День был яркий, солнечный даже к вечеру, поэтому мои темные очки никого удивить не могли. Я повязала голову косынкой, надела подаренный плащ, длинный и широкий. Положила в карман немного денег и подошла к бабе Глаше с вопросом, как доехать до улицы Пирогова.
— А прямо туда та самая маршрутка идет, на которой мы с вокзала ехали, шестерка «а», — ничуть ни удивясь, ответила она. — Поднимешься наверх, встанешь у гаражей. Когда поедет мимо, помаши ей. Хотя там всегда кто-то выходит, и так остановится. Проедет мимо вокзала, потом свернет на Платановую аллею. Потом будет мост через реку, после него снова свернет, мимо парка поедет. Хотя, ладно, просто попросишь остановиться на второй горбольнице, только и всего. А там уже спросишь, куда идти. А то запутаешься. Смотри аккуратнее.
Она поправила мне воротник плаща и перекрестила меня.
Выйдя за ворота, я словно подобралась в комочек. «Ну и плевать! — твердила она себе. — Пусть смотрят!»
Карабкаться в гору партизанской тропой не хотелось — уж больно круто. Прошла по узкой улице до лестницы, никого не встретив. Лаяли за заборами собаки, прогудел где-то вдалеке поезд. Теплый ветерок ласково гладил по щеке. Хотелось радоваться жизни и ждать чего-то светлого, но… не получалось. И так от этого было обидно, что я чуть не расплакалась.
Когда я была уже почти на самом верху лестницы — раскрасневшаяся, расстегнувшая плащ, едва передвигающая ноги, когда навстречу попалась женщина с пуделем на поводке. Посмотрев на меня, она вздрогнула и быстро отвела взгляд.
Я проглотила колючий комок, сцепила зубы. Перевела дыхание и пошла дальше. Неприятно, но… терпимо. Лиха беда начало.
Пропетляв между частными домами и гаражами, я вышла к тому месту, где останавливалась маршрутка. Там уже стояли две женщины с мальчиком и пожилой мужчина. Я внутренне напряглась, готовая снова кричать про себя: «Ну и пусть, наплевать!» Первая реакция людей, увидевших мое лицо, была в общем-то одинаковой: они либо вздрагивали, либо просто замирали, как это бывает, когда увидишь что-то неожиданное, неприятное. Потом одни отводили взгляд — вежливо или с плохо скрываемым отвращением, другие, наоборот, начинали разглядывать меня со злорадным любопытством. Встречались и такие, которые вздыхали с жалостью, но от этого было едва ли не тяжелее.
Снова подул ветерок, и я, только что зло твердившая про себя «плевать», словно услышала чей-то голос, теплый, зеленовато-золотистый, пахнущий нагретым на солнце виноградом: «Потерпи». И — странно! — мне сразу стало легче. Я как будто мгновенно оказалась за высокой стеной, где чужие любопытные взгляды уже не могли меня достать.
Маршрутка ехала по городу, я жадно смотрела в окно. Гостиница «Москва», фонтан, кинотеатр «Спутник», парк «Ривьера». Нет, ничего. Вот начали подниматься в гору мимо утопающих в зелени санаториев и коттеджей за высокими заборами.
— Горбольница, пожалуйста. — Водитель притормозил на остановке у дома, похожего на небольшой замок. — Пирогова — через дорогу и вниз.
Я перешла на другую сторону, удивившись, что машины послушно остановились перед пешеходами, пересекла небольшой рынок и оказалась на улице Пирогова.
— Шестой дом — там, — замахали руками в разные стороны бабульки, торгующие у магазина воблой и семечками.
Шестых домов оказалось целых три — немного облезлые двенадцатиэтажные «свечки», разукрашенные цветными прямоугольниками, вполне авангардно. Нужный, с которого начиналась нумерация квартир, оказался почему-то в середине. Я поднялась на крыльцо и оказалась в узком проходном коридоре с обшарпанными стенами. В конце коридора обнаружилось что-то вроде огороженной площадки, с которой небольшая лесенка спускалась к запасному выходу. Здесь же была и квартира номер один с грязноватой металлической дверью.
Звонок не работал. Пришлось стучать. Какое-то время за дверью было тихо, потом глазок вспыхнул светлой точкой.
— Кто? — спросил бодрый тенорок.
— Я к Варе… к Валерию Петровичу. — Я моментально вспотела и запуталась языком.
Дверь приоткрылась, из-за нее выглянул высокий светловолосый мужчина лет тридцати пяти, одетый в синий спортивный костюм. На резинку штанов нависало аккуратное «пивное» брюшко, хотя сам по себе мужчина был довольно худощав. В волосах, кудрявых и пушистых, как одуванчик, со лба и до самой макушки прогрызли ходы коварные залысины.
Это мой муж?!
— Слушаю вас, — с долей сомнения сказал Валерий, вежливо и старательно глядя куда-то в район моего живота.
Я совершенно растерялась, внезапно прочувствовав до конца абсурд ситуации, и пробубнила невнятно:
— Я, наверно, Марина.
— Марина? — Валерий вскинул брови к самым залысинам. — Какая Марина? И почему «наверно»? Вы что, не знаете, кто вы? Что за бред?
— Валерик, кто там? — донесся из квартиры тоненький женский голосок.
— Это ко мне.
Валерий вышел на площадку, прикрыл за собой дверь и прислонился к ограждению.
— Так что? — спросил он, вынимая из кармана куртки пачку сигарет и зажигалку.
