8. И наконец, когда герой во второй раз приезжает в замок Грааля, его сопровождает его мусульманский брат, Фейрефиц. Как кажется, по мнению фон Эшенбаха, благородный магометанин способен выполнить задачу, непосильную ни для одного христианина. Однако мы становимся свидетелями забавной сцены. Когда сокровенный Грааль появляется, мусульманин оказывается неспособным его узреть. Он видит только глаза прекрасной королевы Репанс де Шой, которая выносит священный артефакт. Постепенно все понимают нелепость сложившейся ситуации, и свое веское слово высказывает древний, неувядающий король Титурель, прообразом которого, по видимости, является кельтский бог Мананнан. Король утверждает, что мусульманин не способен узреть Грааль, ибо еще не крещен. Тут же появляется старый священник, крестивший немало неверных, и начинает просвещать Фейрефица в отношении символа Святой Троицы. «Это и ее бог? – спрашивает пылкий сарацин, указывая на прекрасную королеву. – Если я приму его, смогу ли я на ней жениться?» Ему отвечают утвердительно, таинство совершается. Но крещение оказывается весьма необычным. Пустую купель наклоняют к Граалю, и она наполняется водой из благодатного камня. И хотя форма ритуала соответствует церковным обычаям, святую воду заменяет aqua permanens, божественная вода алхимиков и древних культов (см. рис. 16).
Более того, когда бывший неверный, став крещеным, видит Грааль, на святыне появляется надпись, как мне кажется, беспрецедентная для 1210 года. Вот что читает Фейрефиц: «Если кто-либо из нашедших Грааль будет, с соизволения Божьего, управлять заморским народом, он не должен открывать им ни имени, ни происхождения и должен наделить их полными правами».
Сделаем несколько выводов:
а) Все, что было сказано и написано в XII–XIII веках Элоизой, трубадурами, Готфридом Страсбургским, Вольфрамом фон Эшенбахом, представляет собой важнейшую и глубочайшую секуляризацию понятия сакрального. Бесстрашие влюбленных открывает новое измерение для чудесного чувства единства и сладкой тайны в мире отдельных сущностей. Чувство любви не гасится дождем недосягаемых небес, а лишь усиливается, сохраняя свою уникальную природу.
б) Отвергнув абсолютный авторитет церкви, эти влюбленные и поэты осознанно и с чистой совестью обратились к более раннему, дохристианскому, исконному европейскому типу сознания, внутри которого божественность распознавалась в природе и ее творениях.
в) Но одновременно с этим возникло новое явление – отрыв индивида от группы, ощущение им собственной уникальности. Осознав свой потенциал, индивид не должен идти по проторенным другими дорогам, но находить свой путь. Ведь даже в типично монашеской цистерцианской версии легенды о Граале рыцари круглого стола считают недостойным начинать поиски в группе. Каждый входит в лес поодиночке, в выбранном им месте, «там, где всего темнее, и не видно пути»53.
Западный человек
Как мне кажется, процветание западного мира или даже всего современного мира (поскольку по духу он в большей степени западный), во многом связано с описанным выше пониманием индивидуальности. Каждый отдельно взятый человек, с одной стороны, не причастен священному уговору, навязанному извне (a R x), а с другой – не является безликим сочетанием имени и формы, включающим в себя «то же совершенство, ту же бесконечность, которая присутствует и в море, и в каждой песчинке, в каждой капле дождя» (a ≠= x). Каждый человек ценен сам по себе, уникален в своем несовершенстве, т. е. в своем желании и своем томлении, должен сойти с пути к тому, чем он должен стать, и встать на путь к себе, к скрытому невиданному потенциалу.
Такое отношение к жизни было известно еще древним грекам времен Гомера, Эсхила и Пиндара. Ницше в «Рождении трагедии» пишет об идеальном сочетании в классическом античном искусстве аполлонического и дионисического начал, восторге перед сказочным чудом мира неповторимых форм и жгучего, экзальтированного осознания их непостоянства, которое придает им ценность здесь и сейчас.
В малый срок возвеличивается отрада смертных,
Чтобы рухнуть в прах,
Потрясшись от оборотного помысла,
Однодневки, что – мы? что – не мы?
Сон тени – Человек.
Но когда от Зевса нисходит озарение,
То в людях светел свет и сладостен век…54
Так параллельно развивались греческая наука и искусство – через поиск и признание общих принципов и архетипов. Но признавалась и ценность каждого уникального явления. Исключения из правил ценились выше всего, так как открывали дорогу доселе неведанным силам. Такой взгляд явно противоречит архаическим принципам восточного, ортодоксального образа жизни, согласно которому каждого, кто собирает «дрова в день субботы», дóлжно «побить камнями» (Чис. 15:32–35).
