— Ганс! Я вас жду. Кофе стынет. — Я поспешил на кухню. На столе дымился и источал неповторимый аромат натуральный кофе. В плетеной корзиночке лежало домашнее печенье.
— У вас необычная форма, Ганс. Как я понимаю, вы уже обер-лейтенант? И у вас столько наград!
Я был счастлив. От этих комплиментов. От уюта квартиры и соблазнительного запаха кофе. От присутствия рядом со мной этой замечательной и смелой девушки. Наконец, оттого, что я остался живым и невредимым. Я поблагодарил Доррит и наконец представился:
— Обер-лейтенант Военно-воздушных сил Ганс Баур, командир авиационного отряда особой эскадрильи Добровольческого корпуса полковника фон Эппа. — Я щелкнул каблуками и слегка наклонил голову. Но привычного звука щелчка каблуков не услышал. Я удивленно поглядел на ноги и увидел, что стою в одних носках. Доррит, видя мое изумленное и растерянное лицо, громко рассмеялась:
— Да оставьте вы эти формальности, — от смеха у нее покатились слезы, — садитесь и пейте кофе.
Мы долго и непринужденно болтали. Она рассказала о том, что ее отец, Густав Шаубе, известный в Мюнхене врач-гинеколог и профессор университета. Мать умерла от рака, не дожив до сорока лет. Старший брат Доррит, тоже Ганс, работает ассистентом хирурга в известной берлинской клинике «Шарите». Она учится на втором курсе медицинского факультета университета и готовится стать детским врачом-терапевтом. Я тоже рассказал о своей семье, о себе, немного о войне, о своих наградах. Мы не заметили, как наступил вечер. Я собрал свою форму и сапоги в рюкзак, любезно предоставленный хозяйкой, и уверил ее в том, что вскоре обязательно верну одежду ее брата. Мне очень не хотелось покидать этот уютный дом и Доррит. Возможно, мне показалось, но Доррит тоже была огорчена расставанием.
Похоже, я влюбился. Но нужно было возвращаться в часть, где меня, очевидно, уже в которой раз считали погибшим. Всю ночь я пробирался до базы и только под самое утро прибыл в Ингольштадт, где располагался аэродром.
Я доложил командованию о случившемся и получил новый самолет. В ходе боев мы, летчики, тоже несли потери. Двадцать пятого апреля я со своим отрядом вступил в воздушный бой с десятью «альбатросами», на крыльях и хвостовом оперении которых красовались огромные красные звезды. Бой был крайне жестоким. Красные расчленили нашу группу на три части и, как стервятники, стали их преследовать. Один за другим они сбили три машины моего отряда. Но когда у красных осталось только четыре самолета, они поняли, с кем имеют дело, и, набирая высоту, вышли из боя. Мы с болью переживали гибель наших товарищей и дали клятву на их могилах повсюду уничтожать красную заразу.
Советская власть, хотя и была недолгой, сформировала у большинства баварцев стойкую неприязнь к коммунистам. Баварцы всегда были трудолюбивым и работящим народом, заряженным высоким духом патриотизма и необычайного оптимизма. Во многом этому способствовала замечательная природа Баварии с ее мягким климатом, чудесным миром вековых лесов, обширных садов, богатых низинных и альпийских лугов, гор и равнин. Среди германцев баварцы отличались исключительной энергией, жизнерадостностью и веселым нравом. Они любили и умели отдыхать. Любили хорошо поесть и крепко выпить. Бавария никогда не испытывала недостатка в продуктах питания. Революция показала, как нельзя жить. Коммунистов и левых социал-демократов возненавидели не только крайне консервативная буржуазия и истинно верующее католическое крестьянство. От Советов отвернулись и баварские рабочие, увидев в революции крушение их надежд на справедливость.
Агонизировавшая советская власть совершала страшные преступления. Мюнхенцы содрогнулись, узнав 29 апреля о расстреле красными в гимназии имени Люйтпольда заложников, среди которых были такие известные лица, как принц Мария фон Турн унд Таксис, графиня фон Вестарп, бароны фон Тайкерт и фон Зайдлиц, профессор Бергер. В Дахау, когда его взяли красные, они расстреляли сорок заложников. Гражданская война была недолгой, но жестокой. В последние апрельские дни шли кровопролитные бои за Мюнхен. На стороне красных в них участвовали сотни русских пленных солдат, освобожденных и вооруженных Советами. Наконец, первого мая войска Носке и фон Эппа вошли в город и начали его методическое очищение. Красная армия во главе с безумным матросом Эгельхофером несла тяжелые потери. Только за два дня погибло больше 400 красных. Еще около двухсот были расстреляны по приговорам баварских военно-полевых судов. Справедливость восторжествовала. Как сказал епископ Зенгер, дьявольская сила была укрощена боголюбивым немецким народом в Мюнхене, оплоте германского католичества.
Берлин. 4 мая 1945 года
Боль вновь медленно поднималась по ноге. Стало тяжело дышать.
— Могу я вас попросить, чтобы мне сделали новую инъекцию? Невыносимо больно.
Майор подал знак лейтенанту-переводчице, та встала и вышла. Вскоре она вернулась с медсестрой, несшей шприц.
— Господин майор, — Баур с усилием вытерпел укол, — какова моя дальнейшая судьба? Я буду отправлен в Россию?
