а и связанным с ними членом b. Например: как Творец Земли (b151) связан с вещами, взятыми из его тела (a1); как Всеобщий Отец (b2) связан с существами, которых он породил (a2); как медитирующий Брахма (b3) связан с видениями его медитации (a3); как свет (b4) – с его преломлениями (a4); как паук (b5) – со своей паутиной (a5); и т. д., и т. д., ad infinitum (bn : an); так и «Бог» (x) связан с творением (c).
Богословие как неверное прочтение мифологии
Если мифы не могут быть поняты или прочувствованы как истинные таким вот образом, они теряют свою силу, свою магию, свое очарование для мыслителей «мягкого» типа и становятся просто археологическими курьезами, пригодными только для какой-то упрощенной классификации. И это, действительно, выглядит как смерть, которой больше всего боятся сами герои мифов. Мифы постоянно соскальзывают с феноменального на универсальное, трансцендентное. «Я и Отец – одно», – провозглашает, например, Христос (Ин. 10:30). А Кришна в Бхагавадгите показывает, что все формы мира укоренены в его метафизической сущности так же, как и сама эта сущность укоренена во всех вещах:
Мой источник тайный не ведом ни богам, ни великим провидцам: ведь во Мне и провидцы и боги обретают свое начало. Тот, кто знает, что Я – нерожденный, безначальный мира владыка, – он один средь людей, незаблудший, от грехов себя всех очищает… Всех существ Я душа, в самом сердце Я их пребываю; Я – начало их, Я – середина, и конец всех существ Я также. Среди адитьев Я есмь Вишну, средь светил Я – лучистое солнце… из всех водоемов – море… среди тварей Я – лев, их владыка, среди птиц Я – великий Гаруда… Среди тех, что колотит, – дубина, у идущих к победе – хитрость, среди тайных вещей Я – молчанье, Я для знающих – знанье…16
Аналогичным образом, «Убийца Врагов», герой племени апачи-хикарилья из Нью-Мексико, так сформулировал свою последнюю речь:
Земля – мое тело. Небо – мое тело. Времена года – мое тело. Вода – тоже мое тело… Мир по размеру таков как мое тело. Мир так же необъятен как мое слово. И мир так же велик, как мои молитвы. Времена года велики лишь настолько, насколько велико мое тело, мои слова и моя молитва. То же самое с водами; мое тело, мои слова, мои молитвы необъятней, чем воды. Кто верит мне, кто слушает то, что я говорю, тот будет жить долго. Тот, кто не слушает, кто думает о злом, будет жить недолго. Не думайте, что я – только на востоке, юге, западе или севере. Земля – мое тело. Я там. Я повсюду. Не думайте, что я пребываю только под землей или только на небе, или только во временах года, или по ту сторону вод. Все это – мое тело. Это правда, что подземный мир, небо, воды – все суть мое тело. Я есть все. Я уже дал вам то, что вы должны принести мне в жертву. У вас есть два вида трубок, и у вас есть горный табак17.
И – у Эсхила:
Зевс – и эфир, Зевс – и земля, и небо – Зевс:
Все сущее и все превыше сущего18.
«Нам надо понимать, – говорил старый знахарь племени сиу, Черный Лось, хранитель священной трубки своего племени, – что все вещи являются творениями Великого Духа. Мы должны знать, что Он находится внутри всех вещей: деревьев, трав, рек, гор, четвероногих и пернатых. И, что еще важнее, мы должны понимать, что Он также находится над всеми этими вещами и народами. Когда мы осознаем все это в глубине наших сердец, тогда мы будем бояться, и любить, и знать Великого Духа, и тогда мы будем быть, действовать и жить так, как Он задумал»19.
Там, где мифы остаются живыми символами, мифологии суть сновидческие миры, полные таких образов. Но там, где появляются и одерживают верх систематизаторские богословские доктрины («жесткие» мыслители проникли в сады «мягких»), образы окаменевают, превращаясь в пропозиции. И мифология становится историей или наукой, символ – фактом, метафора – догмой. Начинаются распри сектантов, каждый из которых принимает свои собственные символические знаки за последнюю реальность – местное средство передачи ее вневременного, невыразимого смысла.
«Но тот, кого зовут Кришной, – говорил индийский учитель XIX века Рамакришна, – именуется также Шивой и Шакти, и Иисусом, и Аллахом – один Рама с тысячью имен… Сущность одна под разными именами, и все ищут одну и ту же сущность; различаются лишь климат, темперамент и имена»20.
