Серега кивнул, но продолжил гнуть линию:
— Это так. Но все равно, ты не подумал, что именно то же самое чувствовала бы твоя супружница, узнав о твоих похождениях. Хотя бы об одном из них.
— Она не о чем не знала, я гарантирую.
— Я бы не был столь уверен. Бабы они такие, все подмечают. Могла догадаться, или сообщил кто.
— Кто?
— Не знаю, «доброжелатель» какой-нибудь.
Сивый поднял руку и сказал:
— Есть большая разница. Когда мужик ходит налево, и когда баба. Когда из одного чайника льют в шесть чашек, это нормально. И совершенно не нормально, когда шесть чайников сливают в одну чашку.
— Во! — воскликнул Леник, хлопнув его по плечу. — Мы, мужики, существа, как его… Полигамные, во.
— И бабы тоже, — ответил Сергей.
— А бабы тут причем, — возмутился Леник. — Это нам, мужикам, нужно разбросать свое семя. Чем дальше, тем лучше!
А притом, — невозмутимо продолжал Сергей, — что бабы стараются за потомство. Чтобы здоровое было. Это у них инстинкт такой. Телегония, слышал?
— Что еще за нахугония?
— Телегония. Вот скажи, какая собака здоровее, дворовая или породистая?
— Натурально, дворовая. Ее ни одна холера не берет.
— Не знаешь, почему?
— Я те что, ботаник что ли, в натуре? Не знаю. Шаман, что ты привязался?
— Я скажу. У дворняг гены разные перемешаны, они делают ее живучее, — сказал я.
— Верно, но почему всегда из этой мешанины выбираются самые лучшие, живучие гены? Почему не дохлые, болезненные?
— Хрен его знает, природа так устроена. Естественный отбор.
— Не говори штампами. И не путай причину и следствие. Телегония причина, естественный отбор — следствие.
Леник махнул рукой, плюхнулся на колоду с видом обиженной добродетели. Мол, несите, что хотите. Но ушки торчком, заинтересовался. Более того, я вдруг обнаружил, что стоит тишина, и остальные тоже слушают. Сергей обвел всех взглядом, продолжил:
— Вернемся к нашим баранам. Организм бабы запоминает каждого мужика, кто в ней побывал. Вернее его гены. Они аккуратно складируются где-то в укромном месте.
— Что, даже если в гандоне? — не выдержал Леник.
— Нет, только без гандона. Нужен тесный контакт. Баба либо беременеет, либо гены идут в кладовую, до лучших времен.
— Брехня это все, — сказал Гена. — Я в такие вещи не верю. Господь сотворил этот мир, вот и все, что мне следует знать. А, как и почему — пускай ученые бездельники головы ломают.
— Не брехня, Ген, — покачал головой Сергей. — Вот тебе простое доказательство. Мы уже без малого тридцать лет живем в чернобыльской зоне. Безвылазно, практически с самого детства, так?
— Ну.
— Наша нация одна из самых пьющих в мире. Практически у каждого поломаны гены. А дети нормальные рождаются. Уродов не особо больше, чем в других странах. В пределах погрешности. Знаешь почему?
— Почему?
— Потому, что девки замуж не целками выходят. Вот залетела баба. А у мужика ген поломанный. Все. Дите инвалидом родится, если вообще выживет. Это если у девки нету запасных, припасенных генов. Зато если есть, то повезло. Из кладовой достается такой же кусок гена, только целый и используется вместо поврежденного. Ребенок рождается хороший, умный, всем мамкам и бабкам на радость. Практически папина копия, за исключением разве что цвета волос или глаз. Это и есть телегония. Именно она сохраняет виды любых живых тварей, не только человеков, от вырождения и вымирания в случае катастроф. В том числе и радиоактивного заражения.
— Наши города — одна сплошная катастрофа, — кивнул Сивый, — как посмотрю на эти коптящие трубы… Машины, сплошной угарный газ. А что они в городах жруть — как это вообще есть можно?
— Так что лучше, Гена? — спросил Сергей, обращаясь к Ушатому, — взять в жены девушку опытную? Закрыть глаза, если вдруг гульнет? Зато получить здоровое потомство. Или женится на целочке, трястись над ней как янычар, а потом всю жизнь мучаться с больным дитем, или бросить ее как последний трус? А, Гена?
— Ну не знаю, — ответил тот, — я бы все равно не смог.
— Кто не в курсе, хочу отметить, — продолжил Сергей. — Именно из-за нехватки мужских генов баб накрывает психоз, известный как «бешенство матки». Оно зудит, как голод. Чем дальше, тем больше. Сначала незаметно. Затем нарастает и сносит крышу. Там и депресняк и прочие «прелести». Бывают случаи, девки с окон сигают.
— Спермотоксикоз, только у баб, да? — спросил Леник.
— Ага, и лечится так же. Спрашивается, ну уйди ты на неделю с мужиками в загул. Все как рукой снимет. Но нет, не так воспитаны. Проще ласты склеить, и прощай, злая жизнь.
С замужними еще хуже. Незамужняя формально свободна и может трахаться с кем угодно. Для замужней это табу. Если начинается у такой, мужику приходится, ох как несладко. И это ей не так, и то. Пилит, придирается ко всему без конца. Нарывается на грубость. Постоянные скандалы и упреки. В конце концов, либо заводит любовника, либо у нее чайник рвет совсем и она уходит.
Сергей замолчал. Затем, обращаясь к Андрею, сказал.
— Так что, Михалыч, береги жену. Голод уйдет. Придут стыд и раскаяние. Прости ее, обними и приласкай. И живи дальше, как человек.
— Серега, а ты сам бы так смог?
