е права! Что же вам мешает – жалкие остатки совести, которые еще теплятся в вашей скупой душе?!
Нет, не совести – трусости. А лучше сказать – осторожности.
Тех слов, брошенных ему в гневе в замке Ла Тремуя, он не забыл. Короли такого не забывают! И никогда не простил их Жанне. И знал уже точно – не простит до могилы!
Только что в своих покоях он занимался любовью с юной Агнесс – девочкой с очень взрослыми глазами и кожей нежной, как лепесток белой розы. Такой податливой, ароматной, манящей. Желающей услужить ему – душой, сердцем, прекрасным телом. Но вот она ушла, и вновь одно-единственное имя вернулось к нему: «Жанна». Как бы ему хотелось, чтобы она вышла замуж в своей Лотарингии или Люксембурге за местного сеньора, осела бы там, стала хозяйкой замка и забыла о нем, ее короле. Но вместо этого она шлет ему письмо за письмом и просит принять ее. Она хочет обнять его колени! Для чего? Чтобы стать придворной дамой? Куда там! Чтобы снова служить любимой ей Франции! Снова воевать и упрекать его в нерешительности. Вот уж спасибо! О ее удесятеренной ненависти к англичанам можно только догадываться…
Он лежал на кровати – целом ристалище, под балдахином, все еще полный любовной истомы, прикрывшись парчовым покрывалом. Здесь все еще полнилось ароматами его маленькой Агнесс! И теплый ветер летней ночи, гулявший по долинам Луары, иногда втекал в его опочивальню и все приводил в легкое движение. Редко бывавший счастливым, Карл Валуа размышлял так: Потон де Ксентрай выполнил его поручение. Теперь вся Европа знает, что он не оставил в беде свою сестру, вызволил ее из плена. Но он не обязан приближать ее ко двору. Для папы римского и святой католической церкви Жанны Девы более нет. Она сгорела на костре в Руане. А он, король Франции, должен прислушиваться к голосу Церкви Христовой. Поэтому Жанна-беглянка должна знать свое место. Аминь!
А в Кёльне для Жанны дела развивались плохо, за исключением того, что она получила обещанные доспехи, и впрямь – роскошные, которые лучшие кузницы выковали-таки по приказу старого графа Варнербурга.
Дело было в том, что Жанна, не умевшая укрощать свой нрав, попала в эпицентр церковной борьбы двух влиятельных священников за епископское место в Трире. Авторитет Девы Франции, о «новом рождении» которой уже трубили во все рога по всей Священной Римской империи и чему она ровным счетом не противилась, был выше всяких похвал. Ведь она говорила с Царем Небесным, победила англичан, избежала костра и чудесным образом спаслась из плена! А значит, Господь любит ее! Партия графов Варнербургских решила этим воспользоваться – и было бы странно, поступи она иначе. По просьбе графа Ульриха, друга семьи Варнербургов и политика до мозга костей, Жанна публично высказались в защиту их кандидатуры. За первым выступлением последовали и другие.
Этими днями в графский дворец пришло послание. Жанну вызывал к себе главный инквизитор города Майнца Генрих Кальтизерен, отец из ордена доминиканцев, приехавший по делам в Кёльн.
В сопровождении охраны Робера де Варнербурга Жанна, одевшись в богатое женское платье, подаренное ей графом, навестила отца-доминиканца в одном из домов архиепископа Кёльнского, где он остановился.
– Что вы себе позволяете, Дама Жанна? – вопросил пожилой и высохший, точно щепка, инквизитор в черной сутане. Он отложил бумаги, с которыми возился за столом, как пить дать – доносами, и воззрился на гостью. – Мало того, что церковь во главе с понтификом определили вашу вину, так вы еще осмеливаетесь лезть в дела церкви! – Из-под седеющих бровей, густых и низких, он смотрел так, точно жалил.
Несомненно, от такого взгляда у людей стыли сердца – подобные святые отцы сотнями отправляют людей на костер!
– Если вы думаете, что я испугаюсь вашего взгляда, святой отец, то могу вас разочаровать, – легко сказала Жанна. – Я – птица стреляная. А коль вы знаете, кто я, тогда должны знать и другое: однажды на меня смотрели вот так же, как вы, не один и не два, а полторы сотни священников. И я – победила!
– Вы еще смеете мне дерзить? – он встал из-за стола. – Да знаете ли вы, Дама Жанна, что завтра же, нет – сегодня, я отправлю послов в Рим, а еще через две недели сюда явятся легаты понтифика и целая армия святой инквизиции, возьмут вас и выполнят предписание руанского суда! Здесь же – в Кёльне! Или препроводят вас в Рим и сожгут публично перед папой! И никакой граф Варнербург вам не поможет! – нарочито громко выкрикнул доминиканец. – Потому что не станет спорить с наместником Бога на земле, дабы не потерять большее!
Жанна смотрела на него по-прежнему гордо, но заметно побледнела. Но отец Кальтизерен неожиданно поутих.
– О вас рассказывают многое, но мне это безразлично. Я вижу перед собой неразумную женщину, только и всего. А если так, то мой долг предостеречь вас, – в его тоне смешались презрение и снисхождение. – Кёльн – не Орлеан, а инквизиция – не англичане. Меч и секира вам тут не подмога. Вы проиграете. И очень быстро. Уезжайте из этого города. Я даю вам три дня. Если в течение этого срока вы не уедете, пеняйте на себя. Сюда прибудут инквизиторы со всех германских земель. Нам безразлично – незаконнорожденная принцесса вы или простая крестьянка. Для понтифика вы всего лишь колдунья и еретичка, впавшая в повторный грех и обязанная понести заслуженную кару.
