— Подполковнику Шкаравскому надо не плечами поводить при руководителях фронта, а делом заниматься. И нечего прятаться за спину своих московских коллег. Кстати, подполковник Краевский сегодня прилетел из Москвы. Чтобы к утру у меня на столе лежало первое экспертное заключение по последним трупам и собакам. И почему вы сидите на совещании в этих своих хламидах? Вам ясно, подполковник?
Шкаравский поднялся со стула и стал лихорадочно стаскивать с себя фартук. Сбросив его наконец, вытянулся в струнку и в своей худобе стал похож на телеграфный столб.
— Постараемся, товарищ генерал-лейтенант.
Вадис взорвался:
— Не понял ответа, подполковник! Стараться надо было сегодня ночью!
— Будет исполнено, товарищ генерал-лейтенант.
Довольный преподанным уроком Вадис миролюбиво завершил:
— Так-то будет лучше. Прошу остаться Мироненко, Грабина, Савельева, руководителей оперативных групп армий и корпусов. Все остальные свободны.
Воспоминания счастливого человека
Знакомство с Доррит, ее интеллект возбудили во мне желание учиться. Конечно, для поступления в университет у меня не было времени. Нужно было отвоевывать свое место в жизни, работать и работать, не покладая рук. Тем не менее я стал много читать, интересоваться политикой, выписывал мюнхенские и берлинские газеты. Кроме Доррит в моем духовном воспитании важную роль сыграл Гесс. Он рекомендовал мне книги по истории Германии, европейских стран, политике, философии, военной истории, теории военного искусства. По вечерам я буквально проглатывал книги Тацита, Цицерона, «Немецкую историю» Трайчке, «Историю Фридриха Великого» Куглера, «Иллюстрированную мировую историю» Шпамера, зачитывался трудом Клаузевица «О войне», записками Людендорфа, трудами Бисмарка. Между тем честно должен признаться, что работы по философии меня не восхищали. Я просто в них ничего не понимал. С большой неохотой брал в руки труды Платона, Ницше, Шопенгауэра, Канта. Растягивал чтение на недели, месяцы. В результате просто бросил это скучное, с моей точки зрения, занятие. Однажды Гесс принес мне книги Отто Хаузера «История еврейства», Вернера Зомбарта «Евреи и экономическая жизнь» и Гугенота де Муссо «Еврей, еврейство и оевреивание христианских народов» в переводе, как он сказал, его друга и единомышленника Альфреда Розенберга. Меня эти книги увлекли. Когда я попросил Гесса принести еще что-нибудь подобное, он похлопал меня по плечу и сказал:
— Дорогой Ганс! Я думаю, тебе пора поднимать свой интеллект и другими способами. Наш друг, генерал и профессор Хаустхофер, заведует кафедрой в Мюнхенском университете. Он читает интересный курс «Геополитика». Я, Розенберг и ряд других моих товарищей посещаем его лекции. Попробуй и ты. Не пожалеешь.
Гесс был прав. Я нисколько не пожалел. Хаустхофер читал превосходно. Он говорил о простом и понятном любому молодому немцу, прошедшему войну. Он рассказывал о том, как в прошлом закладывались основы империализма, о борьбе великих держав за рынки сбыта, за колонии, о династических, расовых и конфессиональных противоречиях, об истории формирования германских национальных интересов, о значении германского фактора в истории Европы и мира, о миссионерской роли немецкой нации в создании нового мирового порядка, новой цивилизации.
После лекций мы долго не расходились, спорили, горячились. Чего скрывать, иногда случались и потасовки, да и просто жестокие драки между молодыми приверженцами коммунизма, социал-демократии и примыкавшими к ним евреями, с одной стороны, и нами, верившими в исключительную геополитическую роль новой Германии. Полиция гасила эти страсти, прихватив с обеих сторон по несколько человек в участок. Через пару часов всех отпускали. Меня, облаченного в синюю летную форму, никогда не трогали.
В один прекрасный вечер, выходя после лекции из аудитории, Гесс познакомил меня с двумя его товарищами, сыгравшими в дальнейшем решающую роль в моей судьбе. Одного звали Альфред Розенберг. Он представился потомственным прибалтийским немцем. Это был среднего роста, худощавый молодой человек, несколько старше меня. Его лицо с крупным, чуть вздернутым носом, тонкими, плотно сжатыми губами, глубоко посаженными глазами, двумя глубокими надгубными складками, идущими от носа к подбородку, выдавало в нем волевого, даже упрямого человека. Говорил он ровным, спокойным голосом с сильным прусским акцентом. Розенберг был хорошо и со вкусом одет. Хотя, должен признаться, он своей холодностью и, как мне показалось, скрытым брезгливым отношением к людям не вызывал особой приязни. Другой был немного плотнее, но такого же роста, что и Розенберг. Огромный лоб. Волосы набриалинены и тщательно зачесаны. Длинный прямой нос. Странные небольшие усы. Крупные, слегка оттопыренные уши. Волевой, несколько выдающийся подбородок. Но главное — глаза. Цепкие, пронзительные, достающие любого собеседника до самого нутра. На нем был не очень свежий темно-серого цвета костюм и такого же характера белая сорочка с узким черным галстуком. Он был представлен Гессом, как Адольф Гитлер.