Возникновение западной церкви на некоторое время все спутало. Группа стала важнее индивида, фетиш – важнее поиска истины, юродство – важнее гения (см. 1 Кор. 1:21: «Ибо когда мир своею мудростью не познал Бога в премудрости Божьей, то благоугодно было Богу юродством проповеди спасти верующих»). Было установлено правило предсмертной исповеди, был выдуман ад с вечными муками, подобный херувиму с пламенным мечом, не пускающему людей в сад индивидуации. Однако поэт Блейк, прогуливаясь, по его словам, «меж кострами геенны огненной, наслаждаясь ощущением царящей там атмосферы духовной свободы, принимаемой Ангелами за мучительные страдания и безумие», заметил: «Одно и то же дерево видится глупцу одним, а мудрецу совершенно иным». А также: «Яблоня не спрашивает у бука, как ей расти, а лев у лошади – как ему настигать добычу»55.
И если зародилась новая эра Запада в бесстрашных сердцах (таких как сердце Элоизы), то свершилась она умами и зоркими глазами философов и ученых. Жизнь Элоизы была исковеркана, а трубадуры исчезли, оставив после себя только бессмертные поэмы, но именно им мы обязаны существующим в современном мире понятием гетеросексуальной любви. Более того, история современной западной поэзии тоже началась с трубадуров.
Похожую ситуацию мы наблюдаем и в философии: хотя смелые попытки схоластики использовать разум в религиозных вопросах разбились о так называемые акты осуждения 1277 года, когда огромное множество философских идей было признано противными Христовой вере, в современном мире все-таки победил не традиционный, а индивидуальный тип мышления. Еще в 1864 году папа Пий IX писал в «Списке важнейших заблуждений», придающем анафеме социализм, коммунизм, натурализм, разделение церкви и государства, свободу печати и вероисповедания, что Римский понтификат не может и не должен мириться с прогрессом, либерализмом и современной цивилизацией. Но уже спустя сто лет папа Иоанн XXIII посчитал благоразумным принять менее суровую позицию. Каков будет результат – церкви еще предстоит узнать. Протестантский теолог Рудольф Бультман, выдвинувший идеи, как он говорил, демифологизации и рационализации христианства, предлагал своеобразную конкретизацию мифа – относиться к воскресению Христа как к факту. Сравним с так называемым «Вторым посланием Петра» (которое, очевидно, было написано не самим Петром, а более поздним автором): «Ибо мы возвестили вам силу и пришествие Господа нашего Иисуса Христа, не хитросплетенным басням последуя, но бывши очевидцами Его величия» (2 Пет. 1:16).
Всем этим упрямым господам стоит дать совет не превращать мифологию в историю, а наоборот, попробовать отыскать путь деисторизации мифологии. Тогда они, возможно, смогли бы восстановить связь с духовным потенциалом своего времени и спасти то немногое истинное, что осталось от их религии.
Трудно опровергнуть тот факт, что с развитием современной науки вся библейская и церковная космология была разрушена. То же относится и к историзму Библии. Постепенное, равномерное и всепобеждающее развитие нового понимания мира и места человека в нем, вопреки сопротивлению церкви (которое сохраняется и по сей день), было и продолжает быть плодом трудов небольшой группы мыслящих бесстрашных людей. Все началось с Аделарда из Бата[52] (современника Элоизы и Абеляра), а пика достигло в двух работах: “De Revolutionibus Orbium Coelestium” Коперника (1543 г.) и «Происхождение видов» Дарвина (1859 г.). Творческих умов всегда была немного, но их вклад в разрушение деспотичной архаической картины мира трудно переоценить. Ведь в перспективе развития истории человечества не будет преувеличением сказать, что с появлением в XVI и XVII веках современных научных методов и с развитием в XVIII, XIX и XX веках машин и двигателей человеческая раса переступила порог не менее важный, чем появление сельского хозяйства и возникновение и расцвет первых городов. Более того, так же как мифологемы и ритуалы первобытных охотников и собирателей уступили место верованиям людей бронзового и железного века, так сейчас старые верования должны уступить место новым, пока невообразимым формам осознания мира. И они появляются уже сейчас, на наших глазах. Бесплодная земля трубадуров существовала – в христианском мире чувство сакрального было оторвано от земной жизни (мифологическая диссоциация), а установление связи с Абсолютным было возможно только внутри церкви, через соблюдение ритуалов (социальная идентификация). Но ситуация с тех пор даже ухудшилась, так как сейчас для многих людей и земля (как учили) – прах, и заявления христианской церкви – пустой звук. Возникшее в результате отчуждение от каких-либо ценностей (неважно, в каком смысле мы используем понятие ценностей – марксистском, фрейдистском или экзистенциалистском) является сегодня одной из самых острых проблем общества. «Мы приговорены к свободе», – говорил Сартр. Однако не всех устраивает такая инертная жизнь, в которой ценности создаются средствами массовой информации и провозглашаются с амвонов. В тихих уголках нашей планеты, вдали от храмов и церквей многие сегодня пускаются в духовные поиски. Они отправляются в путь малыми группами, чаще вдвоем или поодиночке и входят в лес в выбранных ими местах, там, где он кажется темнее и где не видно пути.