Успела ли убежать Эль? Джеймс надеялся, что успела. Уже достаточно стемнело.
Незнакомец резво стартовал, выбросив из-под колес килограммы грязи, и включил дальний свет. Он метил к сухому руслу и, забираясь на первый бугор, рисовал фарами путаницу картин. Перевязанный, перевооружившийся, он готов был покончить с Эль и Роем.
Ждать больше нельзя.
Время!
Джеймс поднялся и с подкатывающим к горлу сердцем бросился к неохраняемой двери. Одежда натянулась на теле, под подошвами хрустнул песок. Он включил рацию и услышал голос Тэппа на половине фразы:
– …ты мне понравился, Джеймс. Я хотел бы, чтобы меня убил именно ты.
– Постараюсь, – пообещал он и, рванув таинственную дверь, оказался в желтом мареве. В голове одна за другой проносились мысли.
«Он возвращается за тобой, Эль.
Беги!»
Она смотрела, как незнакомец остановил джип на берегу русла над тем местом, где разбилась «тойота», а сам спустился на дно. Даже за сотню ярдов и сквозь завесу терновой тени Эль различила новое оружие с фонариком, которым он методично поводил при каждом шаге. Теперь или никогда!
Эль притаилась в самой западной точке сухого ложа. Чуть дальше, и на местности не останется естественных укрытий. Она взглянула на долину Тэппа, сотни безнадежных ярдов черного чашеобразного горизонта. Местность была до странности двухмерной, как на матовых фотографических задниках научно-фантастических фильмов до появления бездушного интерфейса прикладного программирования CGI. Огромной, безлюдной и абсолютно равнодушной к ее мелким проблемам – болезненному дыханию, запекшейся между пальцами крови, бесформенным болячкам под коленями, застрявшим в одежде и впивающимся в кожу, словно клещи, зудящим шипам. Больше всего мучил шип, проникший под ноготь большого пальца, и Эль сжимала руку в кулак.
Беги, приказывала она себе. В темноте Тэпп не заметит тебя.
Но будто впала в ступор: выпрашивала себе немного относительного покоя, призрачной безопасности и неподвижности перед рывком в открытое пространство. Несколько секунд, чтобы дать Джеймсу возможность выбраться из темноты. «Я в порядке, надо отсюда сваливать» – они могут вместе ускользнуть из этого кошмара. Бежать значило бросить мужа скорее всего навсегда. Эль не могла на это пойти. Поэтому ждала, когда обожатель мультяшной кошечки подойдет поближе, словно они играли в смертельную флеш-игру.
Прошло двадцать секунд.
Тридцать.
Минута.
Эль убеждала себя, что каждая секунда обещает больше темноты, но солнце уже давно закатилось за горизонт и наступила ночь. Решайся на что-нибудь. Незнакомец спустился в русло и был невидим, лишь бело-голубой луч метался по гранитным стенам, рождая неровные тени, а человек, как ходячий маяк, жадными взмахами фонаря исследовал каждый дюйм высохшей реки. В приступе страха Эль задавала себе вопрос: не оставила ли она на плотной почве следов, по которым он сумеет выследить ее? Вероятно. Под обстрелом на подобные мелочи не обращаешь внимания, прыгая лицом вперед в колючие кусты, куда прыгать таким образом вовсе не хотелось. В общем, могла наследить.
Давай, Эль, беги!
Она отвлекала себя разными мыслями. Сумка стала обузой, и Эль выбросила ее – с косметикой, глазными каплями, шариковыми ручками, чековой книжкой и книгой в желтой обложке, в какой не нашла бы страницы, на которой остановилась. Оставила бумажник и свой паршивый мобильный телефон. Избавившись от сумки и сваленного на обочине Тенистого спуска принадлежащего им барахла, Эль почувствовала себя очищенной, как человек, кого лишили дома и надежды. Подумала, не поставить ли будильник (одна из дополнительных функций на ее допотопном мобильнике) и не зашвырнуть ли его куда-нибудь подальше в русле, чтобы превратить телефон в отвлекающую бомбу с часовым механизмом. Но решила, что телефон будет полезнее у нее в кармане. Не повсюду же простирается земля, где он не работает. Когда-нибудь она доберется до зоны покрытия сигналом, наберет «911» и призовет в маленькую долину Тэппа всю королевскую рать. Должны же здесь найтись взрослые копы, которым уже разрешен вход в бары.
Эль, хватит пудрить себе мозги. Беги!
Но мозги не слушались, и в голове продолжали мелькать вопросы. Откуда Тэпп так много узнал о Рое? Ему известны адреса, имена, возраст его дочери. Он знает все. Наверное, что-то знает и о них с Джеймсом. Похоже, следил за ними с тех пор, как они выехали из Калифорнии. Какие у него возможности? Резануло кинжальным страхом: а если он вздумает начать охоту на ее родных? У Джеймса родственников нет – только мать-затворница, отец умер, ни братьев, ни сестер. Зато у Эль Эверсман – много, выбирай не хочу потенциальную жертву. Известно ли снайперу о ее отце в Реддинге, двоюродных братьях-рекламщиках, Иовен в Талсе? Сестра считает, будто настолько разбирается в оружии, что способна защитить себя, но это лишь фантазии. Как уберечься от убийцы, который снесет тебе челюсть из соседней зоны телефонного кода?
Незнакомец приближался. Кактусы сочно хрумкали под его сапогами, и свет фонаря становился ярче.
