славин узнал также, что она спасла во время кампании 1807 года поручика Панина, вступив в бой одна с несколькими французскими кавалеристами. Затем была представлена Кутузову, а во время Бородинского сражения бесстрашно исполняла должность одного из ординарцев главнокомандующего. До этого она была вызвана к царю, в Зимнем дворце имела с ним объяснение по поводу образа своей жизни, была награждена Георгиевским крестом за храбрость и получила (по служебному списку) фамилию Александров.
В штаб Кутузова ежедневно приходили донесения об успешной деятельности в тылу врага партизанского отряда полковника Дениса Давыдова. Князь Вадбольский с мариупольскими гусарами основался возле Можайска; генерал Винценгероде с драгунами – на Петербургском тракте; поручик Фонвизин с казаками – на Боровской дороге; вдоль Смоленской дороги лихие налеты на транспорты французов совершали гусары и казаки генерала Дорохова; Кудашов контролировал Серпуховскую дорогу; у самых московских застав истреблял врагов непреклонно и безжалостно Фигнер.
Сеславин решил для себя: в сложившейся обстановке именно во главе «летучего» отряда он сможет принести наибольшую пользу. Он попросил содействия у дежурного генерала Коновницына. С искренним уважением относившийся к боевым заслугам Сеславина, зная его предприимчивость и отвагу, Коновницын рекомендовал Сеславина Кутузову.
– Ну что ж, зовите будущего «гверильяса»-истребителя ко мне на обед, – радушно и весело сказал Кутузов.
Сеславин явился на обед к главнокомандующему начищенный и выглаженный, насколько такое парадное представление можно было осуществить во время войны, находясь не в столовой вельможного дома, а в Тарутинском лагере.
– Ай, молодец, – смеясь, обратился к нему Михаил Илларионович, – тебе бы, друг мой, в столь образцовой экипировке только на бал или какой-нибудь придворный вахт-парад, чтобы дамы этакого красавца оценили, а не то что мы, штабные заседатели… Разве твои знакомцы из «летучих» отрядов – кто в бурке, кто в тулупе, кто в зипуне.
Обед проходил с шутками и каламбурами, которыми Михаил Илларионович славился в свое время, будучи не только учеником Суворова и несравненным полководцем, но искусным дипломатом и вместе с тем обладал остроумным изяществом «светского льва». В послеобеденной беседе Коновницын докладывал Кутузову о действиях не только назначенных официально партизанских отрядов, но и о полезных вылазках окрестных крестьян, которые окружили Москву, занятую врагом.
Итак, в результате обсуждения этого всеобщего движения Сеславин самим главнокомандующим назначался командиром формируемой «партии». Предписание гласило: «Командируетесь, ваше высокоблагородие, с партиею, состоящей из 250 донских казаков войскового старшины Гревцова и одного эскадрона Сумского гусарского полка в направлении по дороге от Боровска к Москве, причем имеете в виду действовать более на фланг и тыл неприятельской армии. Неподалеку от вас действует артиллерии капитан Фигнер с особым отрядом, с коим можете быть в ближайшем сношении. Отобранным у неприятеля оружием вооружить крестьян, отчего ваш отряд весьма усилиться может. Пленных доставлять поспешно, давая им прикрытие регулярных войск, дабы не происходило свирепых самосудов от обиженных мародерами крестьян. Мужиков ободрять подвигами, которые они совершили в разных местах, наиболее в Боровском уезде».
В ночь на 1 октября Сеславин скомандовал своему отряду, и партизаны вместе с проводниками-крестьянами покинули Тарутинский лагерь. Миновав последние разъезды и засады, сеславинцы пошли лесами и оврагами к Москве. Выпал первый снег. Ударил морозец, и дремучие леса сделались особенно привлекательными для организации первого «дела».
Казаки увидели на дороге неприятельских фуражиров, радость их охватила необычайная. Можно было начинать. Французы нашли брошенные стога и старательно укладывали сено на повозки для дальнейшего транспорта. Тут и пали на них, словно соколы, лихие всадники с пиками и арканами. Несколько фуражиров пытались отстреливаться. Их тут же перебили, остальные тридцать французов сдались в плен.
На допросе от них стало известно: крупное подразделение генерала Орнано, состоявшее из четырех кавалерийских полков, двух батальонов пехоты и восьми орудий, прикрывающее крупный обоз, остановилось в селе Вязёмы на Можайской дороге.
Посовещавшись с казачьим старшиной Гревцовым, командиром гусарского эскадрона штаб-ротмистром Алферовым в присутствии молодежи, двадцатидвухлетнего гусарского поручика Редкина и уже побывавшего в отряде Дорохова прапорщика лейб-гвардии Александра Габбе, Сеславин решился на рассвете следующего дня атаковать французов. Крестьяне, хорошо знавшие окружающую местность, вызвались провести партизан по лесным тропам.
