жнему имея для него значение, они давят на него со всех сторон, пока он не сломается.
Рис. 13. Свастика на груди Амиды, «Будды неизмеримого света», в позе медитации. Япония, XIII в.
Вторая стадия трансформации титана – это та, на которой он рассеивает и уничтожает эту силу для себя, а ни для кого другого. Именно к такого рода триумфу стремились в Индии «лесные философы», которые отвергали и презирали не только земные боли и удовольствия, но и ад и небеса. «Первым условием йоги является отказ от плодов действий, будь то в этом мире или в следующем»8081. А в классическом труде по этому вопросу, Йога-сутре Патанджали, мы читаем, что когда йог начинает прогрессировать в деле аскезы, направленной на отказ от мира и преодоление мира, то начинает слышать искушающие его голоса:
Пусть господин располагается здесь! Это наслаждение так желанно! Эта девушка так привлекательна! Этот эликсир предотвращает старость и смерть! Эта колесница может двигаться по воздуху! <…>
Йогину, который слышит такие призывы, следует углубиться в созерцание дефектов привязанности: «Поджариваемый на ужасных углях сансары, блуждающий во тьме рождений и смертей, я каким-то образом приблизился к светильнику йоги, рассеивающему мрак аффектов. А эти вихри чувственных объектов, порожденные страстным влечением, выступают препятствием [свету]. Почему же я, тот, кто поистине обрел свет, должен обманываться этой жаждой погони за чувственными объектами и превращать себя в топливо для огня сансары, разгорающегося вновь? Прощайте же, чувственные объекты! Вы подобны грезам, влекущим к себе несчастных людей».
Укрепившись таким образом в решимости, пусть [йогин] практикует сосредоточение. Не воссоздавая привязанности, пусть он не испытывает также и тщеславия: «Я так желанен даже богам!»82
Для тех, кто к приключениям еще не готов, боги ограждают и охраняют мир. Однако те, кто созрел, переживают тех же богов во сне и видении как просто имена и формы (nāmarūpam), не более и не менее реальные, чем имена и формы, известные бодрствующему сознанию. Но в глубоком сне оба мира – мир бодрствующего сознания и мир сна и видения – растворяются. Разве невозможно тогда, не теряя сознания, войти в сферу глубокого сна и там увидеть, как растворяются миры – боги, сны и все остальное? Это и есть триумф йоги. И после этого уже нельзя смотреть на мир с каким-то страхом и благоговением добродетельного гражданина мандалы, который еще не видел, как сам Бог вместе со своей вселенной испаряется, как роса на рассвете. Читаем в знаменитом буддийском тексте:
Звезды, темень и свет,
Марево, иней и пузырь на воде,
Сон, молния и облако —
Именно так и дóлжно взирать на происходящее83.
Здесь происходит отъединение от мести. Вся мандала мезо-микро-макрокосма растворяется, и индивидуум, выжегший из себя так называемые неисправности (kleśa) – или, как мы могли бы сказать, энграммы своего культурно и биологически обусловленного характера, – теперь переживает целостность абсолютно непривязанного сознания в первозданном состоянии, называемом kaivalyam, «изоляция». Вселенная была отвергнута как бессмысленное заблуждение, не имеющее ничего общего с миражом собственного горизонта, и было реализовано то трансцендентное состояние, которое Шопенгауэр прославил в конце своего magnum opus, написав, что «для того, в ком воля обратилась и отринула себя, этот наш столь реальный мир со всеми его солнцами и млечными путями – ничто»84.
Согласно Мандукья-упанишаде, мир состояния бодрствования следует отождествлять со звуком А слога АУМ; мир сновидений (то есть рай и ад) – со звуком У; а глубокий сон (состояние мистического единения знающего и известного, Бога и его мира, скрывающего семена и энергии творения: это состояние символизируется центром мандалы) – со звуком М85. Душа будет движима этим слогом АУМ и одновременно отталкиваться от него в тишину, из которой она поднимается и в которую она возвращается, когда произносится. Медленно и ритмично. АУМ-АУМ-АУМ.
Эта тишина – то место, где мы находимся меж двух мыслей.
Мир, вся Вселенная, ее бог и все остальное, стали символом, ничего не обозначающим: символом без значения. Ибо приписывать значение любой его части означало бы ослабить его силу, и тогда стрела души оказалась бы только в сфере значения, как душа шамана – среди предков или христианина – среди святых и ангелов. Лук, чтобы функционировать как лук, а не как силок, не должен иметь никакого значения в себе или в любой своей части – кроме того, что он является инструментом для отъединения: не больше значения, чем удар маленького молоточка по колену, заставляющего вашу ногу дернуться.
