— Они многозначительно уходят от этого, как правило.
Но вам уже предложили рецепт от убийства детей. Что же Вы от него отказались? Вас же он не устроил.
АВГУСТ 1991-ГО: КАРАНДАШИКИ…
Не скрою: я был искренне счастлив в первые часы 19 августа. Но только в первые часы… У меня две версии происшедшего: либо это была инсценировка, либо — попытка законного правительства страны выполнить свои законные обязанности. Выполнение этих обязанностей так страшно затрагивало интересы другой партии власти, что первые решились на переворот. Переворот с примесью инсценировки. По моему мнению, среди крайне симпатичной компании ГКЧП вполне мог быть провокатор. Поясню: допустим, банда из двух человек готовится взять банк. Появляется третий, говорящий, что у него все схвачено: менты не приедут, сигнализация отключена — все в порядке. Банда идет на «дело» и — всех берут. Третьего потом отпускают для последующей работы. Не исключаю — среди ГКЧП был этот «третий». Так вот, я был в полном недоумении к вечеру 19‑го… Прежде всего по поводу своей судьбы. Было обидно — все происходит без меня. А программа ГКЧП, между прочим, была прекрасна по содержанию, правда, весьма дурно написана. Ну, а если бы они победили — я не пел бы им «Славу».
Август 1991 год. 19‑е число.
Самой забавной фигурой августовских дней в Питере, конечно же, был Виктор Николаевич Самсонов, коренастый и носатый, носивший заказные широченные погоны, широченные, раза в три шире уставных, лампасы, генеральчик с хорошими, жиловатыми, грубющими ручищами крестьянина-великана, которые ему тоже были забавно велики. Физиономией Виктор Николаевич смахивал на неухоженный бюст кого-то из знаменитых полководцев Великой Отечественной.
Он постоянно где-то удил, что-то там ловил-вытаскивал и с прибаутками об этом повествовал, а также дьявольски остро точил целыми днями карандашики в своем генштабовском кабинетике на Дворцовой и пил там чаек, как-то всегда погремывая стаканом в подстаканнике. Словом, правил тогда Ленинградским военным округом.
По нормальным номенклатурным меркам он вообще-то был хорош, и за все время славного своего начальствования над округом замечен был лишь в одной крупной пакости: на традиционном уженье такому же коренастому и носатому, но с погонцами поуже генералу из Уфы, дико везучему по части этой самой ловли, погубил целую банку червей посредством налития в оную — с генералоуфимскими червяками — крутого кипятка. Насчет ужения рыбы командующий вообще строг был невероятно.
Мы с ним были в добрых отношениях еще со времен знаменитого референдума, когда командующий в «Секундах» косноязычно, но убедительно-мрачно что-то плел за Союз.
Повторяю, по номенклатурным меркам он был действительно не так уж и плох, по сути, ничем не выделяясь из гигантского столпотворения в меру краснорожих, в меру запойных — и совершенно неспособных выполнить свой долг советских генералов.
Помню, какой-то подлюга-демократ не поленился — высчитал общую протяженность в километрах… лампасов всех генералов Союза. Цифра вышла уморительная: лампасную ленту можно было протянуть от Кремля до Нижнего Новгорода.
Тогда все мы хихикали над этими «открытиями», не понимая, сколь страшна сама возможность проведения и опубликования подобных расчетцев, не понимая, сколь о многом это говорит, не понимая, что генеральское сословие, на которое столько возлагалось нами надежд, выродилось и сгнило заживо, что обшитые лампасами, увенчанные заказными фуражками, зажиревшие и номенклатурно-трусливые НАШИ генералы у врагов России ни страха, ни уважения не вызывают.
Это вырождение генеральского сословия, сословия, на котором действительно стояла Советская Армия долгие послевоенные годы, вырождение полное и безнадежное, обошлось нам позже очень дорого. Как помните, во все годы смуты, с 91‑го по сей день огромное по размерам советское генеральское стадо покорно и даже, как я подозреваю, с каким-то коровьим удовольствием подставляло бока под любые клейма.
Исключений было так немного, что даже и говорить не стоило бы, но память Рыбалко и Конева, освятивших деяниями своими и именами странное слово «генерал» все же, вероятно, требует вспомнить, что очень немного, безобразно немного, недоспустимо немного — но все же породило гниющее генеральское сословие таких воинов, как… черт, назвать-то некого…
Макашов, Варенников — не в счет — это еще родные дети Отечественной, равно как и Титов и те древние старики-генералы в древних и тусклых мундирчиках, что в октябре стискивали в покрытых стариковскими пигментными пятнами руках автоматы возле бойниц Дома Советов.
Такие, как Лебедь — тоже не в счет, ибо не сделали еще выбора меж светом и тьмой.
19 августа 1991 года Командующий ЛенВО генерал Самсонов, действительно, оказался самым главным в городе Ленинграде Человеком, ибо распоряжением ГКЧП ему была отдана вся полнота власти в городе и области. Тогда впервые, по сути, воплотилась в жизнь знаменитая макашовская фраза — «ни мэров, ни пэров, ни херов» — ибо власть Собчака была аннулирована, равно как и власть Ленсовета, и власть всех «демократических» институтов, что, разумеется, в первые часы было колоссальной радостью. Генерал рванул на Чапыгина 6, на телевидение, разумеется.