Эзотерическая и экзотерическая антропология
И вот нам следовало бы задаться вопросом, могла ли мифология зародиться в стане мыслителей «жесткого» типа и лишь позднее сублимироваться и облагородиться в метафизической поэзии стараниями мыслителей «мягкого» типа. Или же ее развитие должно было идти в прямо противоположном направлении: от поэтической образности к неуклюжим искажениям сонма простецов. Франц Боас, как кажется, был сторонником первой точки зрения. В своей статье «Этнологическое значение эзотерических учений» он писал:
Можно утверждать, что экзотерическое учение – это более универсальное этническое явление, исследование которого является необходимой основой для изучения проблем учения эзотерического. Поэтому совершенно ясно, что при изучении жизни индейцев нам не стоит искать только высшей формы мысли, отличающей жреца или вождя. Какой бы интересной и привлекательной ни была данная область исследований, она может быть лишь дополнением к изучению мыслей, эмоциональной жизни и этических норм простых людей, чьи интересы сосредоточены в иных областях мысли и среди которых избранный класс составляет лишь особый тип21.
Но вот, например, проф. Р.Р. Маретт в словарной статье «Мана» для Британской энциклопедии (четырнадцатое издание), похоже, придерживается противоположного мнения. «В силу особенностей своего поприща, – пишет он, – знахарь или наделенный божественной природой царь должен держаться отдельно от тех, кто по статусу или по своему выбору является ноа, мирянами. Последние могут жить в грубом довольстве, но они лишены просвещенности и участвуют в высших таинствах как бы вчуже. Каждый член первобытного общества в той или иной степени сведущ в оккультном опыте, при том что чаще всего для этого имеются специальные помощники».
Независимо от того, первичен или вторичен оккультный опыт во временном плане – т. е. с точки зрения вопроса «Что появилось первым?» – «мягкий», эзотерический взгляд явно играет первостепенную роль в формировании традиций, поскольку всюду именно жрецы и шаманы поддерживали и развивали общее наследие мифов и символов. Радин же, надо заметить, как и Боас, считал роль интеллектуала в примитивных обществах второстепенной22. Однако он должным образом признавал силу философской мысли в формировании их культурного наследия. Вероятно, взвешенное признание д-ром Радином диалога двух типов в ходе развития первобытных традиций – большее, что мы можем сделать, коль скоро мы не можем даже гипотетически вернуться назад, к тому моменту, когда в человеческом разуме впервые забрезжило метафизическое озарение, и узнать, придали ли мифы, ритуалы и символы форму обществу, в котором жил первый гений, мысливший как философ. «Неужели нам удастся верно проследить развитие мысли, развитие наших фундаментальных философских понятий, – спрашивает он, – если мы начнем с ложных предпосылок? Ведь если удастся доказать, что мыслители первобытных народов рисовали жизнь в философских терминах, что человеческий опыт и окружающий мир стали предметом размышлений, что размышления эти и поиски воплотились в литературе и ритуалах, то со всей очевидностью оказывается, что наше обычное отношение к истории культуры, не говоря уже о философских умозрениях, должно быть полностью пересмотрено»23.
Я сам считаю, что и образностью, и поэтическими прозрениями мифа мы обязаны гению людей «мягкого» типа мышления, а их визави – только приведением их к организованным формам религии. Насколько мне известно, в самих мифах происхождение символов и культов всегда приписывалось одиноко стоящим фигурам провидцев и визионеров – сновидцам, шаманам, духовным героям, пророкам и воплощения Бога на земле. Парящий Ястреб, например, когда его спросили, как его народ создал свои песни, ответил: «Они нам снились. Когда человек уходит в свое одиночество, ему снится песня»24.
Так или иначе, давно настало время, как и предупреждал нас Пол Радин, когда коллекционеры и классификаторы стали придавать глубокое значение своим изысканиям. Со всех уголков земли они собирали образы, сказки и мифы, при этом интерпретация этих материалов едва ли достигла самых первых подступов к психологическому анализу отношения человека к метафизическому. Ведь до сих пор интерес ученых был почти исключительно этнологическим и историческим. Они проанализировали со многих точек зрения то, что можно назвать стилистическими вариациями «носителей смысла». Но что означают подобного рода стилистические вариации, конечно, сказать невозможно, пока не будут установлены и поняты сами смыслы групп аналогичных метафор. Ведь суть науки о фольклоре и мифе заключается не в обрывках метафор, а в идеях, к которым эти метафоры отсылают.
1 Боас Ф. Ум первобытного человека / Пер. с англ. А.М. Водена, В.Г. Богораза. М.: Альма Матер, 2023. С. 146–147.
2 Anthropology Today / ed. A.L. Kroeber. Chicago: University of Chicago Press, 1953.
3 Джемс У. Прагматизм / Пер. П. Юшкевича. СПб.: Шиповникъ, 1910. С. 14. [Стереотипное переиздание. М.: Ленанд, 2022]
4 Boas F. Race, Language and Culture. New York: The Macmillan Company, 1940. P. 314 (The Ethnological Significance of Esoteric Doctrines, 1902).