Символ – и здесь я хочу предложить определение – это нечто, что вызывает и направляет энергию. Когда ему придается значение, телесное или духовное, он служит для привлечения энергии к себе, и это можно сравнить с засечкой стрелы на тетиве и натяжением лука. Когда, однако, все значения изымаются, символ служит для разъединения, и энергия отбрасывается к своему собственному концу, который не может быть определен в терминах частей лука. «Нет ни рая, ни ада, ни даже освобождения, – читаем мы в одном из текстов, прославляющих йогический восторг, – в йогическом видении вообще ничего нет»86.
Невозможно сказать, когда этот абсолютный отказ от всего, что может предложить Вселенная, бог или человек, впервые начал очаровывать индийский ум, но уже в период цивилизации долины Инда, между 2500 и 1500 гг. до н. э., мы находим фигуру трехликого божественного существа, сидящего в позе йога в окружении животных (рис. 14). И было высказано предположение, что это, должно быть, ранняя форма Шивы в роли Пашупати, повелителя животных, который является архетипом обитающего в лесу йога, вымазанного пеплом в знак его смерти для мира и носящего живых змей на браслетах в знак его выхода за пределы змеи, окутывающей мир. В то время как другие связаны ею, он носит ее просто как украшение – или сбрасывает ее по своему желанию. Идеал, по-видимому, пришел в Индию почти так же давно, как и сама мандала, и на ранних стадиях был настолько безжалостным, что целью йогина была физическая смерть, которая должна была наступить именно в тот момент, когда в сердце полностью исчезнут всякий страх и надежда. В этот момент абсолютного успокоения ума титан, в устойчиво-гармоничной позе, известной как поза отрешения от тела, освобождается от него, а вместе с ним – и от всей мандалы со всеми ее царями-жрецами, небесами и аидами, добродетелями и пороками, дьяволами и богами.
Рис. 14. Повелитель животных. Цивилизация долины Инда, около 2000 г. до н. э.
Что-то от этой идеологии можно прочувствовать у философов-стоиков Античности, а на Ближнем Востоке – в различных гностических и апокалиптических движениях времен Христа. На самом деле, в словах и делах самого Христа слишком много духа этого же презрения к миру, чтобы мы могли подумать, что его не коснулся титанизм такого рода. «Предоставь мертвым погребать своих мертвецов» – это, разумеется, точное резюме типичного взгляда йога на мир. «Продай имение твое… и следуй за мной» – первое требование, предъявляемое гуру к страждущему освобождения. Но есть качество, по крайней мере в легенде о Христе, которое, кажется, подразумевает нечто смиренное по сравнению с высокомерием титана. И это подводит нас к следующей трансформации титана в области земледельческих цивилизаций.
В период ранних Упанишад, в VIII и VII вв. до н. э., некоторым индийским титанам стало казаться, что то, что искали их собратья в затворничестве, можно найти повсюду; что внутренний центр абсолютного покоя, которого лесные йоги достигали с помощью удаляясь от мира, фактически населяет мир как основу его бытия. Тишину можно услышать, звучащую даже сквозь звуки АУМ и внутри них. Следовательно, требуется изменение точки зрения, и бегством этого не достичь. Бегство подразумевает признание двух различных состояний – состояния рабства и состояния освобождения. Однако йог должен осознать, что все различия, какие бы они ни были, – даже это, которое очень нравится йогам, – относятся к той сфере рациональной логики, где А – это не не-А. На мир, богов, человека и все сущее нужно только взглянуть новыми глазами – но смотреть на них, а не избегать.
Этот Атман, скрытый во всех существах, не проявляется,
Но острым и тонким рассудком его видят проницательные…
<…>
Как единый огонь, проникнув в мир, уподобляется каждому образу,
Так же и единый Атман во всех существах уподобляется каждому образу, [оставаясь] вне [их]…
<…>
Единый властитель, Атман во всех существах, что умножает одно семя —
[Лишь] тем мудрецам, которые видят его в самих себе, [суждено] вечное блаженство, и не иным87.
Титанический аспект такого рода знания становится очевидным в тот момент, когда мы понимаем, что, поскольку все должно переживаться как явление Единой Святой Силы, не может быть такого фундаментального различия между добром и злом, святостью и пороком, Богом и дьяволом, как владыки и блюстители мандалы хотел бы заставить нас поверить. На самом деле (и это со временем стало одним из принципов так называемого «пути левой руки») иметь такое убеждение – значит оставаться запертым в раздробленном состоянии, характерном для тех, кто попал в великую ловушку Разума, Добродетели и Закона. Тантрические дисциплины просветления, в рамках которых Пять запретных вещей становятся Пятью благими вещами, ступенями лестницы просветления, а также изображениями эротических оргий, которыми изобилуют многие храмы индийского Средневековья, дают нам понять, что, когда все божественно, все утверждается. И делается с таким акцентом, который не менее ужасен для социально обоснованного, легкопотрясаемого анимистического сознания, чем безжалостное отрицание мира теми, кто ранее отвергал тело.