– О, Александр Никитич, какими судьбами? – приветствовал его круглолицый, в косматой папахе, вооруженный пистолетами, саблей и карабином Фигнер. – Рад встретить старого сослуживца промеж леса в чистом поле.
– И я очень доволен нашей встречей, Александр Самойлович, – улыбался в ответ Сеславин. – Тем более, увидев представителя столь почтенного войска, как конная артиллерия.
– О, да! Мы ведь с вами, как удостоверили бы дерптские профессора, коллеги, лейб-гвардии конноартиллеристы. А как вы оказались в наших дремучих лесах после штаба его высокопревосходительства господина главнокомандующего?
Сеславин рассказал о своей просьбе к Кутузову, его одобрении и своем обещании стать «глазами и ушами» штаба русской армии в тылу неприятеля.
– Ну, если вы «глаза и уши», Александр Никитич, то я предводительствую командой расстрельщиков, – небрежно заявил Фигнер. – Нарочно подбирал подходящих мне.
– Это уж слишком по-каннибальски, – шутливо высказал свое мнение Сеславин и перевел разговор на возможность продолжения атаки. Не хотелось упускать крупную и снабженную артиллерией войсковую группировку генерала Орнано.
Фигнер очень оживился, хотя, как он пожаловался, «не имел еще завтрака». Партизаны решили вместе на рассвете вновь напасть на Орнано, чей воинский контингент остановился в Фоминском. Холодной осенней ночью, держа коней в поводу, а для соблюдения полной тишины сабли «подобрав под бедро», партизаны прошли лесами к селу и расположились в засаде у дороги, ведущей от Фоминского через лесную просеку.
На рассвете часть большого отряда Орнано выступила из села. Сначала вышел авангард, состоящий из одной кавалерии, замыкал марш пехотный полк. Партизаны пропустили первые колонны, пытаясь отрезать пехотный «хвост». Неприятельская пехота встретила их, словно заранее подготовленным ружейным залпом. Началась перестрелка. На рысях возвращалась кавалерия. Гусары и казаки хотели сначала развернуться и навязать рукопашный сабельный бой.
Но остановившаяся на дороге артиллерия открыла огонь. Сражаться под артиллерийским огнем с превосходящим числом французской пехоты и кавалерии было невозможно. Конные отряды Сеславина и Фигнера вынуждены были скрыться в лесах.
Французы значительное время обстреливали лес, ломая ядрами стволы деревьев.
Вообще же дерзкое поведение партизан в тылу «Великой армии» необычайно подбодрило командование русских войск и приводило в неистовство Наполеона.
– Эта акция русских имеет не только военное, но и политическое значение! – кричал он своим маршалам, несколько растерянным таким положением в тылу. – Пруссия и Австрия только и ждут моих неудач, чтобы тут же меня предать. Весть о том, что я более не имею спокойного тыла, будет им как нельзя кстати!.. Я не боялся и не боюсь сражений, но меня страшит этот варварский способ ведения войны, который грозит оставить армию без припасов и в конце концов удушить ее.
Назначение Сеславина командиром маневренного разведывательного и истребительного отряда открыло еще больший простор для его военных способностей, храбрости и удали, доходящей до дерзости, для его поразительной, безграничной энергии и сказочной удачливости. Всеми этими качествами обладали с избытком и другие вожаки партизан, но Сеславин совершил подвиг, прославивший его имя по всей России.
Глава седьмая. Наполеон покидает Москву
I
После визита в Тарутинский лагерь генерал-адъютанта Лористона Наполеон четырнадцать суток терпеливо ждал окончательного ответа. «Одноглазый старик» всё уверял, будто он не имеет полномочий принимать окончательное решение, будто он еще раз должен обратиться к Его Величеству Императору Александру. Он почти каждый вечер вёл с Лористоном тонкие дипломатические разговоры, уклоняющиеся от предложения Наполеона. Кутузов владел великолепным французским языком и своими остроумными сентенциями заставил улыбаться даже озабоченного Лористона. Однажды во время подобной беседы фельдмаршал воскликнул, потирая руки: «Заключить мир? Да войны еще не было! Когда же мы воевали? Скажите вашему императору, что мы только еще хотим начать войну, а до сей поры армия наша маневрировала перед вами».
Бонапарт получил ответ Кутузова 6 октября, когда был разгромлен вышедший из Москвы авангард под командованием заносчивого Мюрата.
Русская армия ликовала! Наконец произошло сражение, увенчавшееся успехом. Эта первая несомненная победа имела огромное нравственное значение для русской армии. Потери французов составили две тысячи убитых, полторы тысячи сдались в плен. Сам король неаполитанский, как всегда, в странных одеждах, расшитых золотом, в ярких лентах и страусовых перьях, едва спасся от пленения упорно гнавшихся за ним казаков. Они были уверены, что так одет может быть только сам Наполеон. Их арканы несколько раз почти достигали Мюрата, но они, мечтая «взять в полон хранцузского царя», не применили дротики или карабин. Великолепный конь Мюрата унес его даже от горячих донских скакунов. Кстати, конный авангард, возглавляемый Мюратом, вышел к Тарутино без согласования с Наполеоном.
Узнав о результате этого сражения, император Франции длительное время не хотел говорить не только с самоуправцем Мюратом, но вообще с кем-либо из своего окружения. Наконец он вышел из кабинета и произнес с досадой: «Итак, нам суждено делать только ошибки!» После этого он отдал приказ армии покинуть Москву.
– Я оставляю обозы Мортье, пусть охраняет награбленное его мародерами, – хмуро сказал Бонапарт. – Для возвращения я избираю новый маршрут… – он склонился над картой и провел линию ногтем. – Армия будет двигаться на Боровск, Малоярославец, Медынь. Война еще не коснулась этой территории, и, при достаточном снабжении продовольствием и фуражем, именно здесь я предполагаю развить быстрое движение.
Наполеон двинулся по старой Калужской дороге, пустив впереди дивизию генерала Бруссье, но внезапно перешел западнее – на новую Калужскую (Боровскую) дорогу, рассчитывая обойти Кутузова и открыть себе свободный путь на Смоленск.
Разумеется, все эти новые решения держались в строжайшей тайне. Все дивизии, кавалерия, артиллерия и огромный обоз снимались с мест, соблюдая конспирацию и тишину, ощупывая окружающую местность пикетами и усиленными подразделениями разведки. Правда, соблюдать дисциплину в войсках становилось все труднее и опаснее. Полуголодные солдаты ворчали и по всякому поводу затевали ссоры. Обострились противоречия между французами, пруссаками, итальянцами и австрийцами. Нередко враждовали между собой разочарованные и озлобленные поляки. По-настоящему Бонапарт надеялся только на французов, причем в наибольшей степени на гвардейцев и артиллерию.
II
В расположении главной квартиры русской армии, между пехотных биваков, коновязей кавалерийских и артиллерийских полков появились всадники в егерьских шинелях, гусарских ментиках, казачьих чекменях. Многие с бородами, в косматых бараньих шапках. Замелькали дротики казаков, кавалерийские карабины и трофейные ружья, взятые у врага. Издали слышалась протяжная песня казаков:
Ой да ты, кормилец наш,
Ты наш славный Тихий Дон!
Ой да как бывало, Дон,
Бывало – быстёр бежишь…
Эх да, как тепериче,
Теперя ты смутен стал.
Ой да помутился, Дон,
Эх, весь ты сверху донизу…
Это степное переливчатое, разноголосое пение сопровождалось стуком копыт и всхрапыванием коней. Располагавшиеся вблизи солдаты пехотных и артиллерийских полков подходили, заинтересованно рассматривая вновь прибывших.
– Ну, пехтура, – сказал густобородый, крупнотелый казак какому-то молодому, слишком уж разинувшему рот от любопытства солдату, – вам скоро и делать-то неча станет. Наш атаман Платов да партизаны без вас хранцуза добьют. Так я гутарю, ребята, ай нет?
Второй солдат, с седыми усами, ухмыльнулся саркастически на подкалывание густобородого казака:
– Конешна, конное войско прыткое, скачут, как блохи. А всё без нас-то куда вам, только напылите. Пехота, брат, средствие основательное. Царица полей, слыхал?
Солдаты поддержали седоусого ветерана одобрительным гоготком.
– Когда они, басурмане-то, свои каре выстроют да стоят сплошняком… – продолжал он, опершись на ружье.
– Ну и чо каре? – пробовал оборвать пехотинца казак.
– Саблей да пикой с ихней сплошной каре не совладать. Тут штыковая атака одна действие иметь может.
– Ничево, – отмахнулся казак, важно и размеренно слезая с коня. – Теперя уж и мужики с вилами бьют хранцузей, а гутарят, шо даже и бабы не отстают… Ох, не могу, смех да и только! Ну, времена пошли, бабы в войну играют…
Один из местных мужиков, не больно голодраный, справный, в поярковой шапке, с тесаком на поясе и с ружьем, вступился за представительниц женского пола.
– Чего зубы-то оскаляешь? Баба бабе рознь. Слыхал про Василису Кожину из Пореченского уезда?
– Это старостиха из Сычевки, что ль? Про нее? – уточнил кто-то из солдат, все больше подходивших послушать шутливую перепалку с вновь прибывшими.
– То-то, что про нее. Командир-баба! А уж здорова, сильна да ухватиста – и не сказать, – продолжал защитник женщин в поярковой шапке, не забывая поддеть усмешливого казака. – Вот ты, кум, для такой слабоват будешь. Куда тебе, паря, не справишься.
Лихого донца это замечание безлошадного мужика возмутило:
– Я не справлюсь? Я?! Неужели?! Да я, коль до этого дойдет…
– Слабоват будешь, ей-ей.
Повсюду разразился громовой хохот, в котором с удовольствием приняли участие и другие казаки, не щадя самодовольного своего товарища. А бойкий крестьянин с тесаком и ружьем заключил свои доводы убийственным для казака сообщением:
– Кожину-то Василису сам Михайла Ларивонович Кутузов до себя призывал. И жаловал её за геройство. Наградил серебряной медалью на грудя, во как.
Сойдя с коней, двое из вновь прибывших в главную квартиру вошли в большую избу посреди села. Их встретил дежурный офицер начальника штаба генерала Ермолова.