Рассуждение господина Маркса приводит к совершенно противоположным результатам. Принимая во внимание единственно только экономический вопрос, он говорит себе, что наиболее передовые страны и, следовательно, наиболее способные совершить социальную революцию - те, в ком современное капиталистическое производство достигло наивысшей степени своего развития. Именно они, за исключением всех других, - цивилизованные страны, единственные, призванные начать и руководить этой революцией. Эта революция будет состоять в экспроприации, либо постепенной, либо насильственной нынешних собственников и капиталистов и в присвоении всех земель и всего капитала государством, которое для выполнения своей великой экономической, а также политической миссии должно быть по необходимости очень обширным, очень мощным и очень сильно сконцентрированным. Государство будет управлять и направлять землеобработку посредством оплаченных им инженеров, командуя армиями сельских трудящихся, организованных и дисциплинированных для этой обработки. Одновременно, на руинах всех существующих банков, оно учредит единый банк, финансирующий всю работу и всю национальную торговлю.
С первого взгляда понятно, что столь простой, по всей видимости, организационный план может покорить воображение рабочих, более жаждущих справедливости и равенства, чем свободы. Они безумно полагают, что и то, и другое может существовать без свободы, как если бы, для завоевания и закрепления справедливости и равенства, можно было оставить в покое все остальное и, главным образом, правителей, какими бы избранными и подконтрольными они ни называли себя народу во имя справедливости и равенства! В действительности, это был бы для пролетариата режим казарм, где унифицированная масса работников и работниц просыпалась бы, засыпала, работала и жила под бой барабана; для ловких и ученых - привилегия правления; а для евреев, привлеченных безграничностью международных спекуляций национальных банков, - обширное поле доходных махинаций.
Внутри это будет рабство, снаружи - война без передышки, если только все народы низших рас, латинской и славянской, одной, уставшей от буржуазной цивилизации, другой практически не знающей ее, но инстинктивно отвергающей, не смирятся c ярмом в основном буржуазной нации и государства еще более деспотичного оттого, что называется народным.
Социальная революция, такая, как ее представляют себе, желают и на которую надеются латинские и славянские трудящиеся, бесконечно шире, чем та, которую им обещает немецкая или марксова программа. Для них речь вовсе не идет о бережливо отмеренном освобождении только рабочего класса, реализуемом лишь в очень далекой перспективе, но о полном и реальном освобождении всего пролетариата, не только нескольких стран, но всех наций, цивилизованных или нет, и новая, подлинно народная цивилизация, должна начаться этим актом всемирного освобождения. И первым словом этого освобождения может быть только свобода, не та политическая, буржуазная свобода, столь превозносимая и рекомендованная как предмет предварительного завоевания господином Марксом и его соучастниками, но великая человеческая свобода, которая, разрушая все догматические, метафизические, политические и юридические цепи, которыми сегодня угнетен весь мир, даст всем, как коллективам, так и личностям, полную самостоятельность их действий и их развития, освобожденного раз и навсегда от всех инспекторов, руководителей и опекунов.
Второе слово этого освобождения - солидарность; не марксова солидарность, организованная сверху донизу каким-то правительством и навязанная либо хитростью, либо силой народным массам; не та солидарность всех, что является отрицанием свободы каждого, и которая даже там становится ложью, фикцией, имеющей в качестве реальной подкладки рабство; но солидарность, которая, напротив, является подтверждением и осуществлением любой свободы, берущая свой исток не в каком-то политическом законе, но в собственной коллективной природе человека, в силу которой никто не свободен, если все люди, которые его окружают, и кто оказывает хоть малейшее влияние, будь то прямое или косвенное, на его жизнь, тоже не свободны. Эта истина была великолепно выражена в правах человека, написанных Робеспьером, который объявил, что "рабство презреннейшего из людей - это рабство всех".
Солидарность, которую мы требуем, вовсе не должна быть результатом искусственной или какой-то авторитарной организации, она может быть только стихийным продуктом общественной жизни, как экономической, так и духовной; результатом свободной федерации интересов, чаяний и общих тенденций. Ее основы - равенство, коллективный труд, становящийся обязательным для каждого не в силу законов, но в силу вещей и коллективной собственности; в качестве направляющего света - опыт, то есть практика коллективной жизни и науки; и, как конечная цель, учреждение человечества и, следовательно, крах всех государств.
Вот идеал, не божественный, не метафизический, но человечный и осуществимый [1], только он соответствует нынешним чаяниям латинских и славянских народов. Они хотят полной свободы, полной солидарности, полного равенства; одним словом, они хотят всего человечества, и они не удовлетворятся, даже на временной и переходной основе, меньшим, чем это. Поклонники Маркса назовут их чаяния сумасшествием и это уже давно делается; но это вовсе не отклонит их от цели, и они никогда не променяют ее великолепие на явно буржуазную нищету марксова социализма.
