]]:
"Позвольте мне, господа, добавить к этой столь длинной речи, последнее замечание. Примерно год тому назад одна немецкая демократическая газета, издаваемая в Лейпциге, обращаясь ко всей русской демократической эмиграции, упомянув меня среди других имен, поставила нам следующий вопрос: "Вы называете себя демократами, социалистами, заклятыми врагами вашего правительства, но скажите нам, каковы ваши чувства, ваши мысли по отношению к намерениям вашей империи? Ненавидите ли вы так же как и мы сами порабощение Польши, Черкесии, Финляндии, провинций Балтии, ваши недавние завоевания в Бухаре и ваши проекты завоеваний в Турции?"
На этот вопрос, впрочем, вполне законный, я не счел необходимым ответить тогда; я отвечу на него сегодня. После того, что я только что сказал с этой трибуны, ответ будет прост. Впрочем, для всех порядочных людей он должен вытекать из речи, которую я произнес год тому назад на Женевском конгрессе. Так как мы хотим действительного и полного разрушения империи, мы можем только ненавидеть ее намерения, и, следовательно, также все завоевания, как на севере, так и на юге, как на востоке, так и на западе империи, и я полагаю в общем, что народу не может выпасть более крупного счастья, чем поражение русских императорских армий от какого бы то ни было внешнего или внутреннего врага. Вот что касается главного принципа.
Теперь, отмечая несколько деталей и начиная с севера, я скажу: "Я желаю, чтобы Финляндия стала полностью независимой, полностью свободной организоваться так, как она того пожелает и вступить в союз с тем, с кем она захочет". Я говорю то же самое от всего сердца по отношению к провинциям Балтии. Добавлю только небольшое замечание, которое мне кажется необходимым, поскольку многие из немецких патриотов, и даже немецких республиканцев и социалистов, когда речь заходит о международной справедливости, как мне кажется, имеют два типа мер и весов: один для них самих, другой для иностранных наций, так, что зачастую то, что им кажется законным и справедливым, когда это делается для германской державы, становится в их глазах отвратительным, как только это на пользу иностранной державе.
Возьмем, господа, следующий пример: пусть немецкая страна, завоеванная иностранной державой, французами, например, оказалась сегодня в следующем положении: скажем, тринадцать четырнадцатых жителей этой страны - масса населения - остались чистыми немцами, и только четырнадцатая часть - горстка завоевателей и господ, дворянский или буржуазный привилегированный класс - стал французским. Я прошу задающих нам вопросы немцев ответить мне искренне, положа руку на сердце: эта страна, будет ли она считаться для них немецкой или французской? Я отвечу за них: без всякого сомнения, она не перестанет быть немецкой в их глазах. Она будет немецкой прежде всего из-за огромного немецкого большинства населения; немецкой также потому, что это большинство составляет угнетаемую, эксплуатируемую, производительную массу, народ тружеников, и потому что будущее, так же как их симпатии (я в этом ни секунды не сомневаюсь) и их чувство справедливости - на стороне трудящихся. Так вот, это в точности положение в провинциях Балтии. Откройте Кольба, великого статистика, которым гордится Германия, и вы увидите, что во всех провинциях Балтии, включая Санкт-Петербургскую губернию, насчитывается лишь двести тысяч немцев [Кольб насчитывает только шестьсот тысяч немцев]. Ровно четырнадцатая часть населения.
А теперь посмотрим, из каких элементов состоит это ничтожно малое немецкое меньшинство? Прежде всего, это дворянские потомки тех набожных крестоносцев Ливонии, которые, с благословения пап, ради добычи чужого добра под религиозным предлогом подвергли огню и мечу эту несчастную страну. Кто они сегодня? Самые высокомерные вельможи по отношению к народу, который они продолжают эксплуатировать, и самые услужливые и преданные слуги санкт-петербургского императора. Если наши друзья, немецкие демократы, хотят их забрать, если они думают, что дворы королевского дворца в Берлине не достаточно заполнены померанскими юнкерами, пусть их забирают! Затем, это пасторы лютеранской конфессии: самое, что есть неподвижное, одеревенелое и ортодоксальное в протестантизме. Они - самые любезные слуги земельных вельмож, ради блага которых они стараются убить или обездвижить сознание несчастных латышских или финских крестьян. Наши немецкие друзья, хотят ли они, принимая их в подарок, увеличить число своих собственных наемных попечителей народного невежества? Наконец, остается буржуазия. И видит Бог, она не лучше и не хуже, чем мелкая, средняя и крупная буржуазия городов Германии; зарабатывая на жизнь своим трудом, или же эксплуатируя, когда возможно, но без слишком большой злобы, труд других, она - верноподданный российских императоров, и она останется таковой для всех других правителей, которые захотят навязать ей свою власть. В какой-то момент она, действительно, может возражать своим хозяевам, но она не восстанет никогда. Так как рассуждать и всегда повиноваться - вот ее миссия на земле.
