в этом БОБ не мог с ним конкурировать. Собственный пост Разина назывался заместитель политического советника Семенова, и его сотрудникам также обеспечивали прикрытие другие управления, входившие в состав Советской Военной администрации. Заместитель резидента Борис Наливайко, например, числился начальником отдела виз. Резидентура пользовалась возможностями других управлений для работы в Западном Берлине и Западной Германии[111].
Судя по докладам Разина, резидентура добилась определенного успеха. Он особенно хвалил Наливайко за отличные результаты. Одной из удач, о которой вспоминает Разин, было получение оперативных дневников генерал-полковника Франца Хальдера, начальника германского генерального штаба. Дневники, которые Хальдер правил собственной рукой, рассказывали об операциях на всех фронтах во время войны[112].
Однако с развертыванием блокады резидентуру начали волновать другие проблемы, более важные нежели подсчет военных трофеев. Еще один официальный источник КГБ сообщает, что в 1948 году агенты проникли в наиболее значительные западногерманские политические партии и внедрялись в военные администрации союзников. Некоторое количество ценных вербовок было сделано в эмигрантских организациях в Западной Германии. И значительно возросло число агентов, включая сотрудников правительственных учереждений, финансистов, политиков и видных журналистов. Все они, наверное, снабжали информацией о блокаде КИ, писавшего доклады, которые мы получили в архиве[113].
В 1950 году Разин был вызван в Москву. В Берлине его заменил генерал-лейтенант Иван Ильичев, бывший начальник военной разведки и заместитель председателя КИ. Возможно, его назначение произошло после того, как военная разведка вернулась в лоно Министерства обороны (весна 1949 года), и Ильичев остался без работы[114]. В любом случае назначение Ильичева повлекло за собой расширение деятельности КИ в Германии. Прикрытие осуществлялось наилучшим образом, так что контрразведка БОБ была не в силах составить адекватную картину советской разведки в Восточном Берлине. Только сейчас мы узнаем об этом.
19 апреля 1950 года были созданы три отдельные резидентуры, причем каждая под своим прикрытием: в дипломатической миссии, в советской части Союзного Контрольного совета, в управлении советским имуществом Богдана Кобулова. Все эти резидентуры были подчинены генералу Ильичеву, прикрытием которого был пост советника Советской контрольной комиссии (СКК), в то же время он был представителем коллегии КИ в Германии, то есть «главным резидентом»[115]. Во главе двух резидентур стояли офицеры, которые в дальнейшем будут постоянно фигурировать как высшие должностные лица КИ и КГБ — Василий Романович Ситников и Елисей Тихонович Синицын (Елисеев)[116]. Третья резидентура под прикрытием Главного управления советского имущества за границей также заслуживает упоминания[117]. ГУСИМЗ, как мы уже знаем, был первой целью научно-технических операций БОБ, касающихся программы создания атомного оружия в СССР. В дополнение к «Висмуту», урановым разработкам и другим промышленным целям в Восточной Германии оно занималось также информацией о тех промышленных предприятиях в Западной Германии и Западной Европе, что выпускали оборудование, отсутствовавшее в СССР. Это прикрытие, охотно предоставленное Богданом Кобуловым, позволяло третьей резидентуре искать и вербовать западных специалистов. И хотя БОБ не располагало информацией о том, что офицеры, занимавшиеся этим делом, работали в КИ, она понимала, что здесь действуют разведчики, и пристально следила за их деятельностью[118].
После упразднения КИ (1 ноября 1951 года) в январе 1952 года МГБ получило контроль над внешней разведкой, и три берлинские резидентуры были расформированы. Сотрудников отправили в аппарат МГБ в Карлсхорсте, где они составили отдел Б-1. Этот отдел стал заниматься всеми операциями внешней разведки в Германии[119]. Время было выбрано правильно. Растущая неприязнь между КИ и МГБ не только влияла на сбор разведывательной информации о берлинской блокаде и влиянии корейской войны на Германию, но также становилась причиной трений с восточно-германской партией и правительством, которые трудно было скрыть в «семье» советских разведывательных служб.