В таком духе между ними шёл несвязный, похожий на мычание, разговор. Каждый, пока было время, хотел очистить свою совесть.
Белами сидел около капитана Харриса, следя за горелкой. Их лица покрылись копотью. Они затенили бутылку и трубку, а сосуд выставили на солнце, чтобы усилить конденсацию. Каждые пятнадцать минут передвигали его вслед за солнцем. Белами рассчитал, что к ночи воды в бутылке будет достаточно, чтобы каждому из девятерых досталось по нескольку капель — смочить язык.
С полудня капитан Харрис шевелился только дважды: когда Белами принёс ему несколько фиников и когда какая-то неведомая сила заставила его обернуться. Выпученными глазами уставился ему в лицо Уотсон, держа в руке пистолет, почему-то наведённый на него. Он попросил окликнуть его: «Сержант», — но губы не повиновались, не получилось ни звука.
Харрис отвернулся. Уотсон хороший солдат, он никогда не позволял себе шуток с оружием. Должно быть, пистолет на предохранителе.
Он заметил, как страдает Белами: временами его глаза закатывались, а изо рта выпадал почерневший язык. Надо подбодрить беднягу.
— Ш-шлишком медленно, — выговорил он с вымученной улыбкой. — Шлишком медленно.
Жидкость в сосуде пузырилась.
…Луна очертила тени дюн. Звезды на небе были синие и огромные. К полуночи шёлковый полог натянулся и упал, потом снова вздыбился под мягким дуновением ветра. Ветер шёл с севера, с моря.
ГЛАВА 15
«Девятые сутки. Пишу в три часа пополудни. Очень жарко Произошло чудо. Около полуночи я почувствовал дуновение ветра, но не поверил. Северный ветер. Первым делом сегодня утром мы по-настоящему потрудились, досуха выжали парашютный шёлк и все, что можно. Даже отрезанные штанины дали несколько пинт. Моран вручил нам специально подготовленные скрёбки, и мы сняли иней со всей поверхности самолёта. Харрис даже набросал на шёлк перемешанный с песком иней, мы дождались, пока он растает, и выжали парашют во второй раз. Хоть мутная, но вода. Вода! Почти полных шесть галлонов в баке! Итак, мы живы, живы! И не намерены сдаваться. Сейчас все отдыхают, берегут пот для ночи. Невероятно, невероятно».
Внешне они нисколько не изменились: полутрупы с облупившимися измождёнными лицами, глазами, подобными зияющим ранам, и губами, как скорлупа грецкого ореха. Лежали молча, неподвижно, дожидаясь ночи. Но теперь в них горела искра жизни.
Вслух это не обсуждалось, но все знали, что ночью будут работать, как чёрные рабы. И сегодняшнюю ночь, и завтрашнюю, и все последующие — сколько потребуется, чтобы закончить постройку самолёта, подняться в воздух и улететь.
Даже Стрингер, сберегая силы, провёл в безделье часок в тени; дольше, однако, вытерпеть не мог, и опять, водрузив на голову завязанный узлами носовой платок, вернулся к работе. Присев на корточки под новым крылом, он принялся сколачивать нужные ему кронштейны. Они наблюдали из-под полузажмуренных век, никто не думал о нем дурно. Теперь в его руках был козырной туз: если выиграет он, то вместе выиграют и они.
Таунс лежал у двери самолёта, чтобы видеть каждого, кто туда входил. Снова по очереди вращали ручку генератора, чтобы был яркий свет для работы. Таунс вслушивался в движения каждого заходившего в самолёт: не задержится ли у питьевого бака. Он уловил в себе смену настроения. Вчера ещё незаметно пробирался в салон, надеясь поймать вора за руку; сегодня, слушая шаги, мечтал, чтобы никто не остановился по пути к генератору. Вечером он намерен сообщить им о том, что случилось, — теперь это имело смысл. Они убедились, что северный ветер может дарить жизнь, пусть даже это будет вода, замешанная на песке. Крайне важно, чтобы отныне никто не прикладывался тайком к воде. Так он следил до тех пор, пока солнце не коснулось западных дюн. Все зашевелились, как будто услышали сигнал. Поднялся даже сержант Уотсон. Весь день он провёл в тяжёлых мыслях и пришёл к простому решению: у мёртвого миллионера будущего нет, даже при деньгах и оружии.
Песок был ещё жарким, и пришлось надеть сандалии. Ступая по длинным теням, брели к Стрингеру. Стон генератора прекратился, и, прежде чем Лумис вышел из самолёта, Стрингер подал команду:
— Пожалуйста, свет.
Сцена сразу осветилась. За освещённым кругом тускло мерцал песок под четвертинкой лунного диска.
— Прежде чем мы начнём, — сказал Таунс, — я намерен кое-что сообщить.
Моран сразу почуял неладное. В тот раз между Таунсом и Стрингером была стычка по поводу конструкции самолёта; сейчас Таунс, видно, попробует взять реванш.
— Последние три дня кто-то брал воду из бака. — Даже теперь, когда появилась надежда выжить, Таунсу трудно было выговорить эти слова.
Сказанное им тотчас обезобразило ночь. Обвинял даже свет. Кроу подумал: Уотсон. А Лумису пришло на ум: Тилни. Каждый смотрел себе под ноги. Теперь Морану было не до страхов: он был в шоке. Если бы не выпала роса, они бы уже начали умирать, и первая смерть стала бы для вора обвинением в убийстве. Хуже того, что они узнали, было только одно: если ошибся Таунс.
