– Ты знаешь, Анри, – всё говорил Сен-Вальер, – офицеры потихоньку толкуют между собой, что в дивизии ежедневно исчезает оружие. Многие офицеры реагируют на это явление странным образом – как бы не обращая внимания. А на самом деле какие-то неопрятные с виду людишки платят за исчезающее оружие английскими соверенами, фунтами, вообще золотой монетой. Не плохо, а? И следствие не ведется. Еще говорят, будто и якобинцы, и сторонники Бурбонов занимаются в армии агитацией против императора. А он, обладая теперь маленькой отборной армией, нападает успешно на неповоротливую тяжелую армию Блюхера. Он ее совершенно раздробил на части и вообще разогнал бы, если там не находились бы эти непробиваемые, фанатичные русские корпуса. Австрийцы тоже очень его смущают. Словом, император воюет и хочет, чтобы мы тоже воевали.
Под утро, на рассвете, едва Бейль и Сен-Вальер вышли из гостиницы и сели в экипаж, ядро пробило крышу и разворотило чердак дома, где они останавливались.
– Держу пари, что ядро австрийское, – пробормотал Сен-Вальер. – А вон и кавалеристы, тоже думаю австрияки. Это ничего. Они больше заняты захватом Ломбардии. Им не до Франции, не до Парижа.
В предутреннем сумраке, уже слегка прореженном первыми солнечными лучами, Бейль увидел отряд всадников в высоких шапках со свисающими шлыками, в странных долгополых одеждах и с тонкими пиками, будто прочертившими еще непрозрачный воздух. У них были поджарые, гривастые, длиннохвостые кони, на которых всадники сидели с особой степной небрежностью. Они ехали медленно друг за другом, как призраки, и Бейль почувствовал дурноту. Ему привиделись привязанные за ноги французские интенданты, волочившиеся за лошадьми на арканах.
– Казаки, – произнес Бейль. – Париж скоро возьмут.
V
В кампании, продолжавшейся три месяца, генерал Сеславин снова оказался командиром отдельного маневренного отряда. Это назначение, имеющее особые цели, принимало во внимание славу знаменитого партизана, его знание французского языка и особое применение отряда в этот период войны на территории Франции. Помимо трех эскадронов сумских гусар (в их числе был и эскадрон, с которым он воевал в 1812 году) в отряд входили четыре казачьих полка и взвод конной артиллерии при трех орудиях.
Отряд Сеславина, совершая рейды в тылу неприятеля, почти ежедневно вступал в бой с разными контингентами французских войск и постоянно представлял командованию обстоятельные сведения о действиях противника. Его стремительные всадники, гусары и казаки, вместе с русскими войсками Силезской армии Блюхера отважно бились при Бриенне – это было первое крупное сражение в нынешней кампании. Через два дня отряд Сеславина столкнулся с французской кавалерией у селения Ла-Ротьер, где, опрокинув отборных храбрецов Мюрата, почти уничтожил несколько эскадронов и взял три орудия. Затем следуют другие сражения с войсками Наполеона: близ Лаферт-сюр-Об и Арси-сюр-Об. После боя при Арси, где благодаря упорству и самоотверженности русских солдат французы отступили с большими потерями, император Александр выразил мнение среди «своих», что мы могли бы прекрасно обойтись без австрийцев.
Потом собрался штаб союзных армий, где опять между важными титулованными генералами в лентах и орденах с бриллиантами шли споры на немецком языке – брать ли прежде всего Париж и требовать капитуляции или преследовать Наполеона и добиваться его низложения. Опять те же важные военные господа, при них лощеные адъютанты в сияющих ботфортах, холеные лошади, золоченые кареты, в которых доставляли иногда самих важных генералов, иногда важные документы военных канцелярий…
По сведениям Сеславина, во французских высших кругах назревало недовольство Наполеоном, да и парижане казались склонными избавиться от него.
Конечно, Александр Никитич Сеславин ненавидел Бонапарта, как безжалостного, ненавидимого всем народом, врага своего отечества, однако людская подлость, где бы она ни проявлялась, всегда возмущала его, даже если предательство относилось к тому же Бонапарту. «Обыватели и дельцы всегда надеются на сохранение своего благополучия при смене правительства. Французы, превозносившие Наполеона как кумира своего, как национального героя… Сейчас готовы его сдать, – говорил Сеславин своему помощнику, храброму и дельному гвардейскому поручику Александру Габбе, исполнявшему при нем обязанности адъютанта. – Но нам-то до того дела нет. Мы должны сражаться с Наполеоном до победного конца. Любезничать с врагом, если он не сдается, нет оснований. Нечего жалеть и тех, кто продолжает быть на его стороне. Мне жаль крови русских солдат».
С отрядом кавалерии и конной артиллерии Сеславин рассеял французов на берегах Орлеанского канала. Это было молниеносное нападение с лихой казачьей атакой и точной стрельбой из орудий по скоплению вражеских войск: в тучах орудийного дыма, под оглушительное «ура» с ударом сотен дротиков и блеском яростно замахнутых сабель. Журнал военных действий Богемской армии сообщал: «Генерал-майор Сеславин занял Монтаржи, овладел каналом, соединяющим Луару с Сеною, сжег все захваченные на нем баржи с хлебом, сломал шлюзы и таким образом отнял у Парижа способы доставки продовольствия»…
После того как царь узнал о лихом рейде Сеславина, он, втайне радуясь, прислал ему сдерживающее указание. Сеславин с иронией сказал своему адъютанту Габбе:
– Я получил рескрипт от, так сказать, Б. (благословенного) и рескрипт весьма лицемерный. В нем главное благостное пожелание: «стараться не наносить вреда мирным жителям!» Однако сердце-то его трепетало от радости, сие и так понятно.
