– Да, с этим все нормально, даже с избытком завезли, – выражение лица комбрига свидетельствовало, что как раз о боеприпасах у него душа совсем не болит.
– Ну и отлично. Нам сейчас главное не повторить ошибок первой войны, когда мы какую-то дурацкую игру играли с криками ура и водружением знамен на президентских дворцах. Сколько бойцов зазря погробили. У нас такое преимущество в огневой мощи, что мы можем одним артиллерийским и минометным огнем смести почти всю эту погань, даже не вступая с ними в непосредственный контакт. Понимаешь, о чем я говорю, огнем задавить, и таким образом свести потери среди нашего личного состава к минимуму, особенно сейчас, когда дело еще не дошло до штурма крупных населенных пунктов, – командующий, поморщившись, словно от зубной боли, наклонился к уху комбрига, и, явно не желая, чтобы его услышала свита, добавил. – Моя бы воля я здесь ни одного города, ни одного села не брал бы и не зачищал. Просто огнем бы сметал и дальше шел. Но разве там на такое пойдут, командарм ткнул пальцем в небо. – Они своих солдат предпочитают класть.
После КП, генерал пошел в расположение подразделений бригады, вглядываясь в вытягивающихся по стойке «смирно» солдат, спросил у комбрига:
– Как с питанием, к продслужбе претензии есть?
– Так точно, – словно спохватился полковник. – Давно хотел этот вопрос поднять. Товарищ командующий, мы же как никак на переднем крае, боевые действия ведем. А кормить бойцов предписано так, будто мы где-то в глубоком тылу сидим. Ну, разве можно на перловке этой или овсянке, потом день целый вкалывать, окопы рыть, технику обслуживать, в карауле стоять. Пусть их в тылу скармливают, а сюда гречки побольше, тушенку не эту новую, в которой мяса нет, а старую из спецрезерва. Я знаю, на складах такая в НЗ еще с советских времен лежит. А с таким питанием… Вон, сами видете, какие у нас солдаты, почти половина с дефицитом веса. Как на «духов» посмотришь, когда в плен попадают… Их там, наверное, отборной бараниной кормят, почти у всех рожи такие отожратые. Посодействуйте, товарищ командующий, надо бы солдатиков хотя бы на передовой по-хорошему кормить, а не овсом с перловкой.
– Впервые за все время командарм улыбнулся и похвалил комбрига:
– Молодец, правильно мыслишь. Только, понимаешь, Виталий Николаевич, ты хоть каждый день своих бойцов свежей говядиной, свининой и курятиной корми, они все равно как эти духи не станут. Какой у нас там сейчас призыв? – спрашивал командарм, скривив в хитром прищуре свое округлое вроде бы типично русское лицо и в то же время совсем нерусские, слегка раскосые глаза.
– Срочники в основном восьмидесятого – восемьдесят второго годов рождения, контрактники постарше, – не понимал к чему клонит генерал комбриг и счел необходимым уточнить. – Я срочников имел в виду, уж больно дохлые, на некоторых смотреть без слез нельзя.
– А ты подумай, почему они такие?… Родились то эти ребята, когда в России голодуха началась, а росли в Перестройку, самые голодные годы. А кто у нас сейчас по призыву служит? Ребята в основном с сел, поселков и маленьких городов, где во времена их детства самое плохое снабжение было. А эти, – командарм кивнул в сторону предгорий и «зеленки», где предположительно прятались боевики, – эти в своих горах всегда баранов от пуза жрали, с русскими не делились, а от России все за бесплатно имели. Весь Кавказ при советской власти лучше России жил. Вот с того у них всех и морды отожратые и шеи как у бугаев. Ты на это Николаич не заморачивайся, русскому солдатику только приказ отдай, он их всех и с мордами, и с шеями порвет. Приказ, понимаешь, приказ бить, бить без пощады, как они нас бьют, только мы их сильнее ударить можем. А вот приказ-то как раз не всегда вовремя поступает, или вообще не поступает. А наш солдатик без приказа не может в полную силу, без оглядки воевать, оттого и потери. Особенно когда приказывают одновременно и воевать и беречь мирных жителей. Нет здесь мирных, они все, по крайней мере процентов девяносто, нас убивать хотят. Наше дело не о этих, так называемых, мирных переживать, для этого в Думе депутатов как грязи, наше дело о наших солдатиках переживать. И смысл этой заботы таков: чтобы меньше наших гибло, надо как можно больше их убивать…
Примерно то же, что говорил комбригу, командарм говорил во время встречи с офицерским составом бригады… В общем, готовность бригады к наступлению и настрой личного состава командарму понравился. Он уже собирался завершать свой визит, направлялся к своему УАЗику, когда… Бросив «прощальный» взгляд в сторону, куда предстояло в ближайшие сутки наступать бригаде, командарму показалось, что он заметил чуть ближе «зеленки» какое-то непонятное копошение. До того противник вообще никак себя не обнаруживал.
– А это еще что такое? Твои, что ли там окапываются? – генерал буквально вперился в окуляры бинокля.
– Никак нет. Там двое духов что-то вроде выдвинутого наблюдательного поста оборудуют. Со вчерашнего вечера копают, – пояснил комбриг, посмотрев в свой бинокль туда же, куда и командарм. Про себя же отметил, что боевики за ночь успели отрыть окоп полного профиля, а сейчас, видимо, устраивают для себя что-то вроде удобств, ход сообщения чуть в сторону, скорее всего отхожее место.
– Так чего же ты их терпишь? Сбрей их оттуда, чтобы глаза не мозолили. Надо же как тихо сидели, на ровном месте, на виду. И я их только сейчас заметил, – как будто сам с собой вел диалог генерал.
– Стоит ли, товарищ командующий. Они для нас никакой опасности не представляют, а посылать снайперов, чтобы пристрелялись к ним. Это же надо чтобы они тоже на голой местности там удобную позицию нашли. А у тех «зеленка» за спиной, оттуда наших снайперов с гранатометов могут накрыть. Вы же сами приказывали избегать необоснованных потерь. А это как раз тот случай. Вреда от них ноль, оттуда снизу они нас не видят. Наверное, это двое молодых, ерепенистых джигитов хотят таким вот образом перед своими выпендриться. Дескать, вы в «зеленке» прячетесь, а мы крутые, прямо у русских под носом окоп выроем.
– Что ж, верно мыслишь. Действительно, скорее всего, это молодые и борзые, – согласился не отрываясь от бинокля генерал. – Постой, а зачем снайперов, у тебя что артиллерии нет, «Града»? Шарахни по ним, и никаких тебе потерь.
– Товарищ командующий этож… ну как вам… все равно что из пушки по воробьям. Ведь артиллеристы с первого залпа их вряд ли накроют, они сразу побегут и спрячутся в зеленке, а мы только зря боеприпасы истратим, – отстаивал свою точку зрения комбриг, и ему казалось, что он привел бесспорные аргументы.
Но командарму так не казалось, напротив он смотрел на комбрига сначала удивленно, потом начал явно злиться – его лицо заливала краска бешенства, казалось даже белки глаз покраснели. Но он переборол гнев, успокоился, даже стал как будто бледнеть. Спросил стоящих рядом старших офицеров бригады:
– Кто еще так думает!?
Все молчали.
Так кто же думает, что сохранить вагон боеприпасов важнее, чем похоронить в этом окопе двух оборзевших духов?
Не дождавшись ответа, генерал вновь стал багроветь и заговорил уже не терпящим возражений тоном:
– Да у нас этих боеприпасов, знаете сколько, на десять войн заготовлено. Производим и складируем, а когда срок годности проходит – уничтожаем. Так для чего же мы их производим, чтобы потом уничтожить, занимаемся пустым делом? Пусть хоть эти в дело пойдут. Знаете, я как-то на таком заводе был. Там много женщин работает, боеприпасы эти делают, в очень плохих условиях. Так что же они пустым трудом занимаются, напрасно мучаются. Нет, они те боеприпасы делают, чтобы мы ими убивали врагов России. В разное время у нас разные враги, а сейчас нет врага лютее этих, – командарм вновь кивнул в сторону «зеленки». – Они всегда были нам враги и в 18 веке и в 19-м, и в 20-м, и в 21-м будут. И что же мы будем экономить боеприпасы, когда их у нас, как говориться, хоть жопой ешь. Те рабочие и те женщины, что в Коврове, Туле, Ижевске, других городах эти патроны, мины, снаряды делают, они знаете, чего хотят? – командарм обвел взглядом окружавших, с удовлетворением отметил, что к нему прислушиваются и стоящие чуть в стороне солдаты. – Они хотят, чтобы их сыновей не резали, а дочерей не насиловали. А кто их сейчас режет и насилует по всей России, кроме нашей собственной шпаны? Ну, шпана это не наше дело, этим МВД занимается… Так кто кроме русской шпаны в первую очередь беспредельничает в наших городах и поселках?…
Офицеры безмолвствовали, большинство, кроме тех, кто хорошо знал командарма, вообще не могли понять к чему он «читает» эту лекцию и куда клонит, а генерал продолжал ходить «вокруг да около»:
– Немцы что ли режут и насилуют? Нет, да среди наших солдат и офицеров есть немцы и это отличные солдаты и офицеры, сами знаете. Американцы, англичане? Нет, не режут и не насилуют русских они. Вот эти, такие же молодые и борзые приезжают в Россию и этим занимаются. Все это знают, но почему-то стесняются говорить. И там, в глубине России, милиция не может или не хочет с ними справиться. Они там почти неуязвимы почему-то. А тут у нас такая возможность законно, безо всяких помех их кончить. А мы будем боеприпасы жалеть? Да чтобы эти две борзоты после окончания войны не прикинулись мирными, не поехали в Россию не убивали там парней и не похабили девчонок… Да я ради этого не вагон, эшелон боеприпасов готов истратить!
Командарм замолчал, вокруг возникла почти полная тишина, только где-то в полевом автопарке то заводился, то глох автомобильный движок. Никто не посмел ни возразить, ни поддержать. Возразить – боязно, поддержать… Старшие офицеры, воспитанные в советском духе, просто были не готовы мыслить в том же ключе, что и командующий. Их столько лет учили рассматривать в качестве вероятного противника американцев, англичан, французов и конечно немцев, что переключиться на врагов из бывших «братьев» было слишком сложно, все равно, что настроить мозги на другую «частоту». Далеко не каждый на это способен.