– Отец, шекеля не найдется?
Ну вот, теперь у меня помимо Мишки и покойного Гошки появился еще один сынок. Коренастый такой, рожа пропитая, вся в ссадинах. Но пока трезвый. И главное, русскоязычный. Интересно, как он во мне своего унюхал. Ну да ладно.
– Шекеля не найдется, а пятьдесят будет. Хочешь пятьдесят шекелей?
И я вытащил банкноту.
«Маэстро» померкло рядом с огнем, разгоревшимся в рыжих глазах моего нового знакомца. Меж тем, пятидесятишекелевая бумажка, прореяв перед его носом, вернулась в портмоне, из другого отделения коего я вынул две монетки достоинством в десять шекелей каждая и сказал:
– Возьми-ка нам с тобой, дружок, пивка. Посидим, потолкуем.
Дружок рысью помчался за пивом, я же покамест оглядывал его. Джинсы не дешевые, но давно не стиранные. Майка цвета еще не потеряла, но уже порвана и не зашивается. Короче, еще не бомж, но уже алкаш.
– Ты где живешь, дорогой? – спросил я, откупоривая бутылку.
– В Петах-Тикве.
– В Петах-Тикве, говоришь? Ну-ну.
И замолчал. Взгляд, прожигающий меня насквозь, явственно кричал: «Ну не томи душу! Кого надо убить за пятьдесят шекелей? Маму? Папу?»
– А здесь бываешь часто?
– Каждый вечер.
– Ты еврей?
– Ик, – уклончиво ответил парень.
А вот сейчас я поражу не только его, но и вас. Я ведь до сих пор специально ничего не рассказывал о том подарке, который сделал нашему доморощенному следствию гениальный Йошуа.
– Скажи, ты этого молдавана когда-нибудь видел?
С этими словами я вытащил из брассетки и развернул лист с портретом Игоря. Нет, то была не фотография – откуда она у нас? Не зря же я назвал Йошуа гениальным. Пока я возвращал к жизни Авиноама, он сделал потрясающе точный портрет Игоря. Все там – и лицо перевернутым треугольником, и брови, и нос, и гагаринские уголки губ, и выражение глаз – ну в-общем, Игорь. Затем он зашел к Дворе в Совет Поселений и нашлепал там ксерокопий. Одну из них я и продемонстрировал поддатому молодому петахтиквинцу.
Тот долго изучал произведение Йошуа и, наконец, изрек:
– Не-а.
– Ну так слушай. Тебя, кстати, как звать?
– Петя.
– Ну вот. А меня Гриша. Смотри, Петя. Вот тебе номер моего мобильного. Вот тебе телекарта. Вот тебе пятьдесят шекелей. Теперь слушай внимательно. Если ты увидишь этого человека, срочно звони мне. При этом постарайся не отходить он него ни на шаг. Позвони – и сразу за ним. Если поможешь выйти на него, получишь еще сто пятьдесят.
– Сто пятьдесят! – восхитился алкаш.
– Сто пятьдесят. Ну что ты мне протягиваешь эту картинку?! У меня таких – как грязи, а тебе она нужна – иначе как ты узнаешь этого кадра? И вот еще что – росту он вот такого. – Я провел рукой по воздуху на высоте где-то метр восемьдесят. Бедняга посмотрел снизу вверх на предполагаемый объект слежки.
– Знаешь, Петя, – начал я вдохновенно врать. – Я ведь еще двоих нанял следить за ним. Если они тебя обгонят – не получишь ни хрена. Так что шевелись, понял?
Конечно, он понял. Будет носиться по злачным местам, пока не засечет моего героя. А агент, между прочим, – идеальный. Поддатый попрошайка может повсюду совать свой нос, не вызывая ничьих подозрений.