– Но, кажется, инквизиция уже сожгла Жанну? – по-прежнему гордо спросила молодая женщина. Она усмехнулась. – Разве не так? Или вы хотите сжечь колдунью и еретичку по второму разу?
– А коль так, Дама, не знаю, как вас именовать в этом случае дальше, мне стоит сообщить об этом графу Варнербургу, чтобы он приказал вывести вас на рыночную площадь, содрать с вас одежду и высечь, а затем продержать в таком виде денька этак три! Чтобы каждый горожанин имел возможность пройти и плюнуть вам в лицо – в лицо самозванке!
На этот раз Жанна побледнела смертельно – ни одной кровинки не осталось в ее лице.
– Да как вы смеете, святой отец?! – на этот раз возмутилась она. – Если бы вы не были священником…
– Убирайтесь, кто бы вы ни были, – усмехнулся он. – Три дня, – Генрих Кальтизерен выставил вперед три сухих крючковатых пальца – большой, указательный и средний. – Три! – Глубоко посаженные глаза его продолжали жалить гостью из-под низких бровей. – Во имя Господа, я не шучу.
И тогда Жанна поняла – с этим фанатиком бороться ей не по силам. Она могла истреблять врагов своей родины – англичан и бургундцев, могла поразить мечом или взять в плен любого полководца. Но эти люди в сутанах, с зажженными факелами в руках, готовые подпались вязанки хвороста под ногами у любого за одно неосторожное слово, были сильнее ее.
Жанна покинула Кёльн на следующий же день, и графы Варнербургские, уже прослышавшие про дискуссию действующего инквизитора и бывшего полководца, не стали удерживать гостью. «Встретимся в Арлоне», – только и сказал ей на прощанье Робер де Варнербург. Как видно, инквизитор был прав – случись что неладное, хозяева Кёльна не смогли бы ее защитить. И ей пришлось бы бежать.
Впрочем, именно так Жанна и поступала сейчас…
Она стояла перед Робером де Бодрикуром. За ее спиной, подпоясанный мечом, в широкоплечем бархатном сюрко, улыбался Бертран де Пуланжи. Капитан Вокулера, немного погрузневший, долго всматривался в ее черты, точно всеми силами своей души хотел поверить своим глазам, но… не решался.
– Господи, это вы, – наконец произнес Бодрикур. Он сделал несколько шагов к ней, затем обнял ее, совсем по-отечески, и только потом горячо поцеловал ее руку. – Это вы…
– Старый добрый Робер, – не сумев сдержать слезы, проговорила она, осторожно касаясь ладонью его склоненной головы. – А вы поседели, Робер…
– Жизнь очень жестока, – откликнулся он. – Кому об этом не знать, как не вам! – Глаза Бодрикура, этого сильного и расчетливого человека, тоже наполнились искренними слезами. – Вот обрадуется Аларда! Она переживала за вас, Дама Жана. Все эти годы переживала, как за родную дочь!
Жанне уже не раз говорили, что поражение в битве при Буленвилье надломило несгибаемого Робера де Бодрикура. Бегство с поля боя и обвинения, выдвинутые против него позже, изменили его. Он не погиб, как де Барбазан и как большинство французов в тот день, что боролись до последнего – каждый на своем пятачке, не разделил участь герцога Рене, которому служил, но предпочел показать врагу пятки. И кому? – даже не англичанам! Соседям – водемонцам и бургундцам. Но если бы он погиб, кто бы защищал Вокулер? В этой крепости признавали только его авторитет. А еще хуже – попади он в плен. Его персоной шантажировали бы Карла Валуа, обобрали бы до нитки его семью. Бодрикур знал, даже если сам герцог Рене Анжуйский не простит его, то простит Карл Седьмой. Потому что он, Робер де Бодрикур, нужен был своему королю не мертвецом-героем, тем более не пленником, а, как и прежде, преданным капитаном крепости Вокулер.
– Что вам известно о герцоге Рене? – спросила Жанна.
Бодрикур таинственно улыбнулся:
– Говорят, что он всеми силами рвется на волю, но Филипп всячески старается удержать птицу в силке. Горячность подвела его светлость. Если бы в тот роковой день он послушал меня и доблестного де Барбазана, все вышло бы иначе. – Как видно, даже спустя пять лет то поражение не отпускало капитана Вокулера, мучило его, угнетало. Бодрикур покачал головой. – Все, что было нужно, это выждать. Но Рене Анжуйский поторопился стать героем. – Бодрикур поднял глаза на Жанну. – А ведь герцог говорил мне, что он собирается освободить вас. Захватить Савойю и потребовать у этого прохвоста Амедея свою принцессу!
Жанна не смогла не улыбнуться этим словам.
– Не сомневаюсь, Рене Анжуйский именно так бы и поступил.
Только тут она увидела у дальней стены парадной залы человека. Он стоял в глубине, у выступавшего вперед камина, и свет от жаркого огня не касался его. Робер де Бодрикур уловил взгляд Жанны. Обернулся.