Неожиданное появление отряда Сеславина на пути отступающих корпусов маршалов Мармона и Мортье вызвало панику в рядах французских колонн. Артиллерия, конница, пехота – всё стремглав бежало к Фер-Шампенуазу. Несмотря на немногочисленность своего отряда, Сеславин бесстрашно атаковал сохранявшую еще порядок наполеоновскую «Молодую гвардию», захватил 9 орудий и взял сотни пленных. Французы так же дружно сдавались на берегах Орлеанского канала, как и на снежных дорогах России.
Союзники продолжали маршировать к столице наполеоновской империи, а Сеславин, не оставляя своих «поисков», наблюдал за движением оставшихся войск Наполеона. Одним словом, далекий путь от села Фоминского, где Сеславин выследил «ретираду» армии Наполеона из Москвы, он с честью продолжил в глубь Франции.
При последнем переходе до Парижа, в достаточно презентабельном и ухоженном доме, окруженном тысячами воинских палаток, находилась штаб-квартира русской части союзной армии. Ждали выхода императора. По углам и при входе стояли навытяжку часовые гвардейцы: семеновцы либо преображенцы.
Расхаживали по просторному помещению русские генералы самого высокого положения и наибольшей известности в армии.
Широкоплечий, с обветренным лицом, могучий Ермолов, поглядывая через плечо, как бы кто чего лишнего не услышал, говорил приглушенным голосом генералу Дибичу:
– Меня вчера наш государь и с ним князь Шварценберг упрекали: горячусь, мол, и срываю им диспозиции. И штабные прихлебатели заквакали: «Ах, Ермолов, не соблюдает обязательств перед союзниками, ах, ах!» А ежели они, черт бы их драл, не изволят торопиться…
– И то верно, – вздохнул обстоятельный Дибич. – А что делать-то! Государь сам же третьего дня грустил: «О, эти союзники сделали мне много седых волос…»
– Да знаю я, – фыркнул Ермолов, закладывая одну руку за спину, а другой беря Дибича под локоть. – Как будто с немецкого переводит на наш православный. В штабе только и слышишь немецкий да французский – словно и не русская квартира, а басурманская. Но ведь Бонапарт-то не желает сдаваться, хоть ты тресни, а наше дело вроде – сторона. Шварценберги с блюхерами, что три года тряслись перед французом, теперь войне тон задают. И где нам выход искать – не знаю.
Раздались оживленные немецкие голоса. Вошли австрийцы в белых мундирах с голубыми и красными лентами через плечо, в золоченых эполетах и аксельбантах, тогда как русские генералы были еще в полевой армейской форме: война-то еще не кончилась.
Раскланялись, щелкая начищенными каблуками и музыкально «по-венски» звеня шпорами. Разделились на отдельные группы: русские отдельно, австрийцы отдельно. Пруссаков не было, Блюхер почему-то не прислал своих представителей.
– Ну, выход-то есть. Вот депеша от Сеславина, – возразил Дибич, доставая запечатанный сюргучной печатью пакет.
– Что в депеше?
– Скажу пока по секрету, – ухмыльнулся, плутовато поглядывая на австрийских генералов, Дибич. Потом зашептал Ермолову на ухо, то есть повел себя светски неавантажно.
– Ай, хват, вот люблю! – воскликнул Ермолов. – Его правда. Что церемониться со смертельным врагом, коли он не сдается… Пусть подписывает капитуляцию, сукин сын!
– Доложить бы надо немедля, – завертел головой Дибич. – Ага, вон барон Толь, через него бы… Господин генерал-адъютант, важная депеша для государя.
Широколицый, чисто выбритый и припудренный Толь, отдав честь предварительно австрийцам, кивнул Ермолову с Дибичем. Ермолов ухмыльнулся и подмигнул Дибичу: генерал-адъютант барон Толь всегда держался исключительно самоуверенно, однако что-то комическое сквозило в его манерах, как на театральных подмостках.
Вошел император Александр, свежий, словно нарумяненный. Его сопровождал главнокомандующий русскими войсками, заменивший Витгенштейна, сутулый с желтоватым лицом Барклай де Толли.
– Здравствуйте, господа, – сказал по-немецки Александр. Потом перешел на русский: – Какие новости?
– Хорошая новость, Ваше Величество, – заторопился Дибич, с придворным поклоном подавая пакет императору. – Генерал-майор Сеславин блокировал Орлеанский канал, взорвал шлюзы и предлагает принудить Париж к капитуляции.
Постное лицо Барклая на этот раз выразило искреннее удовольствие, он даже улыбнулся, показав темные зубы.
– Сей прекрасный смельчак служил при мне адъютантом в начале войны. Я был им весьма доволен, но не думал, что карьера его окажется столь стремительна, – одобрительно сказал Барклай.