Все остальное население - два миллиона шестьсот тысяч против двухсот тысяч - финское или латышское, то есть абсолютно чуждое немецкой национальности; даже более, чем чуждое - враждебное, так как нет имени, более отвратительного для этого народа, чем имя немцев. И в этом нет ничего сверхъестественного: разве раб любил когда-нибудь своего мучителя и своего хозяина? Я сам слышал однажды от крестьянина Ливонии: "Мы будем ждать момента, когда сможем вымостить рижский тракт черепами немцев".
Вот, господа, страна, которую германские газеты представляют вам как немецкую. Является ли она от этого русской? Нет, ничуть. Будучи вначале немецкой, затем русской по праву завоевания, то есть через жестокую несправедливость, нарушение человеческого или естественного права, она по природе, инстинктам и воле своих жителей ни русская, ни немецкая, она финская и латышская. Чем она станет в будущем, к какой национальной группе она сама захочет примкнуть? Кто его знает? Что точно, и что ни один искренний и серьезный демократ, будь то русский или немец, не осмелится отрицать, это ее неоспоримое право располагать самой собой, независимо от желания тех двухсот тысяч немцев, которые ее угнетали, угнетают и которых она ненавидит, независимо от великой германской конфедерации севера, так же как и всероссийской империи.
Перейдем теперь к Польше. Вопрос мне кажется также простым, коль скоро мы хотим его разрешить с единственной точки зрения - справедливости и свободы: все народы, все страны, которые захотят принадлежать новой Польской конфедерации, будут польскими; все те, кого это не интересует, ими не будут. Русинское население Белоруссии, Литвы и Галиции объединится с кем захочет, и никто не сможет определить сегодня его будущую волю. Самым вероятным и самым желательным мне представляется то, чтобы Малороссия образовала с ним вначале национальную федерацию, столь же независимую от Великороссии, как и от Польши.
Наконец, сама Великороссия, этот народ с тридцатью пятью миллионами жителей, останется ли он политически централизованным, как сегодня? Это ни желательно, ни вероятно. Централизация тридцати пяти миллионов жителей никогда не сможет стать свободной внутри, мирной и справедливой снаружи. Великороссия, как и все другие славянские и неславянские нации, следуя основному течению века, которое настойчиво требует роспуска всех больших и малых политических центров власти, всех чисто политических институтов или организаций, и образования новых социальных групп на базе объединившегося труда, чтобы прийти позже ко всемирному товариществу, - Великороссия, как и все другие страны, которых коснется перст социальной и демократической Революции, начнет с самороспуска как политического государства, чтобы свободно преобразоваться снизу доверху и от окраин к центру в соответствии со своими нуждами, своими инстинктами, своими привязанностями и своими интересами, как индивидуальными, так и коллективными и местными на этой самой базе, которая является единственной, на которой могла бы основываться подлинная справедливость и реальная свобода.
Наконец, чтобы подвести итог, я повторю энергично: да, мы хотим решительного роспуска всероссийской империи, полного уничтожения ее мощи и ее существования. Мы хотим этого как в силу человеческой справедливости, так и патриотизма.
И теперь, когда я довольно ясно объяснился таким образом, который, как мне кажется, не оставляет места никакой двусмысленности, пусть мне будет позволено задать один вопрос нашим немецким друзьям, ставящим свои вопросы.
В своей любви к справедливости и свободе, хотят ли они отказаться от всех польских провинций, каким бы ни было их географическое положение и их стратегическая или коммерческая полезность для Германии, хотят ли они отказаться от всех польских краев, население которых не собирается быть немецким? Хотят ли они отказаться от своих так называемых исторических прав на всю ту часть Богемии, которую немцы не сумели германизировать теми милыми историческими средствами, иезуитскими и безжалостно деспотическими, которые нам известны, на ту страну, где живут моравы, силезцы и чехи, и где, увы, не слишком законную ненависть к немецкому господству невозможно отрицать? Хотят ли они отвергнуть во имя справедливости и свободы честолюбивую политику Пруссии, которая, во имя морских и коммерческих потребностей Германии, хочет силой включить датское население Шлезвига в Великую германскую конфедерацию Севера? Хотят ли они прекратить требовать, во имя тех же самых коммерческих и морских потребностей, город Триест, который скорее славянский, чем итальянский и гораздо более итальянский, чем немецкий? Одним словом, хотят ли они отказаться, со своей стороны, как они того требуют от других, от всякой государственной политики, и принять на себя, как другие, все условия, равно как и все обязанности справедливости и свободы? Хотят ли они принять со всей искренностью и во всех своих приложениях следующие принципы, - единственные, которые могли бы обеспечить возможность мира и международной справедливости: