Организация и той, и другой является все еще крайне порочной. Честность проявляется лишь как редкое исключение; воровство, незаконные доходы стали, так сказать, законными в силу повсеместного распространения. Контроль почти нулевой или мнимый, поскольку, как говорит русская пословица, рука руку моет. Как следствие, масса прекрасных вещей, существующих на бумаге, никогда не реализуется в действительности. Наконец, знания наших гражданских и военных чиновников нельзя сравнить со знаниями генералов, офицеров и администраторов Германии.
При всем этом русская армия огромна, гораздо более многочисленна и лучше организована, имеет лучшее командование и вооружение в данный момент, чем когда-либо прежде. Она не так сильна, как оценивают ее иностранные и, особенно, русские статистики, но, тем не менее, она представляет собой весьма достойную силу, неспособную предпринять наступательную войну против Германии, но способную нанести ей очень серьезный ущерб, когда она найдет какого-нибудь мощного союзника в Европе, Францию, например. Она могла бы стать еще более внушительной, если бы возбуждая национальные или расовые чувства, она подняла панславистский флаг - как это сделала в последнее время Пруссия, подняв пангерманский флаг против Франции и провозгласив единство немецкой империи в Версале. Тогда, Россия нашла бы союзников, целые народы друзей и братьев в самом сердце этой империи.
Именно в этом состоит героическое средство, к которому русская империя несомненно прибегнет в более или менее отдаленном будущем. До настоящего же времени по крайней мере, она предпочитала более привычный и менее опасный путь союзов, и большей частью своего расширения на запад она обязана в гораздо большей степени своей весьма ловкой дипломатии, чем силе своего оружия. Лишенная интересов в большинстве внутренних вопросов, терзающих и разделяющих Западную Европу, и имея в этом смысле, как Ахиллес, лишь одну слабую точку: социальную революцию - но, главным образом, крестьянскую, в гораздо большей степени, чем революцию городских и фабричных рабочих, которые в России образуют лишь каплю воды в народном океане - русская дипломатия вмешивается во все проблемы Запада и никогда не упускает случая половить рыбку в мутной воде, естественно, всегда принимая сторону зла против добра, реакции против революции.
Это то, что ей с такой горечью ставят в вину патриоты Германии. Они ошибаются; действуя таким образом, Россия, во-первых, повинуется своей особой природе деспотической и военизированной империи, но, во-вторых, потребностям, присущим государству, причем любому государству, будь то монархическому или республиканскому. По какому праву немцы требуют от русского правительства добродетелей, которые никогда не были свойственны их собственным правительствам? Кабинеты Берлина и Вены, приняли ли они когда-нибудь сторону революции против реакции в Европе? И не видели ли мы в 1852 году, как либеральная Англия, представленная не только своим правительством, но и большей частью дворянства и буржуазии, с радостью приветствовала восшествие Наполеона III на императорский трон Франции? Наконец, великая республика Соединенных Штатов Америки, не связана ли она сегодня тесным союзом с обеими великими деспотическими державами Европы, Россией и Германией?
Зачем же тогда требовать от правительства, называемого варварским, добродетелей, которые никогда не были свойственны самым цивилизованным правительствам? В этом состоит справедливость по-немецки?
Императорская Россия, да будет известно, не изобретала и не вызывала реакцию в Европе. У нее никогда не было ни средств, ни даже необходимости ее создавать. Она развилась там и произрастает сама по себе, как чудное местное растение: историческое, теологическое, политическое, юридическое, бюрократическое, военное, аристократическое вначале и, в конечном счете, буржуазное. Императорская Россия нашла ее всесильной в Европе, и объединилась с ней, чтобы извлечь из этого свою выгоду. Какое государство в Европе не сделало бы то же самое?
Русская дипломатия, наконец, нашла себе, и пока будут существовать государства, всегда найдет союзников в Европе. И это тоже приводит в отчаяние немецких патриотов. Наивные мечтатели, они толкуют о союзе всех государств Европы против Российской империи. Это абсурдно. Существование государств с необходимостью влечет за собой перманентность войны, то скрытой, то явной. Невозможно, чтобы в Европе Россия вовсе не нашла какого-нибудь более или менее сильного союзника: сегодня Германию, завтра Францию, и, кто знает, послезавтра, может быть, саму Англию?
Русская дипломатия чрезвычайно жульническая, хитрая, вероломная и зловредная, говорят немцы. Безусловно; но какая дипломатия в самых лучших своих проявлениях, в которых, конечно, нельзя упрекнуть русских дипломатов, самых ловких обольстителей в мире, кто из дипломатов Европы не обладает или по крайней мере не старается обладать всеми этими качествами, собственно, составляющими премудрость и доблесть этой профессии? Поскольку у политики никогда не было иной цели, кроме господства и эксплуатации, она целиком сводится к этим двум словам: обман и жестокость. Если это не одно, так обязательно другое, и очень часто случается, что одновременно делается и то, и другое.
Таким образом, пристально рассматривая все это, приходим к заключению, что среди всех упреков, адресованных всероссийской империи, нет ни одного, который не был бы в равной степени, а иногда даже и более применим ко всем другим правительствам великих государств Европы, в особенности к нынешней германской империи.