— Не знаю, Баур. Это не компетенция военной контрразведки. Попрошу не отвлекаться. У нас очень мало времени.
— Мои сестры, Мария Лерге, 1898 года рождения, и Хильда Баумбах, 1918 года рождения, проживают там же, где и наша мать, в городе Кемптен. Моя жена, Мария, урожденная Пооль, 1907 года рождения, проживает с нашими детьми в маленьком городке Зеефельд в Австрии, в ста сорока километрах от Мюнхена. Скорее это даже не городок, а типичная тирольская деревня. У меня четверо детей. И все девочки. — Бауру показалось, что майор беззлобно ухмыльнулся, а лейтенант перевела последнюю фразу каким-то мягким тоном, не скрывая улыбку. — Старшая дочь, Ингеборг, или просто Инге, 1924 года рождения. Хельга родилась в 1938 году, Ильза — в 1940-м, а младшая, Моника, в сорок четвертом.
— Вы хотите сказать, что ваша жена родила первую дочь в семнадцать лет? — Майор оторвался от записей и посмотрел на Баура.
— Нет, что вы! — Баур даже испугался вопроса и еще выше приподнялся в постели. — Инге от первого брака. Моя первая жена, Доррис, умерла в 1935 году. В 1915 году я добровольцем поступил в армию и воевал до конца 1918 года на Западном фронте. В 1916 году окончил летную школу. Участвовал в боях в качестве пилота-наблюдателя, а затем пилота-разведчика. За первую войну я был награжден Железным крестом 2-го и 1-го класса, баварской медалью «За храбрость», баварским крестом «За военные заслуги» и Крестом в память войны. Войну закончил обер-лейтенантом.
— Для молодого летчика у вас было много наград. — Майор с интересом посмотрел на раненого.
— Я был хорошим летчиком, — с нескрываемой гордостью отчеканил Баур.
— Не сомневаюсь. Продолжим.
— После разоружения по Версальскому договору и фактического расформирования Военно-воздушных сил я работал в различных гражданских частных авиакомпаниях, а в 1926 году был приглашен на работу в «Люфтганзу», где и прослужил до 1934 года.
— Когда вы стали работать на Гитлера? — В голосе майора, как показалось Бауру, прозвучали нотки нетерпения.
— В 1932 году мои боевые друзья рекомендовали меня фюреру как одного из лучших пилотов Германии. Тогда фюрер участвовал в пропагандистских мероприятиях в ходе избирательной кампании в Рейхстаг. Он был первым политиком Германии, который решил воспользоваться авиатранспортом в целях большей оперативности при реализации своего плана предвыборной кампании. Фюрер предложил мне контракт от имени руководства НСДАП на период избирательных мероприятий, от которого я отказаться не мог.
— Почему? Контракт был столь привлекательным в финансовом отношении?
— И в финансовом тоже. Но хочу повторить: меня рекомендовали друзья. Среди них Герман Геринг, один из лучших летчиков прошлой войны. Им я не мог отказать. Во-вторых, я был абсолютно убежден в том, что Гитлер победит и вскоре станет канцлером Германии. Нужно было быть просто идиотом, чтобы отказаться от столь заманчивого предложения, в результате которого моя карьера могла приобрести совсем иное направление, достичь иных высот. — Баур стал горячиться и перешел на несколько повышенный тон. Все его тело вновь покрылось испариной.
— Меньше эмоций, Баур. Меньше эмоций, — заметил майор.
Вошел главный врач и строго обратился к Савельеву:
— Товарищ майор, на первый раз хватит. Да и перевязку пора делать. Приходите завтра.
За дверью Савельев чуть придержал главврача под локоть и полушепотом произнес:
— Не будет у нас, Семен Иваныч, никакого завтра. Он нам сегодня нужен. Сегодня! Поймите вы. Завтра придут оперативники ГУПВИ НКВД, и — прощай пилот Баур. А объект он, похоже, чрезвычайно интересный.
— Ты, Саша, такой же нетерпеливый, как твой отец. — Доктор обнял майора за плечи по-отечески. — Кстати, как он? Говорят, продолжает эскулапствовать где-то на Севере?
— В Мурманске он. Теперь в морской форме ходит.
— Полковника дали?
— Нет, не дали. А ему это надо, товарищ подполковник?
— Не надо, Саша. Хирургу ведь что требуется? — Главврач театрально вскинул кверху указательный палец и пропел:
Нам надо плитку шоколада,
Литрушку водки, лимонада.
А на щеке цветок помады
От нежных, сладких женских губ.
Вот были б все хирурги рады
Такой чудесненькой награде.
Сизова глядела на двух здоровых хохочущих мужчин полными восторга глазами. Главврач обнял и ее, прижал их головы к своей и прошептал:
— Приходите, детки дорогие, через часок-другой. Сделаем ему перевязку. Пусть немного подремлет. Потом простимулируем чем положено, и он ваш. Часов до двух ночи можете с ним работать. А дальше не могу. Обязан буду заполнить на него формуляр. Иначе придут уже за мной. Пойдемте. Я вас покормлю.
Поесть толком не удалось. Боец взвода охраны, сопровождавший Савельева и Сизову, нашел их в столовой госпиталя и, придав лицу заговорщицкий вид, зашептал в ухо майору: