Джеймс перевернулся на бок и ждал, когда сапоги водителя бухнутся на землю в нескольких дюймах от его лица. Дальше темнела куча хлама. Только это был не хлам.
Автомобили. Свалка автомобилей, поставленных дверца к дверце в нескольких дюймах друг от друга. Восемь или девять, из разных регионов, разнообразных моделей. Два грузовых пикапа. Ухоженная черная «джетта» вроде той, на которой ездил его генеральный менеджер. Два «универсала», у одного на крыше каноэ. За ними еще несколько, марки Джеймс не мог разобрать, но поставлены также аккуратно. Почему-то вспомнился Освенцим, горы обуви, вставных зубов и мелких монет – все тщательно зарегистрировано в гроссбухах. Какое скучное зло. От него бросало в холод.
Незнакомец открыл водительскую дверцу, и Джеймс затаил дыхание. Спрыгнул на землю, обдав лицо Джеймса грязью, а затем, охнув, покачнулся. Штормовка распахнулась у бедер, потемневшая от крови рука прижата к животу. Не закрыв дверцы, он направился к строению, но ключи бренчали у него в кармане. Открыл железный вход и скрылся внутри. Он спешил.
Как и Джеймс.
Он выкатился из-под джипа и бросился за ближайшую на свалке машину, которой оказалась красная «акура» Роя Барка. Тэпп его не заметил (а если заметил, то пока не выстрелил). Уперевшись ладонями в землю, Джеймс прижался спиной к бамперу. Быстро остывающий воздух жалил горло, мочевой пузырь, казалось, увеличился до размеров баскетбольного мяча. Суставы будто окостенели. Он вгляделся в вершину склона: от хибары до рваной линии горизонта оставалось двести ярдов подъема. Ни один снайпер с опытом Тэппа не станет маячить на фоне неба. Это означало, что он ближе, чем в двухстах ярдах отсюда.
Очень близко.
Тем лучше. Стрелку не придет в голову осматривать автопарк у своей халупы, ведь он уверен, что все три его жертвы загнаны в сухое русло. Джеймс находился в мертвой зоне противника.
«Я рядом с тобой, а ты об этом пока не подозреваешь».
Взглянув поверх капота «акуры», Джеймс оценил расстояние до слепленного из чего попало строения – шагов двадцать. Он по-прежнему собирался попасть туда. Изнутри доносился механический шум. Незнакомец ходил, пыхтел, выдвигал ящик, захлопывал его, открывал другой.
Рядом что-то заворчало, и Джеймс вздрогнул. Рация! Каким-то чудом уцелевшая в его заднем кармане. Он совершенно забыл про нее.
– Джеймс, – прогнусавил Тэпп.
Он не ответил.
– Джеймс, ты там еще жив?
«Там»! Он имел в виду сухое русло.
Пока все идет хорошо.
Джеймс помедлил и, не сводя глаз с серой двери, откуда мог в любую секунду появиться Сватомир, нажал клавишу микрофона. Находясь в положении на острие ножа, он не хотел рисковать и громко говорить, но разве все, что сейчас с ним происходило, не было сплошным риском?
– Джеймс!
– Я здесь, – прошептал он сквозь зубы. – Я по-прежнему здесь.
– Отлично. Тогда один вопрос.
– Пуляй!
Тэпп то ли задохнулся, то ли что-то прокаркал. Джеймс сначала решил, что он чем-то подавился. Но не тут-то было – он так смеялся.
– Неплохо… ей-богу, неплохо.
– Что именно?
– Никто не ценит каламбуры. – Стрелок перевел дыхание, хмыкнул, шумно оскалился. – Как будто они ядовиты. Не понимаю… Утверждают, будто каламбуры – признак инфантильного сознания. Игра словами для умственно отсталых. Низшая форма юмора. Спасибо, Джеймс, сегодня выдался долгий день, я в этом нуждался.
– Попытка того стоила. С дальним прицелом.
– Недурно, Джеймс, учитывая, что ты сам у меня под прицелом.
– Я старался.
– Всегда считал, что хороший каламбур сам по себе награда.
Последнее замечание удивило Джеймса, и он рассмеялся, однако смех получился похожим больше на кашель. Тэпп остался собой доволен.
– С тобой все ясно.
Помоги мне, Господи, я смеюсь над каламбуром. Эль бы меня убила.
Джеймс прогнал все посторонние мысли и сосредоточился на серой двери. Она вот-вот откроется, незнакомец вернется в джип, и тогда помещение останется без охраны. Хотя и у Тэппа под носом. Он проникнет внутрь, узнает, что получится, поищет телефон, заберет оружие и предпримет, что будет возможно.
«Я перешел в наступление. Ход за мной».
За дверью что-то грохнуло. Вроде как хлопнули дверцей шкафчика из школьной раздевалки.
– Знаешь, что меня пугает, Джеймс?
– Что?
– Я не вижу снов. Никогда. – Снайпер облизал губы и помолчал. – Как полагаешь почему? Что-то не в порядке с мозгами?
– Ты, Джеймс, хочешь, чтобы я ответил на твой вопрос?
– Когда был маленьким, я боялся, что это оттого, что у меня нет души. Не способен вызывать сны, поскольку во мне нулевая духовная активность. Думал, что, наверное, рожден без души. Или года в три-четыре, когда был совсем юным, подписал договор с дьяволом, но теперь не помню. А почему? Может, дьявол не позволяет? Много лет я ложился в постель в отчаянии и каждую ночь перед сном съедал по фунту «Мишек Гамми». Сладкое провоцирует сновидения. Молился, упрашивал, надеялся, что этой ночью я что-нибудь увижу, пусть хотя бы кошмар. Это означало бы, что с моей душой все в порядке.
