ибуны графин никогда не кинут, не то что гранату в бою.
B. Бондаренко: У вас есть ощущение, что этой настоящей оппозиции необходима своя партия, свое А движение, то есть то, что называется организацией?
А. Невзоров: Я думаю, что нет. Мое участие в Русском национальном сборе, честно говоря, тоже относительное: я не был ни на одном заседании. Участие в ФНС тоже, прямо скажем, относительное. Но меня, честно говоря, насторожила судьба Стерлигова в оппозиции. Мы здесь, в Санкт-Петербурге, чуть посвободнее от магии общего психоза, в том числе и патриотического, и оппозиционного. Здесь мы в состоянии мыслить более здраво, смотреть на вещи, слава Богу, отдаляясь на расстояние, необходимое, чтобы рассмотреть формы в точности и, скажем так, в геометрической соразмерности. Я вам могу совершенно точно сказать, повторить то, что прислал в Русский национальный собор: я доверяю Стерлигову, доверие мое довольно серьезными путями обретается, я понимаю а человека, для которого тоже оказалось слишком много народных депутатов и вчерашних приятелей Марины Салье в организации, призванной спасти Россию от демократов. У Стерлигова явственно читаются и видятся хорошие зародыши лидерства — настоящего, сурового, генеральского (позже, после октябрьских 1993 года событий мне пришлось поменять свое мнение об этом человеке; см. напр. главу «Есть бойцы, но нет еще армии» данной книги — А. Н.).
В. Бондаренко: Не кажется ли вам, что напугало многих в Стерлигове не то, что он, скажем, не принял Фронт (Анпилов тоже не принял), а скорее встреча в «Итогах». «Итоги», которые только что оскорбляли того же Стерлигова, показывают, как Киселев и Стерлигов беседуют, как два близких товарища. Мы услышали и увидели попытки сближения с Ельциным.
А. Невзоров: Ельцин для меня фигура загадочная. Я тоже начал было питать какие-то иллюзии на его счет, но сейчас, слава Богу, избавился. Это было в связи со всеми этими полетами, когда он начал производить выкидыши из российского правительства, но этим, я думаю, не стоит обольщаться. Это простые рокировки, хотя вылет паршивого, грязного, шелудивого пса, человека, занимающегося эротическими играми, — милицейского начальника Мурашева, функционера «Дем. России», доставил мне колоссальное удовольствие. Я это говорю не скрывая. Не исключен еще полный поворот Ельцина к патриотам. Не исключено, что он завтра в жертву ситуации (так как он на 100 процентов беспринципен) принесет в жертву вообще самых близких людей, того же Бурбулиса, не условно, как он это сделал сейчас, а буквально. Потому надо подождать и посмотреть, никакой съезд его не скинет, это понятно.
В. Бондаренко: Так разве можно при этом идти с ним на компромисс?! А Стерлигов, к сожалению, это делает.
А. Невзоров: Я не обсуждаю этого поступка Стерлигова. Я говорю от своего лица то, что знаю. Я Стерлигову доверяю. Это очень серьезная категория — поверьте. Когда-нибудь вы мне скажете, что я был прав. По крайне мере, в вопросе своего личного доверия Александру Николаевичу. То, что в оппозиции началось деление на «чистых» и «нечистых», — катастрофично. Это доказывает только одно: то, что это не настоящая оппозиция.
Оппозиции нужно объединиться. Она может объединиться для какой-то конкретной цели. Для ополчения, может быть, и объединяется. Но опять-таки, когда это настоящая оппозиция, люди, прославившие себя делами, стойкостью либо духовным деянием, такие, как митрополит Иоанн. Для меня, не имеющего авторитетов, он, видимо, единственный человек, которого я послушаюсь. Если он мне предложит чего-то не делать или не благословит какой-то материал — да тут же я его выкину, клянусь вам. Я долго не знал, какое это сильное чувство — способность подчиняться чьему-то авторитету, то есть то, с чего начинается всякое нормальное гражданское общество, то, чем сильна была Россия. Это очень интересно переживать — то, что над тобой появился авторитет, мнение которого для тебя больше, чем собственное мнение. Правда, владыка Иоанн никогда не посягает ни на какие вопросы, не связанные с церквью и православием. Здесь мы абсолютно преданны и слепо идем за ним. Я полагаю, что этот небесный заступник будет нам получше любого другого.
В. Бондаренко: А не может ли он стать тем реальным лидером, с которого начнется возрождение России? Аналогии бессмысленны, но все же были Сергий Радонежский, патриарх Гермоген?
A. Невзоров: Если говорить о правительстве, которой меня бы устроило, при котором я мог бы уехать и спокойненько открыть свой собственный конезавод (уехать в Самарскую, Пензенскую или другую губернию — это моя мечта. Когда-нибудь я этим займусь — когда мы победим, когда ни одна эта сволочь не будет распоряжаться нашей судьбой), то в составе этого правительства я хотел бы увидеть президентом Лебедя, премьер-министром Стерлигова и колоссальную роль должен играть митрополит Иоанн; еще министр внутренних дел или министр обороны — Млынник, человек колоссальных масштабов. Примерно таким составом правительства я был бы удовлетворен и открыл бы тогда свой конезавод.