Вместе с проводниками шла казачья сотня с Редкиным во главе. Затем основная часть партии Сеславина и на небольшом расстоянии – прикрытие. Такое традиционно-трехмерное разделение было привычно: авангард, основная часть отряда и арьергард, исключавший внезапную угрозу с тыла. Главное же во всем предприятии заключалось в решительности и внезапности нападения. Чтобы настичь такую крупную группировку французов, какой было подразделение Орнано, требовалось в кратчайший срок пройти лесными тропами за ночь больше пятидесяти верст.
Люди дремали в седлах, однако следовало опасаться острых сучьев, из-за которых можно было пораниться или потерять глаз.
– Эй, молодцы, тёмно, а гляди в оба, – говорил своим новобранцам-казачкам Гревцов. – Тут вам не донские степя, окоёму не видать. Место лесистое, густое, овражное… хорошо хоть месяц проглядывает. Так шо – одним глазом спи, другим сучья считай.
Через чернополосицу теней вела извилистая, чуть припорошенная молодым снежком тропа. Сеславин временами беспокоился, но мужики путь знали «назубок», утешали:
– Ваше благородие, и не сумлевайся, ровно к Вязёмам выйдем.
Однако утром постигло партизан некоторое разочарование. Будто предчувствуя беду, генерал Орнано за несколько часов до прибытия сеславинцев выступил на Боровскую дорогу, затем предпринял марш (как выяснили у местных мужиков вожатые) через Фоминское, Верею и по направлению Смоленска… Трудно сказать, чем был вызван столь продолжительный обратный марш крупной французской части.
Сеславин решил идти параллельно движению Орнано, проходя ночью деревни, занятые французами. Оказалось, во многих селениях на протяжении дороги к Москве, Бонапарт оставлял довольно многочисленные, усиленные артиллерией команды, так что передвижение в тылу «Великой армии», находившейся в столице, оказывалось весьма рискованным.
Приходилось с большой осторожностью скрываться в лесах поблизости от Боровской дороги. Отряд Сеславина опередил марш Орнано.
– Ну, ваше благородие, показались… – приглушенным голосом радостно сообщил Гревцов.
– Пропускаем пехоту и часть кавалерии через деревню, – сказал Сеславин своим помощникам-командирам, – чтобы им сразу не развернуться и не оказать своим помощь… Атакуем!
– Ну, с Богом, ваше благородие, – сказал уже во весь голос Гревцов. – А вы, ребята, пики к удару, сабли наголо, стрелки готовь… Ура!
Лес у дороги зашевелился; взметая первую порошу, сеславинский отряд стремительно напал на оставшихся вне пределов деревни французских кавалеристов. Разумеется, такая неожиданность обескуражила французских кавалеристов и роту стрелков. Полетели минуты беспощадного мщения… Триста врагов было под внезапным ударом партизан исколото пиками и изрублено… Среди жертв нашли свое последнее место в общем строю «один генерал, один полковник и несколько офицеров»[21].
Впрочем, опытный Орнано нашел способ быстро соориентироваться. Батарея французов вкатила орудия на возвышенное место, остатки кавалерии и пехота расположились рядом, – и по дерзким мсителям был открыт орудийный и ружейный огонь. Однако гусары и казаки, не обращая внимания на картечь, ядра и пули, искололи всех оставшихся лошадей и испортили упряжь под остальной артиллерией (не приобщенной французами к отпору), а также под всеми фурами и зарядными ящиками.
Собравшись в колонну, пехота решила отрезать партизан от леса. Сеславин приказал отступить. Оказавшись вне выстрела, он велел своим конникам сделать движение, изображающее начало новой атаки. Но когда французы, придя в себя после внезапной растерянности, повели решительную контратаку, Сеславин махнул своим: «уходим». Всадники, ведомые проводниками, исчезли в лесу, снова выстроились на тропе и отошли к реке Наре. В бою погибло сорок партизан. Для некоторых молодых казаков Гревцова это был их первый бой. И последний.
Не для меня Дон разольётся,
Не для меня прийдёть весна,
И сердце девичье забьется
Не для меня, не для меня…
А пуля в тело белое вопьется —
То для меня, то для меня… —
распевали иные казаки-певуны, поминая друзей-станичников.
Сеславинский отряд на ночлег устроился в маленькой деревеньке, жителями кинутой и окруженной болотами.
– Господи, приими с миром дух погибших за веру православную и прости им прежние прегрешения их вольныя и невольныя… – бормотал Гревцов, печалясь о своих погибших молодцах.
Следующим пасмурным днем отряд Сеславина направился в новую экспедицию. Неожиданно в волнах тумана, между белоствольной березовой колоннадой, прерывающейся бледно дымящимся лужком, будто призраки, показались безмолвные силуэты всадников. В сомнении о неожиданном пребывании здесь русских, сеславинцы было спохватились и хотели готовиться к отражению неведомого отряда. Однако заметили, что эта чернеющая в тумане конница явно, как и казаки Гревцова, пронзала воздушное пространство над собой дротиками.
Жертвуя собой, гусарский поручик Редкин поскакал прямо на приближающийся отряд и сразу распознал своих. Это передвигался по рассвету рьяный смельчак и неумолимый каратель французов Фигнер со своими, как их называл генерал Ермолов, «головорезами». Сразу подъе-хал и Сеславин.