— Намек?
— Нет, сказано достаточно ясно.
— А с моряками в своей жизни когда-нибудь приходилось сталкиваться?
— Много раз, в том числе и на военно-морской базе в Таллине — с прекраснейшими людьми, и здесь у нас, в Питере. Да я сам происхожу из семьи моряков. Правда, когда дед мутил воду, то прикидывался, что он из бурлаков, потом выяснилось: у нас в доме есть русские морские палаши, фамильные. Насколько я разнюхал свою родословную, то мои предки — военные моряки.
— То есть, вы хотите сказать, что они были морскими офицерами?
— Именно так. И я этого не забываю. А сейчас особенно, когда чувствую, до какой степени армия нуждается в поддержке. Я делаю все, чтобы продемонстрировать лишний раз свое доброе отношение к ней и поддержать ее. Потому что это главное сейчас, армия — основа и надежда государства. И если люди, которые сейчас служат в армии, я имею в виду прежде всего офицерство, не изменят себе, своим принципам, своим позициям, своей гражданственности, своей нормальности, обычной нормальности человеческой, то, может быть, самого страшного у нас не произойдет. Это — единственная сейчас надежда.
КАК НАЧИНАЛИСЬ «СЕКУНДЫ»
— Александр Глебович! Почему возникла необходимость создания новой передачи — «600 секунд»? Какой принцип был положен в ее основу?
— Наши программы теленовостей во все века выглядели так: в кадре диктор бодрым голосом читал официальные сообщения: «состоялось заседание», «завод выполнил план», «в закрома государства засыпаны тонны зерна…» А нам всем хотелось не только новой формы подачи материала, но и другого содержания — честного, прямого, живого разговора с телеаудиторией. Стали искать. Специально выписали из США программы новостей и отправили меня их посмотреть. Так случилось, что на просмотр я не попал и предложил товарищам по работе свою модель программы, которая сразу всем понравилась. Как оказалось, аналогов в практике телевидения она не имела.
Первые выпуски «600 секунд» были без ведущего — шел видеоряд с закадровым комментарием. Потом комментировать сюжеты был приглашен артист. Но до эфира дело не дошло. Предвосхищая дебют, тот явился под больщущей мухой и тут же в студии, перед камерой, заснул. Его сгрузили на пол, а в кресло посадили вашего покорного слугу — никто из «зубров» ленинградского телевидения не хотел ввязываться в эту авантюру.
Ситуация вышла из-под контроля. Вспомнилось, когда работал на киностудии каскадером, приходилось выполнять трюк «подсечка», на полном ходу переворачиваешься с лошадью через голову. А как приземлишься — трудно сказать.
Первые три недели выходил в эфир один. Это тяжело: журналист в эфире должен быть и капитаном, и организатором, и диктором. Потом появились помощники.
Главным нашим девизом стало — правда, правда, ничего, кроме правды.
— Легок ли был путь в эфир? Тем более что все сюжеты — более чем острые…
— Мы действительно все время ходили по лезвию ножа. Случается, пользовались мало проверенной информацией. Но за первые полтора года у нас прошла всего одна ошибка, когда Светлана Сорокина объявила рок-группу «Трубный зов» ансамблем баптистов. На следующее утро верующие собрались под окнами редакции и требовали опровержения. Мне пришлось с телеэкрана извиниться за «прокол», а Сорокиной я сказал, что, случись подобное двести лет назад, ее бы публично сожгли на площади.
Второе наше прегрешение — подлог, на который я пошел сознательно. Мы собирались снимать бойню домашних животных. В эфирном варианте дело происходит так: распахиваются ворота и улыбающийся парень приглашает нас войти. На самом деле я перелез через забор, отворил ворота, впустил членов нашей киногруппы и мы начали снимать. В это время прибежал фельдшер, ужаснулся и стал нас выгонять. Поскольку мы уже закончили, то и не пытались сопротивляться. В итоге «противоборствующие стороны» полюбовно разошлись: он с сияющей улыбкой захлопнул за нами ворота. Конечно, бедняга фельдшер забыл о безграничных возможностях телевидения, а мы ими воспользовались и в сюжете прокрутили пленку в другую сторону. На экране выходило, что нас не «провожают», а встречают на бойне с распахнутыми объятиями и дружеской улыбкой…
Наш рабочий день начинался в восемь утра. Целый день ездили по городу и снимали. Возвращались в редакцию в восемь вечера, когда начальство уже расходилось по домам. Монтировали, потом я писал текст. После «Времени» выходили в прямой эфир, и тут никто не мог помешать мне сказать, что я считаю нужным. Все разговоры начинались после программы: звонки на телестудию не прекращались до полуночи, ну и потом — в кабинете у начальства.
Для того чтобы добывать информацию, мы имели самые широкие связи и в милиции, и на «скорой», и в пожарной охране, и просто среди наших зрителей.