B. Бондаренко: А с телевидения ушли бы?
A. Невзоров: Ушел бы. Ушел, потому что полагаю, что при сильном, разумном правительстве телевидение не будет такой проблемой, как сейчас.
B. Бондаренко: Проблемой, я надеюсь, не будет, но телевиденние как искусство… не кажется ли вам, что через некоторое время от коней вас потянуло бы к телекамере?
A. Невзоров: Честно говоря, не знаю. Все эти годы «600 секунд» я воспринимал и воспринимаю как служение, как послушание даже. Потому что если иначе это воспринимать, воспринимать как поиск славы, поиск острых ощущений или поиск чего-то еще, я давно уже был бы уничтожен всей этой грязью.
B. Бондаренко: А поиск творчества?
A. Невзоров: Я, честно говоря, не понимаю до конца, что такое творчество. Я не творческий человек, я человек грубый, прямой. Если у меня что-то получается, так только оттого, что я своим ремеслом владею хорошо. Даже творчество не выдержало бы 5 лет, а особенно двух последних лет безостановочной грязи и безостановочных оскорблений. Ничто не выдержало бы, если не относиться к этому, как к послушанию, как к выполнению общественного долга, поэтому, наверное, я выдерживал и выдержу любую грязь, любую хулу, любую брань. Может, это и не очень нормально, но моя любимая редакция удивляется тому, как равнодушно, даже до неприличия безэмоционально я все это даже не переношу, я об этом узнаю.
B. Бондаренко: Как вы считаете, роль православия в России сегодня достаточна?
A. Невзоров: А ничего другого нет. Не потому, что православие тоталитарно, просто ничего лучше в мире нет, ничего более полного… ничего более светлого, исцеляющего и глобального. Никто не в состоянии конкурировать.
B. Бондаренко: Именно Ельцин и нынешнее правительство, Собчак в Питере и мэры других городов вовсю потворствуют баптистам, кришнаитам и прочим сектам. Не велика ли опасность?
A. Невзоров: Вы как-то серьезно относитесь к Собчаку и Ельцину, но ведь это совершенно серые ребята. Это сейчас они имеют советников и консультантов, объясняющих им, где баптист, а где православный. Ну что может понимать свердловский секретарь обкома?! Кто — баптист? Кто — не баптист?! Такая же история с абсолютно дремучим невежеством — Собчаком, поэтому они и не могут потворствовать…
B. Бондаренко: Дело не в Собчаках и Ельциных. Дело в том, что, когда я вижу — особенно в новых городах, где, увы, господствовали атеисты — как и сегодня в эту пустоту идут кришнаиты, баптисты, буддисты, кто угодно, думаю, что если им удастся победить в нынешнем духовном сражении, то и мы перестанем существовать как православный народ. Россия перестанет существовать вообще.
A. Невзоров: Здесь прямая и естественная связь. Россия — это мистическое тело православия, чье богатство и благосостояние — богатство и благосостояние православия. В Сербии, в Абхазии, против православных осетин — везде войны. Это все удар по православию, а Россия — основной материк, основная часть этого тела. Целостность России — целостность православия. Это вещи такие, как дважды два, их даже не надо пояснять.
B. Бондаренко: Есть ли ощущение в Петербурге, что катастрофа уже осуществилась?
A. Невзоров: Конечно, бомба упала. Если свершится это чудо, что мы обратно получим власть, армию, землю, завоеванные нашими предками, все равно мы никогда не вернем хлеб за 14 копеек, молоко — за 30, в школах не будут, как когда-то, магниевые вешалки, мы не будем первыми летать в космос… Потому что бомба упала, и взрыв произошел, и стекла оплавились. Это надо понять. В этом надо отдавать себе отчет. Мы не можем сейчас на почерневших, обугленных остовах домов рисовать коричневый ствол с зелеными листочками и делать вид, что ничего не произошло. Обратная дорога к Союзу, видимо, есть, но пойдем ли мы ею? Я не знаю. Это дорога великой крови, которой пришлось бы пролить столько, сколько пролили за последние 300 лет собирания земель русских. Их господство настолько подло, настолько изощренно, что это похуже любой радиации.
B. Бондаренко: Мы не вернемся ни в 37‑й, ни в 14‑й, ни в какой другой. Ваше представление: какой будет все-таки новая реальность России?
A. Невзоров: Я боюсь, что она будет страшная, поскольку преимущество и беда настоящей оппозиции в том, что это люди дела, дела, которому они преданы. И как Лебедь никогда не сможет покинуть свой пост в 14‑й армии и заняться политикой, так и Иоанн никогда не сможет подняться с колен, на которых он выстаивает в молитве много часов в сутки, как Млынник никогда не бросит своего отряда, как я никогда не оставлю (хотя много говорю о конезаводе — это ведь только мечта) своей камеры и редакции.
Меня тут выставили страшным противником частной собственности на землю. Я не противник, но за любую попытку землю продать или перепродать должен следовать расстрел. Нельзя превращать землю в товар. Единственное, кому мы здесь обрубаем руки, — перекупщикам, спекулянтам и торговцам землей и тем самым открываем дорогу крестьянину. Но нынешние правители хотят ею торговать. Что касается будущего, то оно на 100 процентов авторитарно.