Дуня почему-то не обрадовалась. Кажется, менестрель тоже расстроился. Он отдалился от странницы и мага, позволил офицерам увести себя к главному столу и в целом занялся общественно-политической деятельностью. Эр-ле и «фокусник» остались одни. Как-то у них в руках очутились полные стаканы с вином. И отчего-то Дуня то попробовала, хотя она и шампанское пила редко и очень давно…
— Нет бы сразу набивать животы, вы решили, что без аперитива не обойдётесь… аристократы, — в последнем слове явным подтекстом звучало классическое «дегенераты». Тацу вздохнул. — Вы наклюкались. Сразу. Признаю, я тоже хорош — мне тогда было весело. Ну, не хотелось мне замечать ваших лиц… а ведь у тебя, Лаура, такая милая улыбка… особенно, когда ты спишь. Нет бы сообразить, что ты не для меня стараешься, рожи корчишь… Да и всё бы ничего, не приведи ты ко мне Лу, который с пьяных глаз таки надумал показать фокус. Нажравшийся могущественный маг, пусть и ослабевший, похуже фейерры напасть. В результате, мы трое снова оказались не там, где должны были.
Дуня поперхнулась. Прокашлялась и взялась за следующий сухарь. После третьего они неплохо пошли, тем более что девушке досталось в некотором роде ассорти… горчично-плесневелое: горчица сладкая, горчица горькая, горчица кислая плюс плесень вполне себе пенициллиновая.
Интересно, почему Тацу не сказал, зачем Дуня привела к нему мага? И не приводила она, вообще-то, никого — чародей сам за ней хвостом ходил. Весь разговор из головы выпал, но предложение выйти замуж девушка отлично помнила.
— …не смотри на него так, — несколько оклемавшись после довольно-таки грубой транспортировки (солдаты об удобстве пленника не заботились), мастер Лучель стал самим собой, тем, из мёртвого мира, а не из одинокой башни во владениях сэра Л'рута. — Не твоего поля ягодка.
— Что?
— Не строй насчёт него планы.
— Планы? — удивлённо переспросила девушка. — Какие планы? Я его второй раз в жизни вижу!.. — замялась. — Ну, третий.
— Да-да, — согласился чародей. — Конечно.
— Э-ээ… — вообще-то верно, в мире чокнутого монарха они пересекались дважды. — Четвёртый.
— Вот-вот, — странница так и не поняла, поверил ей мастер Лучель или нет. — Не строй планы, не питай иллюзий: поиграет — и выбросит.
— Правда?
Волшебник кивнул и пригубил вино. Дуня последовала примеру. Они помолчали. Всё-таки хорошо, что они не нужны местным. Тихо. Нет суеты.
— Выходи за меня замуж, Лаура.
Тогда у девушки имелся шанс протрезветь.
— И с чего это у вас ко мне внезапная любовь приключилась? — Но пьяной быть проще, так как вопросы слетали с языка, даже не пытаясь спрятаться в глубинах мозга. — Я же вам сразу не понравилась. Вы так были недовольны тем, что Тацу со мной возится…
— Недоволен. Трата сил, отвлечение внимания. Ты мешаешь, — спокойно согласился мастер Лучель. — И что?
— Но?.. — нахмурилась Дуня, она не понимала его логику.
— А насчёт любви, — перебил чародей. — Когда это брак и любовь были связаны?
Странница задумалась.
— Случается.
— Верно. Каков твой ответ, Лаура?
Она глянула на волшебника. Предложение ещё более «заманчивое», чем от Олорка. Так, «волк-креогеник» Дуню хотя бы физически привлекал, а у мастера Лучеля имелся всего один плюс: по чародею сразу было видно, что у него в достатке лучших друзей девушки. Беда, однако, в том, что Дуня не разбиралась ни в бриллиантах, ни вообще в драгоценностях. Красиво, некрасиво — как ещё судить?
— Девочка, — наверное, сомнения отразились на её лице, — ты мне… хм, интересна. Ты мне подходишь, устраиваешь меня. Но после Тацу не беги за утешением и лаской. Ты мне нужна сейчас, а не потом.
Какая мерзость!
— А не пойти ли вам, мастер, куда подальше?! — Волшебник оказался первым из женихов, кого она честно отшила. Не сбежала, не смолчала, боясь обидеть или впрямь размышляя, не согласиться ли. А ведь так и следовало поступать раньше, со всеми предыдущими. — Знаете, Тацу обещал мне всё!
И пусть. Пусть выбросил, ведь сначала — чародей же сам только что предупредил — ведь сначала поиграет…
— Я к вам не просто так мастера Лучеля «привела», — напомнила менестрелю Дуня.
— О да, — кисло согласился тот. Не хотел думать об этом? — Ты потребовала сдуру мной обещанное «всё».
— И что же это?
Музыкант передёрнул плечами. Ему неприятно?
— Не поверишь, мороженое и клятву научиться вышивать гладью.
Про мороженое-то соврал. Не этого захотела Дуня. Научиться вышивать гладью — да. Мороженое — нет. Она желала, чтобы Тацу ни при каких обстоятельствах не позвал бы странноватую подопечную в жёны.
— И? — неужели её голос полон надежды?
— И… — передразнил менестрель. — Я обещал всё? Обещал. Я дал клятву.
Обе. И он не отступится, не из тех. Хотя о том, что такое «гладь», парень понятия не имел.
— Вымыться бы, — вздохнула Дуня.
— Да. Не мешает.
— А как мы в тюрьму заселились? — прохрипел со своей койки мастер Лучель.
Тацу ответил не сразу, словно о чём-то раздумывая.
— Как пьянь подзаборная.
— То есть?