Свобода выбора тем у нас была относительная, Условно говоря, на первом этаже, где живут обычные люди, пожалуйста — все что угодно. На втором, где обитают чиновники среднего звена, руководители торговли — трудно, но запретить нельзя. А на третий — высший этаж — нам вход был категорически запрещен, да мы и сами не рвались освещать официальные мероприятия. Мы вскрывали поверхностный пласт, и даже на этом уровне мне приходилось оставлять куски собственного мяса в кабинетах у начальников.
— Скажите, какими качествами, на ваш взгляд, должен обладать телевизионный, репортер?
— Жесткость. Дерзость. Способность и желание добыть информацию любой ценой, разумеется, не входя, по возможности, в противоречие с законом. Это основное. Перед нами часто вставали нравственные дилеммы. Этично ли, скажем, лишать пожилого, несчастного человека возможности получать свои сто? Нет, скажете вы. Но если этот человек, к примеру, охранник мясокомбината, где творятся жуткие безобразия, грозящие здоровью целого города, и у меня не было другого способа попасть туда, кроме как обмануть его, я, не раздумывая, шел на обман, на хитрость. Даже прекрасно сознавая, что он в результате моих действий сильно пострадает. Но я никогда не покажу в своих сюжетах изнасилованную, даже по просьбе органов внутренних дел. Никогда, потому что понимаю, какую трагедию пережил этот человек.
— Иногда создается впечатление, что вам нравится «щекотать» нервы телезрителей, подкидывая им «чернуху» в чрезвычайно больших дозах.
— Я был бы рад показывать «белуху». Но у меня есть естественное желание говорить правду и быть при этом искренним. Рекламировать, допустим, токаря Синеклюева, выточившего фантастическую, но никому не нужную деталь, и вещать при этом: «Вот они, гигантские шаги вперед, к прогрессу!» — я физически никогда не мог. Хотя, возможно, кому-то этого очень хотелось бы. Но у меня не было и нет желания заниматься собственной дискредитацией. Не станем мы показывать и розовый тюльпанчик или праздник в детском саду на месте, где произошло убийство. Все мои коллеги подтвердят: я против крупных планов погибших. Они присутствуют в наших передачах только по настоятельной просьбе органов.
— Много в прессе было различных версий по поводу ухода из «Секунд» Светланы Сорокиной?
— Она ушла не только добровольно, она ушла абсолютно внезапно для меня и я тогда считал это потерей. Потом я понял, что ее уход — это большое наше приобретение. С этим человеком нам было бы не по пути. К тому же, если вы даже сильно напряжетесь, то ни одного значительного или запоминающегося материала Сорокиной не назовете. Она не обладала достаточным профессионализмом, чтобы работать в такой программе.
— Сергей Гуляев… Вы специально подобрали дублером человека, который является как бы ухудшенной вашей копией? Сергей подражал вам в манере говорить, в одежде, это оборачивалось только против него.
— Вопрос нечестный.
— Почему? Сергей сам признавал, что пальма первенства, бесспорно, у вас, что себя он тоже воспринимает как ослабленный невзоровский вариант.
— Понимаю, но все равно плохо, что вы Сергею об этом сказали, заставили его признаваться. Его самолюбие надо щадить. Но… Но! По сравнению с этим мальчиком, кстати, майором Советской Армии, афганцем, пробывшим 2 года на войне, все московское телесборище — просто профнепригодно. У этих людей ничего нет за душой, ничего нет в сердце. Завтра придут к власти другие люди, и все они станут говорить противоположное тому, что вещают сейчас. Голову на отсечение даю. А этот мальчик, Сережа, имеет человеческую сущность. То, что он не такой профессионал, как я, не так важно.
— Сюжет, который вам особенно дорог?
— Приехали мы в приемник-распределитель и сняли сюжет, потрясающий по своей аллегоричности и доброте. При всей его уродливости в нем есть великая надежда. Человека 72 лет от роду, у которого никогда не было прописки, 63 из которых он провел в местах лишения свободы, выпускают впервые на свободу. Перед тем как выйти, он попросил букварь и теперь водит пальцем и учится читать, шевеля губами: «В ка-мы-шах сто-ит а-ист». Может быть, и нам еще не поздно взять букварь в руки, поверив, что свобода и перспектива есть, попытаться вникнуть в нормальные человеческие понятия, которыми живет мир?
— А вы, кажется, и пытаетесь их дать…
— Бомжу, который полгода жил в сортире, с перепугу дали квартиру из райсполкомовского фонда… и старушке, у которой на глазах разрушили ее дом, забыв про нее, и многим другим помогли.
— Судя по реакции, страху вы наводите много в округе?
— Одно время у меня в кабинете висел на одной стене портрет Ленина, на другой черный пиратский флаг с черепом и костями. Когда нас не пускали на мясокомбинат, обстреливали — над «рафиком» поднимался этот пиратский флаг, и… Ворота раскрывались.
— Сами?
— Наша машина набирает скорость, и мы проскакиваем через проходную. Как правило, вахтеры не успевают поинтересоваться, кто мы такие. Охранники никогда не имеют претензий к въезжающей машине, поскольку они уверены, что въезжающие люди — это еще не те, которые что-то украли из того, что могли украсть они сами.