– Да, Жанна? – спросил Кошон.
– Не читайте дальше, монсеньор, прошу вас…
– Но Жанна…
– Не читайте. Я отрекаюсь.
– Что?!
Взволнованный шепот порывом ветра пронесся по рядам зрителей всех сословий. И аристократы, и простолюдины с одинаковым любопытством смотрели на девушку.
– Я отрекаюсь, монсеньор.
– Повтори еще раз, – приказал ей мэтр Эрар.
Но она даже не взглянула на него. Она смотрела на епископа Бове.
– Я отрекаюсь! Отрекаюсь… Я согласна принять все, что соблаговолят постановить судьи и церковь, и подчиниться во всем их воле и приговору. – Голос ее то и дело прерывался, но она, собираясь с силами, продолжала. – Если церковь утверждает, что мои видения и откровения являются ложными, то я больше не желаю защищать их. Я отрекаюсь…
Лорд Бедфорд хотел вновь и вновь слышать это признание. «Свершилось, свершилось, свершилось!» – пело его уставшее английское сердце. Когда Жанна в последний раз сказала: «Отрекаюсь», – он закрыл глаза, члены его обмякли. И выдох регента оказался похож на сладострастный стон.
Колосс рассыпался, подрезанный репей упал к его ногам…
А Жанна уже читала новую бумагу, глядя в строки слепыми глазами. Пьер Кошон все предусмотрел. И выиграл! Жанна читала бумагу, где она обязывалась не одевать более мужской костюм и стричься под горшок, не брать оружия в руки и не воевать против англичан, где она отрекалась от Карла Седьмого и вверяла свою судьбу истинному королю – Генриху Шестому и Святой матери церкви.
Даже голос ее изменился, точно другой дух вселился в эти минуты в девушку. Дух страха и опустошения, а главное – предательства.
Пьер Кошон боялся и потому торопился. Жанна не должна была нарушить то хрупкое отречение, на которое решилась. Дух силы и воли, непобедимый дух прежней Жанны, для которой не было никаких преград, не должен был вселиться обратно в ее тело.
И потому Кошон уже брал новый свиток, разворачивал его и читал во всеуслышание, что именем короля Генриха Шестого и Святой матери церкви, учитывая чистосердечное раскаяние подсудимой Девы Жанны, суд снимает с нее церковное отлучение и возвращает ее обратно в свое лоно.
– Но так как ты, Жанна, тяжко согрешила против Бога и святой церкви, – продолжал Кошон, – мы осуждаем тебя окончательно и бесповоротно на вечное заключение, на хлеб горести и воду отчаяния, дабы там, оценив наше милосердие и умеренность, ты оплакивала бы содеянное тобою и не могла бы вновь совершить то, в чем ныне раскаялась.
Документ был приготовлен заранее с разрешения лорда Бедфорда, который уже и не рассчитывал на подобную удачу, и под диктовку епископа Бове, в сердце которого теплилась надежда: а вдруг свершится, вдруг воля Жанны подведет, рассыплется в прах?
Так и случилось: Жанне дали перо и – о чудо! – она поставила свою подпись.
Жанна была сама не своя. В ее глазах Пьер Кошон увидел что-то безумное, страшное. Точно еще минута, другая – и она проклянет всех, здесь сидящих, и провалится в разверзнутую землю.
Или вознесется огненным столбом в небеса.
– Суд окончен, – четко скомандовал он, – осужденную увести и посадить под замок до дальнейшего рассмотрения ее судьбы!
Стража взяла Жанну, потерянную, едва ли помнящую, где она, и запихнула в клетку на телеге. Лязгнул замок, и еще не успели важные дамы и господа, вздохнувшие свободно после долгих месяцев судебных прений, разбрестись по своим кортежам, а Жанну уже везли в сторону Буврёя.
Она сидела в другой клетке, просторной, на своем топчане, обхватив колени руками, спрятав в них лицо. Так она пряталась от мира. Жанна только что переоделась в платье – на этот раз одежда была чистой, опрятной. Простенькой, правда. Великая героиня походила в этом платье на самую обыкновенную горожанку, каких тысячи. Мужской костюм, ставший ее кожей, остался лежать здесь же, в клетке. Его почему-то не унесли, не бросили в огонь. Забыли о нем. Она услышала шаги, которые приблизились к ее клетке, но голову не подняла.
Кто-то стоял рядом… Громко сопел.
– Жанна, Жанна, – ледяно посетовал мужской голос. Это был ее тюремщик – Джон Грис. Его голос приходил к ней даже во сне. – Выходит, ради своей лжи ты убивала, проливала реки крови?
Жанна оторвала голову от колен.
– Что тебе нужно, англичанин?
Джон Грис усмехнулся:
– Какая же ты мразь, Жанна…
Девушка закрыла глаза и опустила голову на колени. У нее не было сил пререкаться с этим человеком. Ни желания, ни сил. А главное, у нее не было этого права.
Когда Жанну везли обратно в Буврёй, к ее тюремщику Джону Грису подъехал важный сеньор в черном плаще, открывавшем золотую цепь на груди, лежавшую поверх такого же черного сюрко. Он обернулся к девушке – их взгляды встретились. Лицо человека было злым, разгневанным. Жанна вспомнила, где видела этого рыцаря. Он был одним из той компании англичан, что не так давно, разгоряченная французским вином, ввалилась к ней в камеру и потребовала дать обещание не драться более против их короля. Она не сдержалась в словах, и граф Стэффорд, «оскорбленный годон», угрожал ей кинжалом, да граф Уорвик пресек его порыв. Но этого человека, поравнявшегося на вороном коне с ее клеткой, в тот день лишь потешала их перебранка – змеиная улыбка не сходила с его губ. Жанна не знала, что именно этот незнакомец оборонял Париж от штурма ее армии год назад, что по сей день он числил себя в самых жестоких ее врагах. Она не ведала, что он был родным братом пленившего ее графа Люксембурга. Луи Люксембургский! Епископ, военачальник, верный слуга англичан.