Восстание коммуналистов в Париже положило начало социальной революции. Значение этой революции состоит даже не в довольно слабых опытах, которые у нее была возможность и время осуществить, а в идеях, которые она возбудила, в живом свете, который она пролила на подлинную природу и цель этой революции, в надеждах, которые она повсюду пробудила, и тем самым в мощном потрясении, которое она произвела в народных массах всех стран, но, в особенности, в Италии, где пробуждение народа датируется этим восстанием, главная черта которого - бунт Коммуны и рабочих товариществ против государства. Этим восстанием Франция одним махом возвысилась в своем статусе, и Париж вновь прославился как столица мировой революции под носом и под пушками натасканных Бисмарком немцев.
Эффект его был столь огромен повсюду, что сами поклонники Маркса, все идеи которых были опрокинуты этим восстанием, оказались вынужденными снять перед ним шляпу. Они сделали больше, наперекор элементарной логике и своим настоящим чувствам, они провозгласили, что его программа и цель совпадают с их собственными. Это была действительно потешная, хотя и вынужденная смена образа. Они должны были это сделать, под угрозой быть захлестнутыми и покинутыми всеми, настолько мощными были страсти, которые эта революция пробудила во всем мире.
Также надо восхититься смелостью, равно как и ловкостью господина Маркса, который, двумя месяцами позже, имел дерзость созвать конференцию Интернационала в Лондоне, чтобы представить ей свою жалкую программу. Впрочем, эта дерзость объясняется двумя вещами. Прежде всего, народный Париж был истреблен, и вся революционная Франция, за очень малым исключением, была на время принуждена к молчанию. И потом, подавляющее большинство французов, приехавших ее представлять в Лондоне, были бланкистами, и я думаю, что ясно изложил причины, толкнувшие бланкистов к поискам союза с господином Марксом, который, чтобы не встретить противников в полномочных представителях Парижской коммуны в Лондоне, нашел у них в тот момент сильную поддержку.
Известно, как в остальном эта конференция была топорно сработана; она была составлена из приближенных господина Маркса, заботливо отсортированных им самим, плюс несколько одураченных. Конференция проголосовала все то, что он счел нужным ей предложить, и марксова программа, превращенная в официальную истину, оказалась навязанной как принцип, обязательный для всего Интернационала.
Но с тех пор, как в Интернационале появилась официальная истина, для ее поддержки потребовалось правительство. Это было второе предложение господина Маркса; она было проголосовано, как и первое. С тех пор Интернационал оказался привязанным к мысли и воле немецкого диктатора. Ему дали право цензуры всех газет и всех секций Интернационала. Признали срочную необходимость тайной переписки между Генеральным Советом и всеми Региональными советами; ему предоставили, кроме того, право посылать секретных агентов во все страны, чтобы интриговать там в его пользу и вносить туда дезорганизацию ради наивысших почестей для господина Маркса. Его облекли, одним словом, полнотой тайной власти.
Чтобы обеспечить себе спокойное наслаждение ею, господин Маркс посчитал необходимым предпринять другие меры. Ему надо было любой ценой опорочить в общественном мнении противников своей диктатуры, и он оказал мне честь, предоставив мне первое место в их числе. Как следствие, он принял героическое решение меня уничтожить. Для этого он привез из Женевы своего мелкого статиста и женевского соотечественника, господина Утина, который, не принадлежа никакой официальной делегации, похоже приезжал в Лондон лишь для того, чтобы выплескивать на меня в течение Конференции все виды оскорблений и ужасов. Пока я еще не знаю, что он сказал, но сужу об этом по следующему факту. Гражданин Лоренсо Асприльо, делегат испанской Федерации, по своему возвращению в Испанию на вопросы нескольких моих друзей написал им следующий ответ:
"Если Утин сказал правду, Бакунин должен быть бесчестен; если он лгал, Утин - бесчестный клеветник".
И заметьте, все это произошло при моем полном незнании, и я узнал об этом факте лишь по этому ответу господина Лоренсо Асприльо, о котором мне сообщили только в апреле или мае.
Циркуляр Генерального Совета, превращенного, таким образом, в официальное правительство, поведал, наконец, ошеломленному Интернационалу о государственном перевороте, которому он только что подвергся.
Я думаю, что господин Маркс, самодовольный от своего триумфа, слишком легкого, чтобы быть прочным, и диктаторской власти, которой его облекли, был ослеплен настолько, что и не подозревал о той ужасной буре, которую его государственный переворот должен был поднять в независимых регионах Интернационала. Честь первого бунта принадлежит Федерации Юры