— Я-то смог бы. В моей семье, я закрывал глаза на все. Жена могла спать с кем хочет. Главное, что бы домой не водила. Вообще, я думаю, нормальная баба не станет бросаться семьей ради минутного кайфа. Гульнула, значит, надо было. Сын похож на меня, ну и ладненько.
— Ни хрена себе, — пробормотал офигевший Леник, — чего же тогда она тебя бросила? С таким мужиком любая осталась бы жить.
— Не она бросила, я сам ушел.
— Почему?
— Не мог дать им то, что они хотели.
— Что это?
— Нормальную человеческую жизнь. Странный я… — сказал Сергей, замолкая.
— Что правда, то правда, — ответил Леник, — тут я с тобой согласен.
— И возвращаясь к нашим барабанам, — вспомнив, сказал Сергей. — Как видишь, Леник, бабы тоже полигамны.
— Да пофиг мне, — мотнул головой Леник. — Вот заладил.
— Более того, твоя полигамия роду человеческому особо и не нужна. Нас и так почти семь миллиардов. А вот женская полигамия на фоне атомных станций, коптящих труб, выхлопных газов, красителей, консервантов, бухла — наконец, приобретает особый смысл. Бабы, таким образом, берегут нашу нацию, наш генофонд от уничтожения.
— Етить твою мать, — встрепенулся Леник, — ты только в деревне об этом не заикнись! И так бабы твоей телегонией направо-налево занимаются. А если еще в позу станут, да медаль на шею наденут. Хрена лысого в грызло потом дашь!
Сергей повернулся к Михалычу и сказал, заканчивая:
— Просто забей. Это природа, вот и все.
Андрей поднял глаза.
— Забить, и все? Я, вообще-то совсем не врубился, о чем ты говорил. Возможно, что-то в этом есть. Может быть, найдутся такие, как ты, которым пофиг. Но я, как и Гентос, как и большинство мужиков на планете, не могу. Хотел бы забить, но не могу. Рана в душе, понимаешь? Болит, и ноет, и ноет. Жаль, нельзя вытащить это дерьмо из души и бросить на дорогу.
— Иногда можно, — осторожно встрял я. — Бывает, вдруг неожиданно все пофигу становится. Отрешился, раз и навсегда. Сложно, но можно. Я однажды так забил. Резко, одним днем, раз — и отпустило. Ты, Михалыч, тоже. Махни рукой, и гори оно гаром, синим пламенем.
Мужики принесли охапки скошенной, уже высушенной травы, разлеглись возле костра. Мы последовали их примеру. Разговор как-то сошел на соседей. У кого какие мрази попадались. Я просто смотрел вверх. Две вещи, на которые можно смотреть бесконечно. Огонь и звездное небо. Костер мерно потрескивает. Маленькие искорки срываются с языков пламени и устремляются ввысь, стремясь занять своем место рядом со звездочками. Небо сегодня на редкость удачно вызвездило. Отчетливо виден млечный путь. Такого в городе не увидишь. Все примолкли, завороженные. Даже Леник и Сивый перестали перебрасываться шуточками. Мы слушали треск костра, шум ветра через деревья, шорохи ночных животных.
Я нарушил тишину.
— Смотрите, мужики, отсюда сразу три планеты видно. Вон там, сразу над деревьями вслед за солнцем уходит красавица Венера. Смотрите, какая яркая. А вон там, прямо над нами, Юпитер. Защитник и спаситель нашей планеты. Если бы не он, не было бы жизни на земле. Он ужасно далеко, но светится не намного меньше Венеры. В бинокль можно даже увидеть пару его спутников.
И, наконец, — я помолчал, отыскивая тусклую звездочку среди похожих товарок, — вон там, сморите, почти не отличимый от звезды, его величество, Сатурн. Его кольца завораживают…
— Сатурну больше не наливать, — давясь смехом, перебил Леник, и больше не сдерживаясь, захохотал. Его смех подхватили остальные.
— Я вижу еще одну планету, — сказал Сивый, когда смех начал стихать.
— Какую?
— Да та, что под ногами, — сказал он. Ему ответил новый взрыв хохота.
Напряжение спало. Леник отрезал со стола кусок сала, насадил на прутик и стал жарить на огне. Гена и Андрей сделали то же самое. Мне было лень вставать. Как и оставшимся.
— Вот чего-то все-таки не хватает, — протянул Валет.
— Я знаю чего, — ответил Сергей.
— И чего же?
— Какой-нибудь истории на ночь.
— Какой, например?
— Ну, например, про Черного Прапора, слышал?
— Бэээ… Меня сейчас стошнит.
— А про Черного Дембеля.
— Шаман, ну харэ баяны гнать!
— Про Черного Доктора знаете? — вмешался Андрей.
— Про доктора, говоришь? — задумался Леник. Поморгал немного, и сказал: — Не, такой не знаю. Давай, Андрон, накидывай.
— Ну, хорошо. Тогда, слушайте, — Андрей замолчал, Гентос и Валет о чем-то жарко спорили. Сивый хлопнул Валета по ноге:
— Тихо ты, дай послушать.
Михалыч подождал, пока они успокоятся. — Случилась эта история пару лет назад, где-то между Брестом и Гомелем. Как раз посередке между Витебском, и вашей Гориводой…
Маршрутка шла в сторону российской границы. Рейс «Киев-Москва». Многие пассажиры еще спят. Даже те, что подсели в Гомеле. Отрубились после посадки. Рассвело. Солнца еще нет, но встречные машины уже стали выключать габариты. Дорога идет вдаль, слегка утопая в утренней дымке. Машин мало, что не удивительно для этого времени суток.