Но, говорят немцы, то, что делает именно русский деспотизм столь опасным, это то, что он командует народом рабов, который повинуется как автомат малейшему знаку своего хозяина, в то время как в Германии, ... ах! В Германии, конечно, вы встречаете только свободных, гордых, бунтующих людей! Дворянство там вовсе не высокомерно и раболепно одновременно, а буржуазия вовсе не лакейская? Крестьяне, не подчиняясь закону, отказываются платить налоги и отдавать своих сыновей в военное рабство? Наконец, вся Германия вовсе не распростерта перед своим грозным императором?
Один только немецкий пролетариат остается стоять на ногах, и я по-настоящему счастлив, признавая это. Но если у вас есть ваш пролетариат, у нас есть наши крестьяне, на которых мы возлагаем все наши надежды. Ваш пролетариат еще никогда или почти никогда не восставал, в то время как огромные бунты наших крестьян уже трижды в разное время потрясали московскую империю. Они были подавлены, но так будет не всегда. У нас, наконец, есть то, чего нет у вас: просвещенная молодежь, гораздо менее просвещенная, чем ваша, но способная отдавать себя народному делу, конспирировать и восставать.
Таким образом, даже в отношении рабского повиновения пальма первенства снова принадлежит немцам. Что же касается реакционных, обскурантистских, деспотических, губительных для свободы и человечества мыслей, вынашиваемых в данный момент при берлинском дворе, в сердце императора-пугала и в мощном мозгу первого канцлера империи, я думаю, что ни гражданин Карл Маркс, ни какой-либо мало-мальски здравомыслящий человек из его партии не могут поставить их наличие под сомнение. Как же тогда получается, что они ищут центр, голову европейской реакции не в Германии, а в России, не в Берлине, а в Санкт-Петербурге?
Мы видели, что русская держава материально слабее, гораздо менее богата, слабее организована и менее искусна, чем действительно громадная мощь германской Империи. Недавние события нам показали, что по части возвышенного жульничества дипломатия господина Бисмарка оставляет далеко за собой русскую дипломатию. Мы видим, наконец, что проекты, наиболее угрожающие свободе и независимости Европы, самопроизвольно зарождаются на бранденбургской и померанской почве; мы также видим, как большая масса германского населения, за исключением пролетариата городов, ожидает только отмашки из Берлина, чтобы с патриотическим неистовством накинуться на ту часть Европы, которую ей укажут. И при этом замысел, мыслительный центр, голова реакции сосредоточены в Санкт-Петербурге, а не в Берлине?
Это означало бы преувеличить сверх всякой возможной меры интеллектуальные способности российских государственных деятелей, и крупно недооценить способности князя Бисмарка, - по сравнению с ними настоящего гиганта. Это означало бы утверждать невозможное, абсурд и создавать ради своего удовольствия воображаемое существо, мистическое чудовище. Но политический мистицизм, особенно имеющий автором столь строго рациональный ум, каким, бесспорно, является гражданин К. Маркс, может быть лишь розыгрышем или злой шуткой.
С его стороны это было не шуткой, но определенно мистификацией, и ее причину, но не оправдание, надо искать в его немецком патриотизме. Рассчитывая, несомненно, на невежество трудящихся, он хотел побудить в их рассудке мысль ложную, но весьма полезную собственным намерениям Германии: сверх всякой меры преувеличить опасности, которыми угрожает Россия, чтобы отвлечь внимание почтенной публики от честолюбивых проектов собственной родины, и побудить принять завоевания Германии на севере и востоке, как неоценимую услугу, которую она оказывает человечеству; пробудить, если не активное сотрудничество, то по крайней мере симпатии пролетариата Европы в пользу предприятий Германии; такова была патриотическая цель, которой он хотел достичь, конечно, не считая личных чувств, которые также могли двигать им. Поставив свою собственную жизнь на службу Интернационалу, главным инициатором которого он был, он вовсе не был бы расстроен, если бы тот, в свою очередь, послужил инструментом будущему величию и мощи Германии.
Что мне казалась вначале непонятным, так это то, что немецкие патриоты Интернационала, не удовлетворяясь желанием остановить угрожающее расширение русской державы на запад, хотят также помешать ей распространяться на восток. В самом деле, не примечательно ли, что даже прежде, чем говорить о Польше, только что цитированный мной параграф манифеста горько упрекает Россию в том, что она "завладевает горными крепостями Кавказа". Адресуя ей этот упрек, гражданин К. Маркс, кажется, упускает из виду, что в этом состоит неизбежная тенденция, присущая каждому великому государству: округлять, расширять и укреплять свои границы, поглощая окружающие его мелкие страны. Мы видели, как Германия, чтобы достичь Балтийского моря, делала абсолютно то же самое в ущерб полякам и славянам, которые, с точки зрения цивилизации, уж точно не стояли ниже черкесов; да и последняя война с Данией разве имела иную цель? Как же так получается, что то, что, кажется, разрешено немцам, запрещено русским?