Со своей стороны правительство Санкт-Петербурга наводнило своими агентами все славянские края, от Турции до Австрии, со специальной миссией устремлять, либо силой золота, либо путем обильно распространяемых обманчивых обещаний, все славянские надежды к всероссийскому царю. Эти агенты подразделяются на три категории: официальные лица, прислужники и добровольцы. Первые - подчинены канцеляриям русских дипломатических миссий, и, что особенно пикантно, среди них встречается значительное количество немцев, естественно, русских служащих; вторые посланы прямо Санкт-Петербургом. И те, и другие хорошо оплачены.
Третья категория - добровольные агенты - в подавляющем большинстве действуют не по расчету, не из личных амбиций или корысти, что делает их гораздо опаснее первых двух. Это чистые фанатики, которые вовсе не являются сторонниками правящего ныне в России режима, но которые воспринимают его как неизбежное зло и переходный период, необходимые для триумфа того, что они называют славянской идеей. Это весьма мистическая идея, где греко-русское православие смешалось с чем-то вроде патриархального социализма. Пока они рассматривают царский деспотизм и военную мощь империи как перст божий, без вмешательства которого славянским судьбам не суждено сбыться. Вначале, говорят они, рассуждая абсолютно так же, как рассуждают немецкие патриоты, - вначале единая всеславянская империя, а уж потом федерация автономных славянских народов, при условии, что эти народы примут язык Великороссии, как всемирный славянский язык. Они искренне ненавидят немцев; это самое ясное, что есть в их теории.
Эта ненависть, довольно систематическая, хотя и инстинктивная, добавляет силы их пропаганде среди славянских народов. Одно из первых слов, которые они им говорят, обычно выражение этого чувства: "Проклятый немец!". Ему отвечают: "Проклятый немец!" - и становятся братьями. У этих людей чрезвычайная чувствительность по отношению к их славянским братьям, жертвам немцев, и они умеют разбудить в их сердцах естественную чувственность. Если бы они захотели применить ту же самую чувствительность к нашим бедным крестьянам, жертвам не немцев, а империи, царя, того самого царя, чью помощь они яростно обещают славянским братьям, несомненно этим чувствам нашлось бы лучшее применение. Как бы там ни было, они во многом способствуют тому, чтобы пробудить в славянских странах панславистские симпатии. Но, еще раз повторюсь, главный пропагандист этих симпатий у славянских народов - это всеобщая ненависть к немцам.
Дайте этой ненависти созреть, что непременно произойдет, поскольку сегодня пангерманские претензии стали более наглыми и угрожающими, чем когда-либо, и вы увидите как даже поляки, вековые и непримиримые враги России, бросятся в ее объятия. И что тогда? Тогда будет двадцать пять миллионов славян, рассеянных с севера на юг по всей Восточной Европе, и продвигающихся как грозный клин в само сердце германской империи, двадцать пять миллионов неистовых врагов Германии, которые, вдохновляясь лишь этой ненавистью, образуют с 70 миллионами нынешних подданных всероссийской империи огромную массу из 100 миллионов рабов, организованных и дисциплинированных для того, чтобы исполнить все губительные для свободы и человечества посягательства, задуманные царями против Европы.
Вот то, что, в конечном счете, означает панславизм.
Конечно, он представляет огромную опасность для Европы. Но посмотрим, изобрели ли немецкие патриоты действенное средство, чтобы ее предотвратить?
Один из их излюбленных аргументов, чтобы оправдать и узаконить зарождающееся образование их великой пангерманской империи, это то, что эта империя стала необходимой именно для сдерживания угрожающих амбиций русской империи, чтобы помешать ей еще больше расшириться в Европе и превратиться в панславистскую империю путем присоединения тех двадцати пяти миллионов славян, которые живут еще вне ее лона, волей-неволей пользуясь преимуществами цивилизации, то есть господства немцев.
Давайте рассмотрим этот аргумент повнимательней. Согласно ему, пангерманская империя выполняет гуманитарную, спасительную миссию, становясь непреодолимым барьером посягательствам Российской империи. Но чем, скажите на милость, пангерманская империя лучше, в чем она проявляет себя либеральнее и гуманнее, нежели империя царей? Я вижу между ними одну единственную разницу: одна просто жестока, тогда как другая жестока и учена одновременно. Ведь у немцев были Лессинг, Гёте и Шиллер, Гайдн, Моцарт, Бетховен, Кант, Фихте и Гегель, а в наши дни Фейербах; наконец, начиная с Гумбольдта, блестящая, бесподобная череда героев и творцов положительной науки, яркая плеяда великих умов, разносторонних людей, которых можно было бы назвать пророками человечества. Россия, произвела ли она в литературе, искусствах, поэзии, науках хоть что-либо, могущее сравниться, хотя бы отдаленно, с бессмертными творениями Германии? Нет, и во всех этих отношениях, не побоюсь сказать, русские должны склониться перед немцами, которые бесспорно и еще на долгие времена останутся нашими учителями.
