И Степан безвольно обмяк на широкой садовой скамейке, и устало закрыл свои подернутые поволокой очи. Мне ничего не оставалось, как попытаться успокоиться и расслабиться рядышком с моим одарённым, но бестолковым приятелем.
Сутки, проведённые на ногах, и суматошная бессонная ночь, в конце концов, дали о себе знать. Отяжелевшие свинцовые веки против воли моей начали неторопливо смыкаться, закрывая веером тёмных ресниц мой утомленный и затуманенный взор.
Расплывчатые, путаные мысли хаотично кружили в моём сознании, неудержимо затягивая его в призрачную бездну небытия и забвения. Краешком уха, где-то вдали, я смутно улавливал тяжёлое равномерное сопение Степана и, вдруг, почувствовал, как его голова мягко прислонилась к моему расслабленному и осунувшемуся плечу. Гигант что-то глухо бубнил, засыпая на моём одеревеневшем плече, но я ни слова не мог разобрать из его тихого бессвязного бормотания.
Жуткая, засасывающая в хладную нирвану полудрёма слащаво манила меня в неведомый край призраков и теней, подальше от тяжких мирских забот и назойливой людской суеты. Казалось ещё немного, ещё чуть-чуть и я окончательно угожу в нежнейшие, пьянящие, но чрезвычайно цепкие объятья Морфея. Но что-то странное не давало моему рассудку окончательно погрузиться в бездонный океан старца Гипноса. И разум неустанно всплывал поплавком на поверхность всё ещё не угасшей в изнеможении осознанности. И, похоже, этим назойливым будильником был приглушенный и заунывный голос Степана, раз за разом вторивший какие-то странные неразборчивые словеса.
С превеликим трудом я собрал все остатки моей силы воли, встрепенулся всем телом и напряг притуплённый усталостью слух. И тут я явственно осознал, что с уст гиганта слетало заветное имя, не дающее ему ни забытья, ни успокоения даже в самом глубоком и целительном сне:
– Ядвига… Ядвига… Ядвига…
ЧАСТЬ II. НИКОЛАЙ НИКОЛАЕВИЧ
1. Нежданный гость
Мало-помалу зудящий голос моего товарища по ночлегу умолк, и я, наконец-то, обрёл такое долгожданное умиротворение и спокойствие. Ну уж теперь-то мне непременно удастся расслабиться и всласть отдохнуть, отбросив тревоги, смятенье и мрачные мысли.
Однако совершенно нежданно моего измученного слуха коснулись какие-то странные, невеселые и тоскливые звуки. И они словно бы потакали нахлынувшим на меня слабосилию, лености и безволию.
– Успокойтесь, расслабьтесь и отдохните от изматывающих душу трудов, забот и печалей, – донёсся до меня далёкий, ласковый, но болезненно грустный девический голос.
Но воспринял я этот чарующий голос вовсе не слухом. Он как будто бы сам собой возник где-то там – в глубине моего истомленного мозга:
– Покой. Сладкий покой. Блаженный покой. Вечный покой.
И от этого приторного, медового голоса на душе почему-то стало невыносимо морозно, горестно и печально.
– Туп, туп, туп, туп…
Звук тяжёлых, равномерных, неторопливых шагов насилу пробился в моё помутнённое сознание сквозь одолевшую меня липкую полудрему.
– Безусловно, кто-то идёт, – титанически напрягая мозг, попытался я собрать воедино мои разбредшие в разные стороны мысли. – Если это охрана парка, то сейчас мы получим целую кучу досадных проблем и совершенно не нужных нам юридических неприятностей. Святой Бессмертный! А может это вовсе и не сторож, а сама Костлявая Смерть! Грозно надвигается со своей острой, разящей косой, чтобы вырвать из тел наши грешные и мятежные души!
Ледяные щупальца неописуемого, животного ужаса стянули и обездвижили моё продрогшее от холода тело. Мне нестерпимо захотелось вскочить на ноги и закричать на всю сокрытую тенью деревьев округу:
– Сгинь! Испарись! Изыди, нечистая!
Но оцепеневшие от страха и окоченевшие от хлада мышцы абсолютно не желали слушаться своего законного хозяина. Казалось, смертельная тяжесть придавила моё разбитое тело к злополучной скамейке и абсолютно не собиралась выпускать из своих безжалостных, хватких объятий. Чудовищным, нечеловеческим усилием воли я заставил распахнуться мои слипшиеся от сонливости веки. Мне с величайшим трудом удалось сбросить с плеча придавившую его голову Степана. И, рыча от неимоверной натуги, я поднялся на мои дрожащие от напряжения ноги.
– Туп, туп, туп, туп, – звук шагов неумолимо приближался со стороны парковой дорожки, плавно сворачивающей за кусты и деревья в нескольких метрах от нашей скамьи. Я весь напрягся, судорожно сжал окостеневшие ладони в кулаки и медленно поднял их на уровень моих онемевших от холода плеч. Затем я выставил вперёд левую ногу, чуть пригнулся и приготовился встретить приближающуюся из-за поворота неведомую и незримую мне опасность.
Из-за изгиба аллеи, покачиваясь на ходу и размеренно топая могучими ногами, появился…
Нет-нет! Не Ангел Смерти. Не владыка Подземного Царства Аид. Не Костлявая Смерть с окровавленной косой. Не бессердечный и бесчувственный бог смерти Танат. И даже не суровый Смотритель нового городского парка, беспощадный и непреклонный к нарушителям общественного порядка и спокойствия… Увидев кого-либо из них, я удивился бы не до такой высокой степени, а неизмеримо менее. То, что довелось мне узреть в тот роковой момент, ошеломило меня до полного одурения.
Из-за поворота аллеи медленно, тяжело печатая каждый свой шаг, появился громаднейший Дед Мороз. На могучей спине он тащил необъятный мешок из плотной фиолетовой ткани с вышитыми на ней мерцающими золотистыми звёздами.
Да-да! Ни Санта Клаус, ни Пай Натал, ни Пэр Ноэль, ни Дедушка Юлтомтеннен, а самый что ни на есть настоящий Дед Мороз. В красной шапке, расшитой серебряными нитями и отороченной белым мехом, в длинном красном тулупе с роскошным песцовым воротником. Могучий старик, как и полагается, был подпоясан широким расшитым, узорчатым кушаком. Длинная, лопатистая бородища спадала почти что до самого его пояса, а округлые щёки горели естественным и здоровым румянцем. Дед Мороз неторопливо приближался к нашей скамейке, меланхолично напевая на ходу детскую песенку о маленькой ёлочке. Правой рукой он придерживал за горловину мешок, лежащий не его широкой спине, а левой при каждом втором шаге опирался на довольно внушительный деревянный резной посох.
– Э-э-э… О-о-о… Ы-ы-ы… – попытался я хоть каким-то образом пробудить моего мирно похрапывающего товарища, но голос предательски отказал мне в повиновении.
Я неосознанно попятился назад, но, упёршись икрами ног в рейки скамейки, не устоял, и тяжело плюхнулся на жесткое сиденье, с размаху пнув локтем под рёбра хрюкающего во сне Степана.
– А…? Что…? Пора на работу? – встрепенулся разбуженный таким бесцеремонным образом гигант.
Он лихорадочно завертел головой, испуганно глазея по сторонам и часто хлопая своими белёсыми ресницами. Завидев необычного гостя, Степан нервно вздрогнул и тотчас вытянулся в струнку, широко растворив свой рот и выкатив голубые овальные глазища. Не удивлюсь, если и мой внешний вид в эти мгновения был до полного неприличия идиотическим. То есть самый что ни на есть подходящий для торжественной встречи главного глашатая весёлого Рождества.
А Дед Мороз, согнувшийся под тяжестью огромного мешка, неспешно подошёл к скамейке, приподнял голову и добродушно взглянул на наши растерянные и вытянувшиеся от изумления физиономии. Мощным движением руки он вонзил посох в землю у обочины аллеи, приветливо улыбнулся и молвил своим густым, резонирующим басом:
– Прочесть ли вам приветствие в стихах,
Или войти без лишних предисловий?
Я просто ошалел и окончательно потерял дар речи. В моём сознании ещё укладывалось, что можно встретить Деда Мороза в ночь перед католическим Рождеством. Я мог предположить, что любимец славянской детворы случайно заблудился и по ошибке забрёл в далёкую Португалию. Но встретить Деда Мороза, цитирующего Вильяма Шекспира!!! Это было уже чересчур для моего усталого и воспалённого мозга.
Я хотел было что-то ответить, но язык совершенно одеревенел и даже не желал шевелиться в моей пересохшей глотке.
– Гм-м-м! – задумчиво промычал нежданный посетитель, поглаживая рукой белоснежную шелковистую бородищу. – Народ безмолвствует.
Я отчаянно собрал мою волю в кулак, набрал в рот слюны, с трудом сглотнул её и, наконец, хрипло ответствовал незваному визитёру:
– Совсем не знак бездушья молчаливость,
Гремит лишь то, что пусто изнутри.
– А-а-а-а! Так вы, значит, живые! – радостно воскликнул могучий старец. – А я уже было подумал, что это скульптурная композиция «Ошалелые ротозеи». Здесь в Порто на Кордоарии, в скверике напротив городского трибунала, сидят на скамеечке хохочущие старички. Видно, в несказанном восторге от мудрых решений местных третейских судей. Весёлые старички, ну совсем как живые! А на поверку вышло – бронзовые истуканы.
Дед Мороз чуть присел и сбросил со спины свой увесистый, безразмерный мешок на изумрудный травяной газон по соседству с нашей садовой скамейкой.
– А Вы, любезнейшие, не против, если я присяду рядышком с Вами? – поинтересовался он.
Мы синхронно отрицательно замотали подбородками и суетливо отодвинулись по деревянным брусьям скамьи: я – вправо, а Степан – влево. Старец, кряхтя, уселся на освободившееся место, и скамейка ощутимо прогнулась под тяжестью его дородного тела. Дед Мороз снял шапку и размашисто вытер рукавом пот, обильно струившийся по его благородному высокому лбу. Я обратил внимание, что и волосы, и борода у него собственные, натуральные. И не седые, а именно белокурые. Да и трудно было при ближайшем рассмотрении назвать стариком этого крупного, статного и пышущего здоровьем мужчину. Если считать по земным меркам, то ему навряд ли было более пятидесяти лет. Мне даже показалось, что наш гость преднамеренно старался выглядеть старше и солиднее, чем был на самом деле.
– А как Вас величать, почтеннейший? – потихоньку приходя в себя, полюбопытствовал я.