Прибыл, был оперативно напудрен и высажен в эфирную студию, откуда и зачитал строго и важно документы ГКЧП, очень невнятно потусовался в кабинете тогдашнего председателя Телерадиокомитета с притихшими теле-начальниками — и, растерев гигантской крестьянскою лапой пудру по маленькому носатому лицу, отбыл в здание Штаба ЛенВО.
Дальнейшее есть пример бездарности настолько чрезвычайной и фантастической, что заслуживает описания отдельного.
Не надо только думать, что бездарность Самсонова была чем-то из ряда вон выходящим, нетрадиционным для советских генералов, которых в мгновения Августа судьба с грохотом сшибла лбами с реальной боевой и поэтической задачей. По всей стране слышен был треск генеральских черепов от этого удара — как я уже говорил выше — не уцелел практически никто. Не уцелел в смысле человеческом и воинском.
Историкам лет через сто откроется высота того момента — высота сказочная, высота, о которой тосковали действительные герои на протяжении всей истории человечества. Быть может, это был сложный момент для того, кто на ту пору не обладал властью и не повелевал полками, ибо окрашено было 19‑е августа в наполеоновские дымные и кровавые великолепные цвета. Для того, у кого под рукой было все это, августовский день мог оказаться днем славы чрезвычайной. Этот день мог стать днем славы практически для любого ГЕНЕРАЛА. В настоящем, жуковско-багратионовском смысле этого слова…
ГЕНЕРАЛА в России не нашлось.
Мутнейшая река истории, таща на себе и в себе донную нечисть, пошла-покатилась по самому незамысловатому руслу.
Посмотрите сами — этот традиционно-исторический процесс, лишенный управления жесткого и умелого, «идет сверхбанальнейшим путем: власть берут воры и желающие воровать.
Это-то и произошло в России и было названо августовской революцией и первым шагом реформ.
Очень живенько было поначалу все в кабинете и приемной Самсонова: из утла в угол радостно слонялось какое-то офицерье, квохча и окутываясь сигаретным дымом. Вбегали взопревшие полковники и исчезали за дверями самеоновского кабинета, побросав сырые от пота фуражки на мрамор подоконника приемной. Тусовались знакомые путчисты из Москвы, как тогда казалось — травленные волки, храбрецы и сорвиголовы.
Был и Ермаков — его слава ненавистника разорителей Страны, воров и демократов была на тот момент высочайшей пробы…
Командующий же Ленинградским военным округом генерал Самсонов отачивал карандаши, аккуратно сгребая очистки с огромной оперативной карты.
Над ним висели, гудя, какие-то полковнички. Все с подстаканниками.
Ермаков слонялся по приемной и кабинету, заводя дымящих офицериков:
— Да танков этих — как грязи…
— Сертоловские придут…
— Народ ждет танки! Мы что — хуже Москвы? В Москве с утра бронетехника каааа-ак встала!
— Ельцин-то уже в клетке?
Были разговорчики и похлеще, но все такая же дурь.
Хуже было то, что танков-то действительно и не было, и отсутствие их уже мучительно ощущалось. Дикая, дымящая, матерящаяся и уже празднующая победу офицерская тусовка в приемной этого то ли не ощущала, то ли попросту не задумывалась над этим (в двенадцать дня) тревожненьким фактом.
Я напрямую спросил Самсонова:
— Где танки?
Он как-то отмычался.
Спустя часа три Самсонова посетил Собчак.
Из стенограммы расшифровки оперативного снятия информации.
19 августа. Кабинет командующего ЛенВО.
«… — Вам надо понять одно. Никаких войск. Никаких танков. Никаких пушек. Никакого… (неразборчиво три или четыре слова).
— Я бы хотел знать, какая моя судьба… разумеется, все идет цивилизованно и будет идти цивилизованно… Все мы люди, я вообще далек от политики…
— Мы очень на это надеемся.
— Так как бы вот решить, как со мной решат?
— Что с вами решать? Я полномочен передать вам все гарантии.
— И что со мной?
— Что хотите. Москва… Все…»
Ленинград был суперважной стратегической точкой. ГКЧП о нем не то что бы забыло, нет, просто довольствовалось чьим-то, язовским кажется, заверением, что в Ленинграде командующий — «кремень и наш в доску».
Самое смешное, что Самсонов действительно был до определенного момента полностью НАШИМ.
Трусость, робость, невнятица действий, попытка спасать себя в ту самую минуту, когда именно он был полным хозяином ситуации, вроде бы необъяснимы… Необъяснимо и то, с какой поразительной легкостью он по сути сдал, вопреки приказу министра обороны, город Ленинград.
И кому сдал?
Крикливому, косоватому человечку с установившейся уже на тот день репутацией глупца, ненавидимому в армейских кругах…