48.
Говоря короче, мифологическая система, согласно этой точке зрения, является естественным, спонтанным продуктом индивидуальной психики, но социально контролируемой реорганизацией отпечатков детства, придуманной таким образом, чтобы знаковые стимулы, которые движут индивидом, способствовали благополучию местной культуры, и только данной местной культуры. Поэтому действенным и своеобразным в каждой мифологии становится неповторимая архитектура – не кирпичи (отпечатки младенческого опыта и связанные с ними переживания), из которых эта структура состоит, сам архитектурный стиль, который существенно разнится в зависимости от места, времени и стадии развития культуры.
Однако следует отметить еще один важный аспект и функцию мифологии, и здесь мы снова уходим от локальных к общим понятиям, ибо миф не только должен вести человека от инфантильного отношения зависимости к взрослому принятию ответственности в соответствии с системой настроений его племени, но и помочь ему в зрелом возрасте подготовиться к встрече с тайной смерти. Человек (в отличие от животных) не только знает, что он убивает, когда убивает, но и знает, что он тоже умрет; и, кроме того, продолжительность его старости, как и его младенчества, сама по себе является целой жизнью, если сравнивать ее с жизнью многих зверей. Более того, даже в детстве и, разумеется, в зрелом возрасте чудо смерти – невероятные, пугающие превращения, которые следуют непосредственно за смертью, – поражают сознание неизбывно и безвозвратно. Примирение сознания с чудовищной реальностью нашей жизни, которая питается смертью, ею и заканчивается, а начинается с удивительного события рождения, похожего на сон, – это функция, выполняемая всеми древними и большинством высококультурных мифологических систем. И функция эта не менее важна, чем узкосоциологическая. Действительно, социальные представления конкретной общности сами зиждутся на тайне жизни, которая, подобно мифологическому подземному морю, есть всегда. И поэтому, даже выполняя свою социальную функцию, мифы имеют дело не только с тем, что «развивается в индивиде под действием общества на него», но и со всем «значительным и постоянным в человеческих бедствиях» (вспомним еще раз Джойса).
«Вы увидели, – сказал старый знахарь сиу Черный Лось поэту Джону Нейхардту, – что истина приходит в этот мир с двумя лицами. Одно печально от страданий, а другое смеется. Но это одно и то же лицо, смеющееся или плачущее» 49.
Греки вложили эту мысль в образ двух масок трагедии и комедии.
«В церемонии хейока, – рассказывал Черный Лось, – все происходит в обратном порядке, и, чтобы силе было легче прийти к людям, нужно сначала вызвать у них чувство радости и счастья… Когда люди уже в отчаянии, быть может, смеющееся лицо лучше для них; а когда им хорошо и они не чувствуют опасности, быть может, им больше нужно плачущее лицо. И поэтому я думаю, что именно для этого предназначена церемония хейока [комическая маска]»50.
Мифология и обряды, посредством которых передаются ее образы, высвечивают не только местный социальный порядок, но и тайное измерение бытия природы, которая находится как внутри, так и вовне и тем самым в конечном счете находится в единстве с собой. И сопряженные с этим чувства нам внутренне присущи: любовь, ненависть, страх и презрение, изумление, ужас и радость. Они не «развиваются в индивиде, – как утверждает антрополог, – под воздействием общества на него», а пробуждаются и направляются на осуществление поставленных обществом целей. Природа первична: она присутствует в человеке с рождения; общество следует за ним: оно лишь оформляет природу и, более того, является функцией того, что оно оформляет; тогда как природа столь же глубока и, наконец, непостижима, как само бытие. Или вот как выразил эту мысль Томас Манн:
Человек – существо не только общественное, но и метафизическое. Иными словами, он не просто член общества, но личность. А значит было бы неверно путать то, что в нас есть над-индивидуального, с обществом, переводить его всецело в область социологии. Тем самым мы оставляем без внимания метафизический аспект личности – то, что действительно выше индивида. Ведь именно в личности, а не в массе, следует искать подлинно главенствующий принцип51.
Фактор личности
И вот мы видим, что даже в самых подчеркнуто коллективистских традициях, ориентированных на группу, сохранение мифологических преданий доверяется не всем, кто, так сказать, внимателен к нуждам дня, а особому роду людей, которые считаются необычайно одаренными, чье провидческое сознание выходит за рамки притязаний подлунного мира. «Трудно, – жаловался старый сиу Черный Лось своему приятелю, поэту Джону Нейхардту, – следовать великому видению в этом мире тьмы и игры теней. Среди этих теней люди теряются»52. И действительно, даже среди пигмеев Андаманских островов, изучению которых этнолог Рэдклифф-Браун посвятил тот самый труд, из которого была извлечена цитата о социальных настроениях, не главари, а «сновидцы» (окоджуму), знахари, почитались как носители и проводники древнего знания. Более того, эти легенды и предания были основой, на которой зиждился общественный порядок: все обряды, все цели и все средства жизни53. И эти знахари, которые как бы говорили на языке сновидений, обрели свою мудрость и стали столпами жизни общины, переживая глубоко личный опыт общения с духами. Вот какие варианты приводит Рэдклифф-Браун: (а) смерть и возвращение к жизни; (б) встреча с духами в чаще; (в) необычные сновидения54. Точно так же у Черного Лося, хранителя священной трубки, было собственное видение – уже в возрасте девяти лет: именно ему он был обязан теми духовными способностями, которые позволили ему занять духовный пост.