Я набрала побольше воздуху и начала рассказывать. Ничего во мне при виде этого человека не отозвалось, только снова и снова шевелилось странное тягостное чувство: это мой муж?! Пусть даже бывший. Это был первый человек, которого я должна была знать, но не знала. Потому что не помнила. Или все-таки не муж? Но тогда я, конечно, не Марина Слободина.
— С ума сойти! — выслушав меня, Валерий погасил сигарету и аккуратно пристроил окурок в стоящую в уголке баночку из-под горошка — наверно, здесь была его обычная курилка. — Да, я помню, мне звонили из милиции, интересовались, где ты можешь быть. А я откуда знаю? Я тебя не видел с самого развода. Если, конечно, ты — это ты. Я ведь так понял, стопроцентной уверенности в этом нет?
— Нет, — вздохнула я виновато. — Так что Мариной называю себя, можно сказать, условно. И билет, который нашли у меня в кармане, вполне мог быть и не моим. Хотя в Сочи я бывала, это точно, кое-что я все-таки вспомнила.
— Значит, у тебя нет ни документов, ничего?
— Нет.
— Как же ты тогда?..
— Да вот так. Приютила одна бабулька. Теперь пытаюсь вспомнить хоть что-то. Врач сказал, что это вполне возможно. Мне дали телефон адвоката, который мог бы помочь, если я действительно что-то стоящее вспомню. Ну, что могло бы доказать, что я — это я. Скажите, а у Марины были какие-нибудь особые приметы? — Я обращалась к нему на «вы», хотя он сразу перешел на «ты». — Вы ведь должны это знать. Ну, там, родинки, шрамы?
— Да нет, — с сомнением выпятил губу Валерий. — Ничего такого особенного. Ни родинок приметных, ни шрамов. Вообще, что-то общее у вас есть, если хорошо присмотреться. Глаза… Рост, фигура. Хотя Марина потолще была.
— Я долго в больнице лежала, могла и похудеть. А волосы?
Я сдернула с головы косынку, и Валерий вздрогнул, совсем как та женщина на лестнице, но мне было все равно. Ну, почти все равно.
— Честно говоря, не помню. Ты… или она так часто красила волосы, что я уже и не помню, какой у нее натуральный цвет был. Когда мы разводились, ты… она была блондинкой. Конечно, черные любят блондинок.
— То есть? — не поняла я. — Какие черные?
— Да, я забыл, что ты ничего не помнишь. Или не знаешь, — горько усмехнулся Валерий. — Может, и не стоит говорить? Да нет, скажу. Марина… Я буду так говорить, хорошо? Так вот, Марина предпочитала, скажем так, лиц кавказской национальности. Наверно, потому что у них обычно нет денежных проблем, как, например, у простых преподавателей истории в вузе. Или уж по какой-то другой причине, не знаю. Так вот, моя дорогая женушка наставляла мне рога с каждым встречным хачиком. А я, как последний идиот, делал вид, что ничего не знаю. Потому что, как идиот, да не как, а просто идиот, в общем, любил ее очень.
Я смотрела на него во все глаза, приоткрыв рот, и выглядела, наверно, крайне глупо, а Валерий расхаживал по площадке взад-вперед, на лице его выступили некрасивые красные пятна.
— А потом я поехал в Краснодар по делам, — продолжал он. — Приезжаю, а квартира пустая, словно корова языком вылизала. Ни вещей, ни мебели — ничего. Голые стены. Думал, обчистили квартиру, хотел в милицию звонить. Потом смотрю — на лоджии коробка с моей одеждой и записка: «Дорогой Валерик, я ухожу к любимому мужчине, на развод подам сама. Будь счастлив».
— Господи! — прошептала я, закрыв глаза.
— Готов спорить, тебе сейчас очень хочется, чтобы ты оказалась не Мариной Слободиной, а кем-нибудь другим.
Я убито молчала. Что тут скажешь? А мне-то казалось, что все самое страшное со мной уже случилось. Оказалось, нет.
— Даже не знаю…
— А что тут говорить? Не слишком приятно узнавать о себе такое. А делать? Ладно, проехали. Все равно ничего не вернешь. Хотелось бы сказать, что Бог тебя наказал, но… Ты ведь все равно ничего не помнишь. А может, это и не ты была, кто знает.
— Вот я и хочу узнать, — прошептала я, опускаясь на корточки и пачкая полы плаща о грязный пол. — А как?
Валерий пожал плечами и достал еще одну сигарету.
— Знаешь, если честно, мне тебя жаль. Кто бы ты ни была. Если не Марина, то просто жаль. А если Марина, то… Наверно, еще жальче. Обидно, когда любовь превращается в такую вот жалость.
— Брезгливую?
— Где-то, наверно, да, — удивленно посмотрел на меня Валерий. — Странно, что ты это понимаешь. Зла нет, только вот снисхождение такое: что с нее взять. Впрочем, я никогда злопамятным не был. Столько ты мне горя принесла, особенно когда нашего… — тут он осекся и махнул рукой. — Неважно.
— Прости меня. — Я опустила голову, стараясь не зареветь.
— Простил. Знаешь, когда тебя сейчас увидел, когда ты только все рассказала, всколыхнулось такое вот… злорадное. Ага, мол, получила. А потом даже неловко стало. Ладно. Ты уж извини, помочь особо ничем не могу. Но если действительно все вспомнишь и документы восстановишь, квартиру разменяем. Мы же на нее две наших поменяли. Сейчас в этом районе квартиры очень дорогие