соких культурах.
Психологические основы
Впрочем, не существует психологии «человека самого по себе», абстрагированной от конкретного исторического контекста. Ведь, как я уже отмечал во второй главе, младенец рождается (с биологической точки зрения) раньше срока, завершая в социальной среде то развитие, которое другие виды завершают в утробе матери. В самом деле, в социальной среде развиваются именно те способности, которые наиболее типичны для человека: прямохождение, рациональное мышление и речь. Человек – как «человек» – развивается одновременно биологически и социально, и это развитие продолжается и в подростковом возрасте, и на протяжении всей жизни.
Более того, если система инстинктов животного относительно негибка, фиксирована, стереотипна в зависимости от вида, то система инстинктов человека открыта для запечатлений и впечатлений. «Врожденные высвобождающие механизмы» центральной нервной системы человека, с помощью которых инстинкты человека приводятся в действие, реагируют на знаковые стимулы, которые никогда жестко не зафиксированы и не едины для вида, но меняются от культуры к культуре, даже от века к веку и от индивида к индивиду, в соответствии с теми отпечатками, которые были неизгладимо запечатлены в течение долгого периода социально обусловленного детства45. И, если я правильно понял мысли специалистов в этой области психологических исследований, до сих пор не было выявлено ни одного «пускового» образа, ни одного знакового стимула, который можно было бы с уверенностью считать врожденным для человеческой психики.
Как же тогда мы можем быть уверены в какой-либо теории психологических архетипов, основанной на нашем собственном культурно обусловленном способе реагирования, или на изучении мифов и символов нашей собственной традиции, или даже на сравнительном изучении большого комплекса первобытных земледельческих традиций, которые, как я только что показал, исторически и доисторически связаны с нашей собственной?
Мы должны признать тот факт, что в последнее время благодаря открытиям и трудам современных ученых стены, окружающие все мифологии, – все до единой – были разрушены. Четыре эпохи, четыре стороны света, четыре стихии! Что все это может значить для нас сегодня, в свете того, что мы узнаем? Ведь сегодня мы знаем уже сто три элемента, и их число продолжает расти. Старая душа и новая вселенная – старый микрокосм и новый макрокосм – не согласуются друг с другом, и несоразмерность примерно равна отношению 4 : 103. Неудивительно, что многие из нас забеспокоились! Вавилонская башня, которая в свое время казалась кому-то угрозой Богу на небесах, теперь многократно превзойдена во всех крупных городах мира, а там, где когда-то пели ангелы, летают ракеты. Бога уже невозможно постичь: тайна бесконечна, как внутри, так и вовне. Это та mysterium tremendum[40], которую наш современный разум – этот цвет творения – открыл нам для усвоения, и все системы архаического чувствования вдруг оказались бессильны. От этих тайн нам больше не отгородиться. До сих пор не было установлено ни одного образа, который можно было бы однозначно считать врожденным для человека.
И поэтому, казалось бы, мы вынуждены решать проблему образности мифа в основном с исторической точки зрения. В одном из писем Чарльза Дарвина (адресованном некоему У. Грэму, который интересовался его религиозными убеждениями) есть примечательный отрывок. В нем высказывается предположение о том, что даже образ Бога может быть лишь отпечатком, наложенным на сознание человека веками научения.
Дарвин пишет, сначала в оправдание, а затем в порядке критики о своей несколько шаткой вере:
Другой источник убежденности в существовании Бога проистекает из мысли о том, что крайне трудно или скорее даже невозможно представить себе нашу огромную и полную чудес вселенную, обнимающую самого человека с его способностью заглядывать глубоко в прошлое и далеко в будущее, как плод слепой случайности или необходимости. Размышляя таким образом, я чувствую в себе потребность в первопричине, обладающей разумом, в некоторой степени сходным с человеческим; и я достоин называться теистом…
Но тогда рождается сомнение: можно ли доверять разуму человека, который, в чем я всецело убежден, развился из разума, столь низкого, как разум самого низшего животного, когда он делает такие грандиозные выводы? Не являются ли они итогом связи между причиной и следствием, которая видится нам необходимой, но, быть может, зависит лишь от унаследованного опыта? Мы также не должны упускать из виду вероятность того, что постоянное внушение веры в Бога детям оказывает настолько сильное воздействие на их еще не сполна развитый мозг, что им будет так же трудно отказаться от веры в Бога, как обезьяне от инстинктивного страха и ненависти к змее.
Итак, чтобы психологически объяснить те общие образы (кирпичи), которые постоянно встречаются во всех мифологиях, давайте вкратце рассмотрим некоторые запечатления, которые неизбежно присутствуют у всех детей и подростков, независимо от того, в каком месте они росли. Такого рода отпечатки должны составлять по крайней мере значительную часть тех знаковых стимулов, посредством которых человеческая энергия побуждается к действию и организуется для жизни, так же как инстинкты животных – посредством различных знаковых систем их видов. Это те самые освобождающие энергию сигналы, которые поражают организм и приводят его в движение, так сказать, изнутри.