Он что-то бросил Джону Грису в день ее отречения, и они оба, пришпорив коней, поскакали вперед.
– Вот что, Грис, – сказал Луи Люксембургский английскому дворянину, когда они пролетели далеко вперед. – Ведьма отреклась от своей ереси, но я не верю в ее искренность. Это всего лишь временный испуг перед возможными испытаниями. А вдруг забудут, что она – принцесса? Вдруг – костер?!
Джон Грис кивнул:
– Даже не сомневаюсь в этом!
– Она обманула старика Кошона и нашего регента – лорда Бедфорда. Она готова одурачить всех, но только не меня! – Управляя конем, он взглянул на англичанина. – Вы готовы помочь мне, Грис?
– Да, милорд, – не задумываясь, кивнул тот.
– Отлично. Скоро вы дадите ей платье, и она оденет его. Но вот что, Грис, не забирайте ее мужской костюм, пусть он останется в ее клетке. Я предупрежу Талбота и Бервойта. Просто не замечайте его. А я приду к вам сегодня вечером, мы выпьем вина и потолкуем о ее подвигах. Идет?
– Буду рад видеть вас, милорд, – улыбнулся Джон Грис.
…Вечером лязгнула дверь, и по каменным ступеням в дальнюю камеру, где сидела стража, спустился гость, закутанный в плащ. Девушка увидела только его высокую фигуру, прошедшую в полумраке тенью. За человеком вошел слуга с корзиной. Загремела посуда. «Добрый кувшин!» – услышала Жанна восклицание Гриса. «А какова форель, а? – спросил чужой голос. – Золотая! А сыры, взгляните…» «Бесподобны! Поужинаем на славу. Ступай», – сказал тот же голос, и слуга вышел.
По кубкам разлили вино. Причмокивая, выпили. Разлили вновь. Слушать, как тюремщики набивают утробу, для Жанны было обычным делом. Но кто был этот гость ненавистного ей Джона Гриса? Сюда не пускали тех, кто не имел отношения к заключенной. Запрет был строг. Только судьи, тюремщики и священники. Никого больше…
– Значит, эта стерва все время морочила нам голову? – спросил незнакомый голос. – Дурачила нас?
Жанна прислушалась.
– Именно так, милорд, – ответил Джон Грис. – Она признала, что все ее поступки – ложны. Она убивала тысячи людей во имя дьявола!
Милорд?! Кто же – граф Уорвик?
– А сколько было разговоров! – насмешливо продолжал незнакомый голос. – Мой благородный дофин, мой король! Я пришла, чтобы освободить Орлеан и короновать вас в Реймсе! Эту фразу повторяла вся Европа. А на деле оказалось, что все ее подвиги не стоили ломаного гроша!
Джон Грис рассмеялся.
– Меч – дьявола, штандарт – дьявола, армия – тоже дьявола, – сказал ее тюремщик. – Куда ни плюнь…
Вновь вино полилось по кубкам.
– А мне сдается, что дьявол тут ни при чем, – заговорил незнакомец.
– В чем же тогда дело? – спросил Джон Грис.
– В чем дело? – усмехнулся незнакомец. Но он не ответил. – Налейте еще вина, Грис. – Тон его изменился. – Теперь, после отречения, она никому не нужна – ни своему королю, ни французам, о которых так пеклась, ни Господу Богу. Она – тень! Презренная тень… Если бы она нашла в себе силы просто сдохнуть, и то бы ее имя осталось на устах людей, а теперь они будут плеваться, услышав имя Жанны Девы! Потому что она отвергла все, за что боролась. Ее слово, которому верили, ничегошеньки не значит! Она просто струсила – вот в чем дело! Дева Жанна – всего лишь жалкая тряпка. Ничтожество. В земляном черве и то больше достоинства, чем в этой «героине»! Покажите мне ее, Грис…
Жанна, слушавшая их разговор едва дыша, напряглась. Ей стало страшно. Сейчас на нее будут смотреть – как на земляного червя. Сейчас…
– Извольте, милорд, – с усмешкой сказала Джон Грис. – Идемте!
Скрипнули табуреты. Две тени появились в коридоре между двух камер. Но только Джон Грис вышел на свет – два слабых факела, освещавших камеру Жанны, бросили отблеск огня на его лицо. Спутник Гриса остался в темноте. Он был одет в черное. Жанна всматривалась в окутанные сумраком черты его лица, но рассмотреть их не могла.
– Любуйтесь, милорд, – сказал Джон Грис, кивнув в сторону заключенной. – Это – Жанна!
– Кто вы? – спросила девушка, не сводя глаз с незнакомца.
Но он молчал.
– Кто вы – назовитесь, – вставая с топчана, подходя к клетке, повторила она.
Джон Грис усмехнулся, оглянулся на спутника.
– Какая разница, кто я? – проговорил тот. – Важно, кто ты. Полбеды, Жанна, если ты разуверилась в голосах, говоривших с тобой. И беда, если сознательно отреклась от Господа своего. Если Его голос ты назвала голосом дьявола. Гореть тебе в аду за эту ложь. Потому что не родится н