— Ты в этом уверен, Фрэнк?
— Я проверял. — Таунс переводил взгляд с одного на другого. — Да, уверен. До сих пор это было не так важно. Сейчас важно. У нас теперь почти шесть галлонов, и мы долго на них не продержимся, потому что будем работать изо всех сил по ночам, а может, даже днём. Надо попытаться закончить все до следующей росы — она может выпасть в любую ночь. Может, сегодня, а может, через месяц. Появился шанс выбраться отсюда живыми. — Он обращался ко всем вместе и ни к кому конкретно. — Скажу вот что. Если это повторится и я замечу, кто это делает, убью собственными руками.
Стрингер, чётко выговаривая слова, заявил:
— Больше я этого делать не буду.
Его слова, как эхо, пронеслись над головами, монотонно вибрируя в ушах. Стрингер смотрел прямо в застывшее от изумления лицо Таунса, светло-карие глаза медленно моргали.
— Так это были вы? — выдохнул Таунс.
— Да.
— Ага, я не спрашивал, кто это делает, и вам не нужно было признаваться.
— Да.
Таунс почувствовал, как сжимаются кулаки, и, даже ещё не ударив его, увидел кровь на лице Стрингера, — но не было ни крови, ни ударов. Руки безвольно опустились. И он услышал свой вопрос:
— Но почему?
Стрингер, казалось, был раздражён. В его обычно бесстрастном голосе прозвучала резкость:
— А вам непонятно, мистер Таунс? Меня мучила жажда. Я работал все ночи и почти каждый день, намного больше, чем любой из вас. Вы, наверное, думали, что я построю эту машину даже без воды! Но попробуйте взглянуть на вещи моими глазами.
Он повернулся, но Таунс схватил его за руку и, давясь от гнева, прошипел:
— Итак, я не способен увидеть вещи вашими глазами, как вы говорите. Почему же тогда вы действовали как вор? За распределение воды отвечаю я
— почему вы не обратились ко мне и не попросили дополнительной порции?
— Потому что вы бы мне её не дали.
Таунс отпустил руку Стрингера и на минуту закрыл глаза, чтобы не видеть этой показавшейся ему наглой физиономии. Подсудимые в таких случаях говорят: «Не знаю, что со мной произошло. Я был вне себя, не знал, что делаю».
Если бы Стрингер повёл себя сейчас именно так, это в какой-то степени было бы воспринято как аргумент защиты. Но наглость… Таунса трясло. Словно издалека доносились до него чьи-то увещевания:
— Полегче, Фрэнк.
Стрингер продолжал:
— Вы не дали бы мне воды, потому что мы с вами разные люди. Вы предпочитаете плыть по течению — все вы! И дело не в том, что вас больше, чем меня, мучила жажда. Да, я брал дополнительно по бутылке воды последние трое суток, но я ведь и терял эту воду с испарениями, работая на жаре, в то время как вы лежали без дела. — Его голос становился все нетерпеливее. По их лицам прыгали два солнечных пятна, отражённые от стёкол его очков. Голос оборвался на возмущённой ноте. — Как вы можете рассчитывать, что я построю машину, погибая от жажды и работая без помощников?
Воцарилось молчание.
— Фрэнк, полегче.
— Заткнись! — Таунс, безнадёжно махнув рукой, повернулся спиной к Стрингеру и уставился в небо, на невероятно спокойные звезды.
Стрингер между тем продолжал:
— Но я не стану брать дополнительную воду, так как надеюсь, что все будут работать, как я, а это значит, что всем понадобится увеличенный рацион. Итак, все понятно?
Он смотрел на сгорбленную спину Таунса. Все молчали. И молчание затягивалось.
— Вполне, — ответил, наконец, Моран, злобясь на Таунса, Стрингера, самого себя и на всех них. Как мальчишки, тратить время на пререкания — и только потому, что есть немного воды, и они опять вспомнили о своём чувствительном «я». Перед ними недостроенный самолёт, который может спасти жизнь, а они затеяли перебранку. А вокруг пустыня с её бессчётными возможностями убивать: она может расплавить тебя своим жаром, высушить и лишить человеческого облика. Но она может и одарить водой и послать на поиски того, чего лишился, — гордыни. Таунс едва не съездил Стрингеру по физиономии — боже, это значило бы гибель для всех них!
Альберт Кроу примирительно спросил:
— Что нужно делать, Стрингер?
С головы снят и аккуратно уложен в карман носовой платок с узелками, поправлены очки на носу, карие глаза загорелись предвкушением работы.
— На данной стадии можно обрезать концы у пропеллеров. Ровно девять дюймов — я измерил, настолько они повреждены. Пока я продолжаю установку стойки, нужно укрепить кронштейны. Их я для вас подготовил, вон в том ящике. Между средними нервюрами каждого крыла через верхушку стойки пойдёт трос. Его натянем позднее. Возьмём с лебёдки, а она в ближайшие несколько ночей будет нужна.
Таунс двинулся к самолёту вместе со всеми. Итак, второй раунд остался за Стрингером, как и первый. Дай бог, чтобы не было третьего.
— Нужно снять карбюратор правого мотора и очистить от песка жиклёры и патрубки. Это следует сделать тщательно, так как мы работаем среди песка и можем с равным успехом как прочистить карбюратор, так и засорить. — Стрингер сделал паузу, убеждаясь, что его слушают. Затем обратился к Белами: — Вы сказали, у вас инженерный диплом. Я хочу, чтобы вы занялись делом, требующим технической подготовки, а также помогали советами и присматривали за другими.