Всего одна миля в зоне прямой видимости Тэппа. Ничего сложного.
Эль собралась и изобразила нечто вроде стойки бегуна при низком старте: колени согнуты, кеды выгнуты на ломком камне. Одна миля из долины Тэппа, а потом еще пять или шесть до шоссе. В темноте. Обезвоженная. С поврежденным легким, мучаясь от боли. Сейчас боль стихла, но Эль не сомневалась: сто́ит напрячься, невидимый кинжал вернется, и грудь наполнится битым стеклом. В мгновение помрачения возникло желание, чтобы незнакомец быстрее подошел и, выстрелив между глаз, избавил от необходимости выбора. Она не хотела умирать, но не самый ли легкий это выход? Явно легче, чем бежать семь миль с простреленным легким и гонящимися за спиной безумцами и на следующий день узнать, что они убили мужа? Намного, намного легче…
«Джеймс на меня смотрит», – сказала она себе.
И это все изменило. Эль повторяла эту фразу, пока она не зазвучала хором в ее голове. «Джеймс на меня смотрит… Джеймс на меня смотрит…»
Это заклинание когда-то удержало ее на финишной кривой стометровки с препятствиями после того, как она картинно кувыркнулась, ударившись о барьер, и разбила колени. Сзади отметины на белой фанере. Повсюду кровь, яркая, как запрещающий проезд знак. Очень много крови. Эль знала, что человеческое тело на семьдесят процентов состоит из воды. Хорошо. А что составляет оставшиеся тридцать? Кетчуп?
Она ненавидела бегать. Ненавидела прыгать. Ненавидела бегать и прыгать. Ненавидела беговую дорожку и стадион, как ненавидела республиканцев, слюнявых собак, кинзу и документальные фильмы. Стала ходить на стадион, потому что природа наделила ее гибкостью бегуньи, а учебная часть требовала, чтобы каждый, кроме предметов по расписанию, занимался чем-нибудь еще. Грохнувшись на землю в тот незадачливый момент и испытывая стыд под взглядами сотен глаз, Эль не сомневалась, что это прекрасный предлог хромать в медицинскую часть и там успокоиться. Ей наложат достаточно швов, чтобы получить освобождение на целый сезон. И пошло все к черту. С каких пор бег и прыжки через всякие предметы стали спортом?
Джеймс на меня смотрит… Джеймс на меня смотрит…
Эль завершила дистанцию ради него.
Не для себя. Не для команды. Не для зрителей. Не для идиотской стипендии, которой ее на следующий год все равно лишили. Ради Джеймса. А он потом говорил о ее поступке так, словно она поднялась на Эверест или пересекла под лучом золотистого солнца Делавэр с трепещущим за спиной американским флагом. А Эль, хромая, просто переступила финишную линию. Забавно, как глупости, которые мы совершаем ради любимых, вскоре превращаются в легенду.
Джеймс на меня смотрит. Он жив. Он смотрит.
Не подведи его!
– Бегу, – прошептала Эль, но так громко, что вздрогнула от звука эхо. Луч фонарика незнакомца замер на расстоянии в русле. Затем метнулся в ее направлении.
Эль все-таки бросилась бежать.
Глава 19
Джеймс закрыл за собой дверь и, задвинув металлический засов, вступил в круг желтого, льющегося сверху света. Справа от него стоял верстак с грязными инструментами, закупоренными бутылками и тисками. До потолка, словно органные трубы, возвышались горы устройств из железа и стекла с порошком внутри, стянутые кишкообразными струбцинами и соединяющиеся замысловатыми переходами по типу машины Руба Голдберга[10]. Вроде бы детище человека, но до странности готическое, напоминающее панораму сурового города будущего – Чикаго в 2050 году, каким его увидел художник Ханс Руди Гигер. Дальше находилось нечто напоминающее сварочный пост и два объемных резервуара с надписью «С2Н2». Ацетилен. Огнеопасный. Горючий. Смысл один.
Под подошвами хрустела фольга. Джеймс стоял в разноцветном море оберток от конфет. Такие же были кучами свалены на верстаке, рассованы по ящикам и щелям. Вываливались через верх из картонной коробки, которая здесь, видимо, служила мусорным ведром. Зеленые, красные, синие, фиолетовые. Джеймс подобрал одну и прочитал шутку: «Что одновременно красное и синее?»
Перевернул обертку.
«Пурпурное. Ха-ха-ха. Умора!»
Слева из темноты на него смотрело человеческое лицо.
Сердце словно провалилось на пятьдесят этажей вниз, и он резко повернулся в ту сторону. Скрипнули подошвы его ботинок. Джеймс направил потолочный светильник в сторону лица и с облегчением вздохнул – оно оказалось не человеческим, а лишь грубым подобием, металлической чеканкой с темными лужицами тени во вдавленных глазницах. За ним были и иные. Скрюченные силуэты, похожие на толпу ослепленных ипритом, ползущих и бредущих на ощупь солдат Первой мировой войны. Одни с по-человечески плавными линиями, другие геометрические, с острыми углами, сложенные у дальней стены подобно складным стульям, они рядами упавших костяшек домино подкрадывались к краю круга света. Хорошо был виден только первый: бесформенный торс на стойке без рук и без ног. Все они являлись металлическими мишенями, испещренными гроздьями вмятин от пуль. Тэпп собрал их десятки и расстрелял по ним сотни тысяч патронов, прежде чем взяться за людей.