В детстве он заболел необычной болезнью. Однажды он лежал, а отец и мать сидели рядом с ним, и вдруг сквозь отверстие на крыше он увидел двух мужчин, спускающихся с облаков, головой вниз, как стрелы. У каждого в руках было копье, на острие которого сверкала молния. При этом он их видел четыре года назад, когда ему было пять, и тогда они дали ему священную песню:
Узри, священный глас тебя зовет,
По всему небу он тебя зовет.
После чего двое повернули туда, где садится солнце, и внезапно превратились в гусей. Однако на этот раз они спустились на землю, встали немного поодаль и сказали ему: «Скорее! Иди сюда! Твои предки зовут тебя!» Он почувствовал, что поднимается, чтобы последовать за ними. И затем его взору открылось поистине чудесное видение.
Нейхардт прекрасно пересказал это видение в книге «Черный Лось говорит». Оно раскрывается постепенно на протяжении целых двадцати пяти страниц. Доверенное стареющим провидцем весной 1931 года новому миру, который на его веку смел мир старый, оно до сих пор звучит мелодией далекого прошлого: долгая и отважная пора Великой охоты палеолита.
Больной ребенок пережил духовное возрождение, следуя за двумя копьеносцами, и был перенесен маленьким облачком в край облаков, где всюду царила тишина. И ему было сказано: «Посмотри на четвероногое существо». Он оглянулся и увидел гнедого коня.
Животное заговорило с ним. «Узри меня! И выслушай рассказ о моей жизни». Затем он повернул на Запад. «Узри их! И узнаешь об их жизни». И там были двенадцать черных коней, все в ряд, с ожерельями из бизоньих копыт, с молниями в гривах и громом в ноздрях. Гнедой повернулся к северу: «Узри!» – и там было двенадцать белых коней, гривы которых развевались, как снежный ветер, а вокруг них парили белые гуси. Он повернулся на восток: двенадцать гнедых лошадей с глазами, мерцающими, как утренняя звезда, и гривами цвета утреннего света. Затем на юг: и там стояли двенадцать оленьих шкур, все с рогами и гривами, которые росли, как деревья и травы. «Твои предки, – произнес гнедой, – держат совет. Они заберут тебя, так что наберись мужества».
Затем все сорок восемь животных встали в строй позади гнедого, который снова повернулся и заржал на все четыре стороны, после чего небеса начали хмуриться, и раздался гром как лошадиное ржание, сотрясая мир. «Смотрите, – сказал гнедой, – как все они приплясывают!» И все небо заполнили лошади, которые превращались во всевозможных животных и исчезали, расходясь по всем сторонам света.
Копьеносцы направилась к облаку, которое превратилось в типи. Радуга была его дверью, через которую было видно шестерых Предков, сидящих в ряд. Они были древние, как холмы, как звезды. Это были Силы Запада, Севера, Востока, Юга, Неба и Земли. И каждый – в сопровождении множества чудесных знамений – сделал мальчику подарок: лук (сила разрушения) и чашу с водой (сила оживления); траву (сила роста); трубку (сила мира и покоя); ярко-красную палку, которая была живой и выпускала ветви, на которых пели птицы. «Узри, – произнес Предок с Юга, – я дарую тебе живое средоточие народа, и с его помощью ты спасешь многих». Дух Неба раскинул руки и превратился в парящего подорлика, а дух Земли, который удивительным образом казался мальчику знакомым, начал очень медленно меняться, превращаясь в юношу, и мальчик понял, что это он сам в грядущем. «Мой мальчик, – сказал он, когда снова состарился, – наберись мужества, ибо моя сила будет твоей, и она тебе понадобится. Твой народ на земле столкнется с большими бедами. Пойдем». Он встал и, пошатываясь, прошел через радужную дверь. Мальчик последовал за ним.
Он снова ехал верхом на гнедом, а за ним сорок восемь животных, по четверо в ряд, теперь все со всадниками. И они поехали по Черной дороге на восток[41]. Последовала череда волшебных приключений: засуха, побежденная луком и чашей; мор, излеченный одним их присутствием; цветущая палка была водружена в центр обруча, взметнулась священная трубка, и прозвучал громкий голос: «Узрите обруч народа, ибо он свят и бесконечен, и все силы будут единой силой в народе без конца. Теперь они разобьют лагерь и отправятся дальше по Красной дороге, и твой Предок пойдет с ними».