Джеймс молчал.
– Глупо, но меня это до сих пор достает. Я понимаю, что ненормален. Нормальные люди не совершают таких поступков, какие делаю я. – Тэпп вздохнул, вызвав шорохи в динамике. – Скажи, Джеймс… забавно: мне страшно оттого, что я лишен чего-то, что, согласно моим научным убеждениям, вообще не существует.
Сватомир топал за дверью, и «химический фонарь» перемещался. Джеймс пожал плечами:
– Неужели договоры с нечистой силой заключают в четыре года?
– Заткнись!
– Это я так, к слову. Нотариально заверенная копия у тебя на руках?
– Ты издеваешься?
Джеймс не отрицал, но и остановиться не мог.
– Чисто теоретически: когда ты продал сатане душу, то что попросил взамен?
– Развить в себе способность к чему-нибудь, – быстро ответил Тэпп. – Невероятную, нечеловеческую способность к какому-нибудь делу. Любой ценой.
По прерии повеяло холодком, и он показался ответным эхом на слова снайпера. Джеймс прижался лбом к логотипу «акуры» на багажнике Роя. Он хотел, чтобы незнакомец поскорее вышел из халупы. Взлетевший раньше уровень адреналина внезапно рухнул, и он почувствовал себя ничтожным, будто мошка, намертво приставшая к оптике Тэппа. Да, он пытается отбиваться, но то же делали другие жертвы и до него. Растворился в совершенном в промелькнувшие десятилетия двузначном потоке убийств. Превратился в отметку в истории.
– А тебя что пугает, Джеймс?
И еще почувствовал себя обязанным. Ведь Тэпп обнажил перед ним свою рану или уязвимое место, и ему показалось естественным отплатить тем же странным старинным жестом уважения к врагу, каким обменивались противники, пока заряжали свои кремниевые пистолеты и готовились начать дуэльный отсчет. Ведь, если честно, между ними происходила дуэль. Между человеком с оружием и другим, пытающимся завладеть им.
– Джеймс, так что тебя пугает?
– Я… – Он вздохнул и тихо продолжил: – Ну хорошо. Мне восемь лет. В соседней комнате ругаются родители, а я стараюсь сосредоточиться на программе телеканалов. Мне нравится смотреть анонсы фильмов в маленьких квадратиках в углу экрана, но звук недостаточно громкий, чтобы заглушить крики.
Произнося слова, Джеймс уловил, как незнакомец возится за дверью, скрадывающей слабые, глухие щелчки.
– Он… мой отец настолько разозлился, что я слышу, как стучат его зубы. Слышу через стену. Затем шум новой перебранки. Мать что-то говорит насчет копов. Насчет «антисиноптиков». Ей что-то известно. С телефона трубку то хватают, то кладут, то хватают, то кладут. Вскоре все стихает, и родители пугающе долго молчат. Словно куда-то проваливаются. Я в недоумении и приглушаю звук телевизора. Заплакала мать.
В динамике рации шуршание, но Тэпп молчит.
– Это была тренажерная гиря. – Джеймс закрыл глаза и, чтобы не дрожал голос, прикусил верхнюю губу. – Одна из десятифунтовых гантелей с выпуклыми шарами на концах. Ярко-красная, идиотского вида. Отец схватил мать за запястье и прижал ее руку к кухонному столу рядом с плитой, словно палач к колоде. А тишина означала отказ поверить в происходящее. Вроде как: неужели ты это сделаешь? Может, они проделывали нечто подобное и раньше. Не знаю.
– Он сделал?
Джеймс не ответил.
– Отец размозжил ей руку?
Летом перед этим случаем мать повезла восьмилетнего Джеймса отдохнуть на Грей-Бич, где жила ее сестра с детьми. Дом был еще меньше их фермерского – ни электричества, ни водопровода, – но зато находился в полумиле от океана. Пробежка босиком по дюнам, забыв про мелкие неудобства, и ты на краю света под небом Атлантики. Песок был усеян панцирями мертвых крабов. Они казались побеленными надгробиями – сухие, трухлявые. И Джеймс решил, что должен их крушить, наступая на каждый, который встретит на шестимильной прибрежной полосе. Этот приглушенный песком звук – фарфоровый хруст и чавканье расплющивающейся плоти – был точно таким, какой он услышал, когда гантель опустилась на материнскую кисть.
– Джеймс, – проговорил Тэпп. – Так он…
– Да.
В халупе словно сжали и распустили мокрую пружину. Как будто промычал буйвол. Шаги на скользком цементе. Выстрелила металлическая дверь, и Джеймс нырнул в укрытие, выключив рацию, и распластался на животе рядом с задним колесом «акуры».
Под глушителем Роя он видел, как незнакомец возвращается к джипу. Он вооружился по-новому: на плече висела здоровенная штуковина с объемным, похожим на барабан магазином внизу. Голубой светодиодный фонарь под стволом в такт шагам выжигал на земле световой круг. Штормовка топорщилась от запасных магазинов, под ней белел неряшливо накрученный на живот бинт. Нос свистел, как далекий железнодорожный гудок. Даже за десять ярдов от него несло капавшим на песок бактерицидным средством, конденсирующимся в воздухе как от галлона разлитой текилы. Сватомир забрался в джип и исчез за тонированными стеклами, кромешно черный в надвигающейся ночи.