И еще одного красавца я завербовал. Правда, это стоило мне в два раза больше, чем с Петей. И в случае успеха обещано было в два раза больше. А шансов на успех в два раза меньше. Потому, что Петя работал на батарейках, а Изя – от сети. Он стоял за стойкой следующего кафе, в которое я зашел. Он был кавказец, но мне больше всего напоминал Большого Бухарца из «Повести о Ходже Насреддина». Чтобы не цитировать на память, не поленюсь раскрыть книгу и перекатать слово в слово:
«Ростом он мог потягаться с любым минаретом, но был много толще – пояс на его животе едва сходился; он был жирен и румян, имел пухлые щеки, маленькие заплывшие глазки, тупо и вяло глядевшие на мир; по его лицу сонно блуждала самодовольная бессмысленная улыбка, а когда он приоткрывал губы, за ними угадывался толстый, неповоротливый, шепелявый язык; он беспрерывно сопел, вздыхал и кряхтел от излишнего жира, скопившегося во внутренностях».
В тот момент, когда я, размахивая перед Изиным безформенным носом стошекелевой бумажкой, давал последние инструкции, заверещал мой мобильный.
– Рувен! – орал в трубку Йошуа. – Улица Неве Шаанан девять. Бегом сюда. Жду у кафе.
Проулками я помчался на улицу, параллельную той, которую опутал сетью своей агентуры. Откуда только силы взялись? Ведь только что встать не мог с деревянной скамейки.
Йошуа схватил меня за плечо с такой яростью, словно хотел продырявить его насквозь. С другой стороны улицы уже мчался Шалом. В двух словах Йошуа объяснил, что хозяин кафе – при этих словах он ткнул пальцем в сторону сухонького марокканца в кипе, нависшего над стойкой, как призрак – видел сегодня человека, изображенного на портрете. Тот завалился к нему в кафе. Он уже приехал под балдой, нашел кого-то, говорящего то ли по-русски, то ли по румынски.
– Так по-русски или по румынски? – спросил я.
– Наверно, по-русски, – задумчиво сказал хозяин кафе, и его морщинистое лица еще больше сморщинилось. – С ним ведь были двое. Один явно румын, второй – вроде русский…
– Вы по лицу определили, что русский?
– Да нет, я его часто вижу.
– То есть он у вас постоянный посетитель?
– Постоянный, – подтвердил хозяин и глаза у него погрустнели.
– Как его зовут, этого хозяина? – спросил я шёпотом у Йошуа.
– Иоси, – также шепотом ответил мой друг.
– Иоси, – обратился я к нему. – А того, кто на картинке, вы до сегодняшнего дня встречали?
– Нет, – твердо сказал Иоси. – Точно не встречал. У меня память на лица хорошая.
– А русского как зовут?
– Откуда же я знаю… Погодите. – Он обернулся в сторону подсобки и закричал. – Василь! Василь, иди сюда!
Из глубин подсобки выплыл парень лет двадцать пяти с вытянутым лицом, белесый, с большими голубыми глазами и в голубой майке.
– Василий, – обратился к нему Иоси. – Как зовут этого русского парня, который сюда приходит раньше всех. Ну, по утрам.
Я обратил внимание на то, что Иоси называет парня то Василем то Василием.
– Понятия не имею, – отлетил Василь хозяину, – я с ним не общался.
– Ты говоришь по-русски? – спросил я по-русски.
– Слиха? – переспросил Василь-Василий, – извини?.
– Ата медабер русит ? Ты по-русски говоришь?
– Нет, – ответил румын, ибо теперь уже ясно было, что он никакой не молдаванин.
– Тебе знаком этот человек? – Я показал ему портрет.
– Он пришел сегодня около трех, уже хорошо выпивши, с рюкзаком и чемоданом – подсел к одному молдаванину и стал ему жаловаться на евреев. Костерил какого-то Рувена…
– А все же, что он говорил? За что ругал Рувена?
– Не помню, я уже отправлялся в подсобку. Да молдаване часто ругают евреев.