Первыми из таких запечатлений, конечно же, являются те, которые присутствуют в первые годы жизни младенца. Они были подробно рассмотрены в психоаналитической литературе, и их можно резюмировать следующим образом: 1) травма рождения и ее эмоциональные последствия; 2) образы матери и отца в их доброжелательных и злобных формах; 3) образы, связанные с экскрементами младенца, и меры дисциплины, налагаемые на него в отношении этой области опыта; 4) сексуальные изыскания и находки ребенка (независимо от пола); и, наконец, 5) образы, связанные с открытием своего места и статуса среди сверстников. Не приходится сомневаться в том, что в какой бы точке земного шара ни родился младенец, до тех пор, пока ядерной единицей человеческой жизни являются отец, мать и ребенок, созревающее сознание необходимо приходит к познанию своего мира сквозь этот сильно нагруженный, биологически зиждимый треугольник любви и агрессии, желания и страха, зависимости, контроля и стремления к освобождению. И никогда не существовало школы жизни, в которой человеку не приходилось бы так или иначе в очень раннем возрасте примириться со своим положением в ряду своих близких.
Но ведь в каждом первобытном обществе – будь то охотничье или земледельческое – эти неизбежные отпечатки и представления младенчества наполняются новыми ассоциациями, перестраиваются и во всю силу запечатлеваются заново, при самых эмоциональных обстоятельствах, в пубертатных обрядах, обрядах инициации, которым подвергается каждый молодой человек мужского пола (а часто и женского). Тот длинный желоб в палеолитическом гроте Труа-Фрер с ярким изображением колдуна, возможно, использовался в подобном обряде. Основной мотив такого рода церемоний – завершение младенчества и перерождение для взрослой жизни, и этот грот обладает всеми признаками того, что его использовали для переживания такого кризиса. Более того, в ходе подобных обрядов тело ребенка обычно болезненно изменяют – путем обрезания, надреза, нанесения татуировок, шрамов, ритуальной дефлорации, удаления клитора или чего-либо еще; таким образом, детства, в которое ребенок может вернуться, больше нет. И через эти принудительные перестановки отсылок к образу отца, образу матери, идее рождения и т. д. происходит решительная трансформация рефлекторной системы всей психики. Инфантильная система реакций стирается, и энергия переносится вперед, прочь из детства, прочь от отношений зависимости (которые в нашем инфантильном обществе, как правило, навязываются) к зрелости, к участию в делах общины, к взрослой ответственности и чувству интеграции с группой.
Невротик, таким образом, может быть определен как тот, у кого эта инициация не произвела должного действия, и поэтому те социально организованные знаковые стимулы, которые переносят других на уровень решения взрослых задач, продолжают отсылать только назад, к системе запечатлений младенческого возраста. Тогда образ матери переживается только как отсылка к реальной матери из детства, а не к жизнепорождающему, дисциплинирующему и поддерживающему аспекту мира (который является нашей матерью и бабушкой), а отец – это не Вакан Танка, а тот «сдержанный родич», по выражению Джеймса Джойса, «который расплачивается за нас в забегаловке»4647. Поэтому все попытки интерпретировать мифы через изучение образов невротиков чреваты тем, что не будет рассмотрен тот аспект мифологии, который является различительным, а именно ее способность уводить людей от детства – от зависимости – к ответственности.
Более того, специфические интересы взрослой жизни коренным образом отличаются в разных обществах, и поскольку основной функцией мифа и ритуала во всех традиционных обществах является не только взросление молодых людей, но и удержание взрослых в рамках отведенной им роли, мифологию и ритуал, в той мере, в какой они служат этой локальной, моральной, этической цели, нельзя назвать функциями какой-либо общечеловеческой психологии.
Проф. А.Р. Рэдклифф-Браун из Кембриджского университета прекрасно рассмотрел этот аспект нашей темы в своей работе о пигмеях Андаманских островов:
(1) Существование общества зависит от наличия в сознании его членов определенной системы настроений, с помощью которой поведение индивида регулируется в соответствии с потребностями этого общества. (2) Каждая черта социальной системы, каждое событие или предмет, которые каким-либо образом влияют на благополучие или сплоченность общества, становятся объектом этой системы настроений. (3) В человеческом обществе данные чувства не являются врожденными, а развиваются в индивиде под воздействием общества на него. (4) Церемониальные обычаи общества являются средством, с помощью которого данные настроения находят коллективное выражение в надлежащих случаях. (5) Церемониальное (т. е. коллективное) выражение любых чувств служит как для поддержания их необходимой степени интенсивности в сознании индивида, так и для передачи от одного поколения к другому. Без такого выражения соответствующие чувства не могли бы существовать