Но, безоговорочно отдав эти теоретические почести Германии, и заметив мимоходом, что все эти бессмертные творения немецкого гения были продуктом вовсе не единства, а германской анархии, и добавив, что политическое единство наверняка убьет и уже начинает стерилизовать животворные источники созидательного духа Германии, спросим себя, в свою очередь, что все эти великолепные теории дали в практической и политической, как внутренней, так и внешней жизни Германии? И в свою очередь, немцы, если говорить по совести, должны ответить: ничего.
Теоретическая гуманность - их мечта; но их практические действия сводятся лишь к жестокости, по крайней мере в отношении собственной как внутренней, так и внешней национальной политической жизни. Если мне скажут, что Германия пользуется всеми свободами конституционного и широко развитого выборного парламентского режима, я отвечу: "Тем хуже для тех, кто позволяет себя обманывать всей этой лживой бутафорией и воображает себя свободным, оставаясь ничтожным рабом". Не надо быть, в действительности, слишком проницательным, чтобы распознать во всем этом искусственном шуме, поднимаемом жалкими представителями так называемых германских свобод, резкий голос хозяина, который отдает приказы и не терпит возражений. Сегодня, во всех этих парламентских дебрях остаются только три серьезных учреждения: финансы, полиция, как внутренняя, так и внешняя, как светская, так и духовная, и армия. Все остальное просто выдумка и иллюзия, весьма удобная ложь, большую выгоду которой понял уже Наполеон III. Я совершенно не сомневаюсь, что ее вскоре введут также в России, и тогда, в политическом отношении, завидовать в Германии больше будет нечему.
Реальная основа всех конституционных свобод, которыми пользуются осчастливленные немецкие народы, - это наглый и жестокий деспотизм. Это систематическое и умелое отрицание свободы и гуманности. И что особенно достойно сожаления, немецкий буржуа чувствует себя при этом в своей тарелке, довольный, как рыба в воде. Как видно рабство стало частицей его самого. Да, если бы о немецкой нации должно было судить по ее дворянству и буржуазии, то можно было бы сказать, что это народ, рожденный, чтобы оставаться лакеем всю жизнь.
Мне укажут на пролетариат Германии. Перед ним я склоняюсь, и признаю от всего сердца, что, когда он не сбит совершенно с толку своими руководителями, социалистическими еврейчиками, литераторами и корреспондентами, о которых я говорил выше, и настолько, насколько ему позволяет его отчаянное положение, несмотря на свое невежество, движимый лишь великим инстинктом, он делает все возможное, чтобы по крайней мере в его жизни и действиях свобода, справедливость и братство народов не были ложью. В то время как вся дворянская, буржуазная, литературная, артистическая и ученая Германия праздновала губительные для человечества и свободы триумфы своего императора, только у него было мужество протестовать; и я охотно признаю, что в этом случае его руководители, к которым, как видите, я питаю лишь весьма посредственные симпатии, вели себя столь же достойно, как и он сам. Они оплатили своей свободой свои смелые требования.
Таким образом, немецкий пролетариат составил единственное исключение в немецком правиле, то есть в трусливом угодничестве, которое характеризует всю остальную немецкую нацию, собственно цивилизованную Германию. И, прошу вас также заметить, этот пролетариат никогда не способствовал, по крайней мере, по собственной воле, и не выражал свои патриотические симпатии основанию прусско-германской империи, если не считать часть сбитых с толку прусских рабочих, которых агенты Бисмарка, так называемые социалисты Лассаля, сумели на некоторое время ввести в заблуждение. Но, в действительности, они были столь же несведущи, как невежественные пролетарии деревни, которые кричали браво императору и Бисмарку, не подозревая, что они взывали о смерти себе самим. Давайте оставим в покое этих простодушных и поговорим лишь о сознательных и заинтересованных соучастниках.
Кто настоящие учредители Империи, так это дворянство и буржуазия, в том числе, естественно, подавляющее большинство литераторов и ученых. Именно в империи оттиск их души и разума; и теперь, когда все это полностью проявилось, и когда, наконец, они только что показали всему миру то, что так долго вынашивалось в их чреве, мы можем судить о них самих по империи, которую они основали.
Либеральные немецкие патриоты, и среди них довольно большое число социал-демократов, видя добровольное и триумфальное падение своей дорогой родины, любят утешать себя идеей, что все это внутреннее рабство, равно как наглая и реакционная политика, в которой оно выражается снаружи, не собственный продукт Германии, а русский импорт, катастрофическое следствие вредного влияния Российской империи на Германию.
Я уже говорил в другом месте [[Кнуто-германская империя]] о письме или даже двух весьма странных письмах, которые граждане Карл Маркс и Филипп Беккер направили в 1870 году редакции одного небольшого русского листка, который выходил некоторое время в Женеве. В эт