На странницу накатила усталость. Упаковка сухариков едва не вывалилась из ослабевшей руки и не разлетелась по всей камере — опекун вовремя заметил неладное и перехватил еду, из его большой ладони ничто не просыпалось. Парень свернул пакетик и хозяйственно припрятал в карман сумки. Дуниной. Правильно — девушка не снимала ту, как только подняла в мёртвом мире.
— Поспи, — девушка, скорее, почувствовала улыбку, чем увидела. Подчиняясь то ли собственному непреодолимому желанию, то ли настойчивости Тацу, Дуня положила голову менестрелю на колени, подтянула ноги, пряча под куртку. — Лу, ты, похоже, подцепил какую-то заразу у фейерры. Сначала безоружных выкинул на поле боя, в гущу сражения, затем вдребадан пьяных — во двор какого-то баронского замка. Это нам ещё повезло, что вы оба лыка не вязали, а я наоборот мог говорить членораздельно — моё враньё никто не оспаривал возмущёнными воплями. Впрочем, трудно понять, что лучше — быть пойманным на лжи или слушать ваш храп и оттирать ваши слюни… Переместились мы, стоит признать, вполне себе удачно — неподалёку от старых выгребных ям, но, к сожалению, вам обоим не понравился запах, и вы бодренько потопали, куда ноги повели. Задержать я вас не успел. Да и не очень-то стремился. Так мы и вырулили аккурат на казарму. А дальше у меня был выбор: признаться, что мы шпионы и зависнуть в петлях праздничной гирляндой, или ещё чего придумать, чтобы быть отправленными в тюрьму за пьянство средь бела дня.
— Э! А почему не в ночлежку? — возмутился маг.
— С ума сошёл?! — ошарашено рявкнул певец. Он дёрнулся, от чего, уже практически заснувшая, Дуня очнулась. — Там же запаршиветь можно. А тюрьма здесь ничего — просторная, пустая. К тому же я сомневаюсь, что здесь имеются подобного рода заведения. Так или иначе, мне пришлось решать, а, как я уже упоминал, меня тоже обвинить в трезвости было проблематично — выдал нас за бродячих актёров. Я — понятно кто. Ты, Лу, теперь фокусник — и только посмей вякнуть, что волшебник. Местный барон… точнее, молоденькая баронесса… а ещё вернее, её советница явно страдает… хотя нет, наслаждается паранойей: проведает, что ты настоящий маг, устроит пляски с раскалёнными щипцами. Между прочим, у меня в планах, пусть и долгосрочных, всё-таки размножение значится.
— А я кто? — заинтересовано пискнула Дуня.
— Ты? Танцорка.
Девушка удивлённо моргнула.
— Я не то чтобы умею танцевать. Люблю, конечно, но и только.
— Да им всё равно, как тебя обзывать, — отмахнулся Тацу. — Главное, чтобы веселей скакала.
— Что?!! — как-то неожиданно поняв истинный смысл сказанного, Дуня вскочила.
— Не бойся, — фыркнул менестрель и без труда уложил подопечную обратно. — Я тебя в обиду не дам. И баронесса здесь прогрессивная. Побеседуем с местным священником о вреде алкоголя и греховности нашего… твоего пути, поболтаем с советницей, если она до завтра вернётся, выложим штраф за непотребное поведение в общественном месте, а также оплатим наше пребывание в этом милом отеле — и можем катиться на все четыре стороны. Правда, на улице зима, так что, Лу, ты давай, быстрее силы восстанавливай, а то замёрзнем без кола и двора.
Дуня пробудилась из-за неприятного, настойчивого… жадного взгляда. Открыла глаза. Менестрель, склонив над ней голову, сладко спал, чуть слышно похрапывал, из уголка его рта текла слюна. Ага, ей, значит, пенял. Судя по руладам, доносившимся откуда-то сбоку, мастер Лучель также был ни при чём. Девушка нахмурилась и медленно поднялась, стараясь не потревожить большую подушку, осмотрелась. За решёткой, у самых прутьев кто-то стоял. Именно ему, точнее сказать, ей — гость подметал длинной юбкой пол — принадлежал плотоядный взор.
Странница встала и сделала несколько шагов — в полутьме, с плохим зрением она никак не могла рассмотреть женщину. Кто такая? Что за выражение у неё на лице? И соответствует ли оно взгляду?.. Ещё приблизилась к решётке — и охнула, мигом растревожив сокамерников. По ту сторону прутьев стояла златовласка.
Это только со стороны молодости старость кажется одинаковой, на самом деле старость бывает разной. Величественной, перед которой в благоговении падаешь на колени. Спокойной, мимо которой проходишь, не замечая, если нет нужды, так как полагаешь ту саму собой разумеющейся. Мудрой, которой внимаешь. Печальной и тихой, горю которой искренне сочувствуешь. Раздражённой всем и вся, над которой посмеиваешься. Дикой и безумной, от которой шарахаешься, бежишь, словно от огня или заразной болезни — только бы не коснулась, только бы не обожгла, только бы не зацепила. Разлагающейся заживо, от которой умираешь сердцем. Глядя на одного старика, не боишься гулять по свету и двести лет. Посмотрев же на другого, сделаешь всё, чтобы встретить смерть пораньше. Одну старую женщину не сможешь назвать иначе, как дамой. Вторую — бабушкой. Третью — каргой. Чья-то старость подобна дубу, может и гнилому внутри, но столь непоколебимому снаружи. У иных она, что скошенная трава. Кто-то усыхает, сохраняя прежние формы, кто-то вянет, опадая выцветшем платьем на вешалке, а кто-то представляется заспиртованным экспонатом кунсткамеры.