Я был несколько смущен. Ведь я и без Гесса знал, что Гитлер является одним из самых популярных людей Баварии, ветераном войны, награжденным Железным крестом 1-го и 2-го класса, активистом авторитетной ветеранской организации «Стальной шлем», лидером молодой, но очень популярной в Мюнхене и Нюрнберге национал-социалистической партии. Я никогда в жизни еще не общался с политиками такого уровня. Но мое смущение им было рассеяно.
Гитлер, говоривший с заметным австрийским акцентом, предложил всем выпить по кружке доброго пива. За столиком в маленькой пивной он расспрашивал меня о моем участии в войне, о наградах, о семье, об особенностях летной профессии, о моих увлечениях. Он был чертовски внимательным, деликатным, чутким и любознательным собеседником. Он оставил о себе самое благоприятное впечатление. Расставаясь, Гитлер обратился к Гессу:
— Рудольф. Зачем ты прятал от меня этого парня? Нам бы десяток-другой таких молодых офицеров-ветеранов, как Баур, и партия была бы несокрушима!
Мне же на прощание он сказал:
— Господин обер-лейтенант. Мне было приятно с вами познакомиться и чрезвычайно интересно побеседовать. Думаю, мы обязательно будем вместе. Ваши взгляды, прошу меня извинить, говорю прямо, как солдат солдату, еще не совсем политически оформились. Но главное, что у них есть, здоровая основа и горячее желание служить Германии и немецкому народу. Верю, что вы будете одним из самых известных пилотов новой, сильной и процветающей Германии. — От этих слов я был счастлив.
Мы долго не встречались с ним после завершения цикла университетских лекций профессора Хаустховера. Как-то в конце ноября двадцать второго года Гесс позвонил мне утром на аэродром и спросил, хочу ли я послушать публичное выступление Гитлера? Я ответил утвердительно. Он пригласил меня на семь вечера в пивной зал «Киндлькеллер». При встрече Гесс вручил мне пригласительный билет, заметив, чтобы я не вздумал его потерять. Позже я понял почему. При входе в пивную, имевшую форму прописной буквы «L», стояли охранники. Это были здоровенные детины, одетые в кожаные куртки, подпоясанные ремнями, кепи, галифе армейского образца, заправленные в высокие шнурованные ботинки. У каждого в руках имелась дубинка. Они внимательно осмотрели наши пригласительные билеты, приветливо улыбнулись Гессу и, обратив внимание на мою летную форму с орденскими планками, уважительно посторонились.
Пивная была забита до отказа. Среди приглашенной публики выделялись бывшие офицеры, молодежь, облаченная в баварские национальные костюмы. Было много мелких чиновников, лавочников, рабочих, железнодорожников в черной форме. Подошел Розенберг и сквозь толпу стал прокладывать нам с Гессом дорогу. Мы пробрались к помосту и сели на свободные места слева от него. Затем Гесс с Розенбергом куда-то ушли, а их места немедленно заняли пожилой рабочий в толстой фланелевой куртке, пахнувшей мазутом, и экзальтированная дама неопределенных лет. Она, прижав обе ладони к груди, беспрерывно вертела головой и произносила:
— Ах! Успела. Ах! Успела. Ах! Какое счастье!
На помосте стояли трое мужчин. Гитлера я среди них не узнал. Я повернулся к соседу и спросил, не знает ли он, где Гитлер? Тот подозрительно поглядел на меня, указал на одного из троих и низким, прокуренным голосом произнес:
— Да вот же он. Не видишь, что ли? А вон тот, что слева, низенький, это Макс Аман. Тот, что справа в очках, Антон Декслер. Ты первый раз никак?
— Ага, — буркнул я.
— Не дрейфь. Здесь все свои. В обиду не дадим.
Гитлер был в темном костюме, кожаном жилете, в тяжелых ботинках. В этой странной одежде, со своими усиками он походил на обычного кельнера из дешевого ресторанчика. Обстановка разом изменилась. Декслер объявил выступление Гитлера. Все вскочили со своих мест, и под шквал аплодисментов, приветственный рев толпы Гитлер, высоко подняв голову, уверенным твердым шагом прошел к временной трибуне.
Первые минут пять он стоял по стойке смирно, ровным, спокойным голосом делая обзор событий четырех последних лет. Делал он это хорошо и аргументированно. Он уверенно изложил итоги войны для Германии, дал характеристику унизительному Версальскому договору, последствий его для немецкой нации. Рассмотрел политическую ситуацию в Германии, сделав особый упор на предательство интересов рабочих, крестьян, ремесленников, мелких торговцев со стороны либеральных и социал-демократических правительств земель и центрального берлинского правительства, допустивших полный развал экономики, крушение финансов, бешеное раскручивание инфляции, невообразимые масштабы безработицы, нищеты и голода.
Когда он почувствовал, что публика внемлет ему, что в огромном пивном зале установилась гробовая тишина, он прижал руки к груди и слегка выставил вперед левую ногу. Он стал легко и непринужденно жестикулировать руками, сорил остротами и шутками, не допуская при этом пошлости и прямых оскорблений в адрес кого-либо. Он последовательно критиковал кайзера за бездарность и трусость, сторонников Веймарской республики за измену интересов нации в пользу Антанты, баварских сепаратистов за стремление подорвать мощь Германии, католиков за неопределенность политической позиции. Евреев он ругал за их беспринципный бизнес на черном рынке, за стремление нажиться на страданиях населения. Затем он обрушился на коммунистов и социал-демократов. «Все эти враги нации рано или поздно будут ликвидированы. С ними будет покончено», — заявил он уверенно и сделал резкое движение руками сверху вниз.