«Зато вы, румыны, нас очень любите» – подумал я, а вслух спросил:
– А сколько они у вас просидели?
– Часа два.
– И за все это время ты к ним не разу не выходил?
– Почему не выходил? Конечно, выходил.
– Ну и о чем они все это время разговаривали?
– Понятия не имею.
(Даже румыны уже выучили традиционный для израильтян ответ на все вопросы – «Эин ли мусаг»)
– То есть как это?
– А очень просто. Когда я к ним вернулся, с ними был уже третий, русский. И разговаривали они уже по-русски. А в русском я… – он развел руками.
– Ты знаешь как зовут молдаванина, который был с ним сегодня?
– Он часто заходит и зовут его Павел. Но где он живет – не знаю.
– А где работает?
– Ищет работу. Пытается попасть в какой-нибудь кибуц.
– Иоси и Василь, – торжественно объявил Йошуа. – Мы все трое из Ишува. Мы ищем Игоря Мунтяну. Он молдаванин. Жил в нашем поселении. Несколько месяцев. За это время арабские террористы совершили у нас несколько попыток теракто. А две недели назад расстреляли четверых детей. Подозреваем, что по наводке Игоря. Он решил избежать слежки, взял расчет. Причем не дожидаясь дня получения зарплаты. Рувен, – при этих словах Йошуа, вдохновившись, широким жестом указал на меня – попытался задержать его, Игорь нанес ему удар по голове. У Рувена теперь сотрясение мозга. Завтра этот Игорь может получить новое задание – выяснить, когда в вашем кафе больше всего посетителей, откуда террористу-самоубийце удобнее всего подойти, под кого гримироваться. Полиция его искать не станет. У нас нет доказательств. Помогите нам вы. Его надо поймать! Вы, спасете сотни человеческих жизней! Сотни людей скажут вам спасибо!
За десять дней до. 8 таммуза. (17 июня). 21:00
Спасибо тебе, Йошуа! Ты не только убрал в моем доме все следы Гошкиного присутствия – ты превратил мое скромное логово в произведение искусства. Вчера, перед тем, как отвозить Гошку к Инне, я лишь попросил тебя смыть с пола Гошкину кровь, которая накапала, когда я во время неудачных попыток кормления через шприц случайно разодрал ему десну. А ты что сделал? Кто заставил тебя так вылизывать пол, что, прожив несколько лет в этом эшкубите, я с изумлением обнаружил, что линолеум в нем, оказывается, не темно-бурый, а светло-серый?
А пыль? Ты стер пыль с полок незастекленного шкафчика с розовыми ребрами, и самолетик секундной стрелки на часах, дотоле летавший в пасмурно-дымном городском небе, устремился в прозрачную, как глаза Дворы, весеннюю лазурь.
Это была новая комната, и в ней надо было начинать новую жизнь – без Гошки. Не успел я переступить порог, как у меня из головы выветрились все бурные события дня. Я забыл обо всем, кроме моего песика. Я сел на пол в угол, на то самое место, где он любил лежать, и заплакал.
Плакал я и во сне, хотя сон был… Как бы это сказать?.. Странный сон. Сон-воспоминание. Мне приснился сколькотолетней давности эпизод нашей совместной с Гошкой биографии.
Это было вскоре после того, как, отведав зубов бродячей собаки, Гошка стал панически бояться своих четвероногих собратьев. От любой моськи шарахался, как от слона. Особенно, почему-то, (предчувствие?) пугал его большой черный дворняг, принадлежащий Фиме Рубину, жителю Городка, владельцу колбасной фабрики, находящейся в промзоне нашего поселения. Этот пес жил при фабрике, с нее же и питался, ее же и охранял. В свободное от работы время, как правило, в дневное, он бегал по Ишуву, пугая непривычных к собакам религиозных израильтян своим баскервильским видом. Однажды в шабат мы с Гошкой прогуливались недалеко от дома и встретили Давида, того самого, у которого впослед