ве, Фихтенвальде, Рангсдорфе, Темпельхофе, Шенвальде, Рехлине. Все машины были укрыты в бетонных подземных ангарах, стены и потолочные перекрытия которых имели толщину до трех метров. Ни одна бомба не повредила самолеты. Однажды полковник Белов сообщил мне, что генерал Кребс отдал приказ превратить шоссе «Восточно-западная ось» во взлетно-посадочную площадку на случай окружения центра города. Действительно, начали готовить участки от Бранденбургских ворот до Фриденсенгель и городской железной дороги. В Тиргартене были срублены деревья для расширения посадочной полосы до 80 метров. Однако вскоре ваша тяжелая артиллерия уничтожила эту полосу. В середине апреля в рейхсканцелярии все начали активно готовиться к эвакуации. Огромные кипы документов сжигались в саду. Начальник личной канцелярии фюрера и брат Мартина Бормана Альберт Борман снаряжал колонны автомашин и отправлял их на юг. Сам же он во главе одной из автоколонн, охраняемой ротой СС, 15 апреля выехал в Берхтесгаден. После этого всякое автосообщение с Берлином было прервано, связь и эвакуация осуществлялись самолетами.
Занавеска отодвинулась. Вошел солдат-пограничник с автоматом и сел поодаль на табурет. Савельев удивленно взглянул на него, встал, одернул гимнастерку. Пограничник тоже встал и повесил автомат на плечо.
— Боец, — спросил майор, — разве я просил конвой?
— Товарищ майор. По приказу начальника охраны капитана… — Савельев не дал ему договорить. Сдерживая гнев, он скомандовал:
— Кру-гом! Из палаты шагом марш! — Резким движением одернул занавеску и увидел уже знакомого капитана НКВД, сидевшего за столом и делавшего записи в блокноте. Тот встал, надел фуражку, отдал майору честь.
— Как понять? — Савельев вновь попытался взять себя в руки, но слова звучали вызывающе. Он быстрым движением схватил со стола блокнот и пробежал глазами записи. Допрос Баура копировался слово в слово. Капитан взял блокнот, вновь положил его на стол и ответил:
— Товарищ майор. У вас своя работа, у меня своя. — Он позвал солдата и велел ему возвращаться в караульное помещение. — Вот, видите. В нарушение приказа моего начальства, делую вам послабление.
На шум вышли подполковник Лукьяненко, женщина-врач в майорской форме, медсестры, санитарки. Капитан, улыбаясь, стал их успокаивать:
— Все нормально, товарищи. Занимайтесь своим делом.
Лукьяненко взял Савельева под руку и предложил покурить на улице. Он все понял. Подошла Сизова и тревожно поглядела на командира. Савельев велел ей немедленно с Кухаренко возвращаться в Берлин.
— Доложишь Грабину, Баур — ценнейший свидетель. Его всеми путями следует оставить за Смершем надолго. Пусть Грабин добьется. Кухаренко сразу отправь обратно. Связь через военную комендатуру города. Сюда не звонить. Все. Поезжай. — Он поцеловал ее и вошел в госпиталь.
Из кабинета главврача позвонил военному коменданту и попросил прислать переводчика. Савельев и сам хорошо понимал по-немецки, но говорил не очень. Практики не было. Вскоре прибыл юный младший лейтенант, видимо выпускник ускоренных курсов, лихо вскинул руку к пилотке, представился строго по уставу. Савельев улыбнулся, попросил его сесть, кратко проинструктировал о порядке ведения допроса, велел ознакомиться с подпиской о неразглашении тайны и расписаться на ней.
Баур отдыхал. Пил чай с подаренным шоколадом и про себя рассуждал: «Что произошло между русскими офицерами? Как это может отразиться на мне? Похоже, майор добился своего. Конвойного солдата больше нет. Значит, майор авторитетнее, важнее того капитана из охраны».
— Продолжим, Баур. Когда в фюрербункере появилась жена Геббельса с детьми? — Савельев взглянул на переводчика, давая понять, что допрос начался.
— Фрау Геббельс приехала с детьми 12 апреля. Мы хорошо знали друг друга. Как-то за чашкой кофе она сказала мне, что фюрер хочет отправить ее с детьми в Оберзальцберг. Но она заявила, что, если борьба закончится плохо, муж жить не будет, покончит с собой, так как враги все равно его будут мучить, а потом убьют. Детей же вместе с женой вывезут в Россию, и будут показывать в качестве экспонатов. Она сказала мне, что они с рейхсминистром решили отравиться и отравить своих детей.
Савельев достал из полевой сумки снимки умерщвленных детей Геббельсов и передал их Бауру.
— Вы можете сказать, чьи это дети?
— Да, здесь все шестеро детей Геббельсов.
Савельев составил протокол опознания, попросил расписаться Баура, переводчика, одну из медсестер в качестве свидетелей, расписался сам.
— Куда пропали из ставки фельдмаршал Кейтель и генерал Йодль?
Баур сморщил лоб, вновь вытянул губы трубочкой, прикрыл их ладонью.
— Они уехали из ставки до 20 апреля. Фюрер поручил им немедленно заняться укреплением группы армий «Висла» генерала Хейнрици, которая сдерживала натиск русских войск с востока и севера. Он заявил им, что остается в Берлине и разделит судьбу его защитников. Мы потеряли всякую надежду уговорить фюрера покинуть Берлин и стали все возможное в спешке отправлять самолетами. Руководил эвакуацией архивов рейхсканцелярии и военного командования, личного имущества фюрера, людьми, включенными в особый список, главный адъютант фюрера Шауб. Каждую ночь я отправлял в Берхтесгаден 4–5 груженых самолетов. Одним из рейсов, это было 25 апреля, в Берхгоф, личное поместье фюрера близ Берхтесгадена, улетел и Шауб.
— О каком особом списке лиц, подлежавших эвакуации, вы сказали?
— Геббельс и Борман поручили Раттенхуберу, генералу Бургдорфу и мне составлять списки лиц, которых необходимо было эвакуировать из Берлина. Эвакуации в первую очередь подлежали сотрудницы рейхсканцелярии, работники Министерства иностранных дел, раненые. Любые попытки военных уговорить нас включить их в списки пресекались Раттенхубером. Я точно помню, что самолетами улетели адмирал фон Путкамер, зубной врач фюрера Гуго Блашке, секретарши Вольф и Шрёдер, кинорепортер обер-лейтенант Френц, стенографистки, всего около ста человек. Самое трудное было возвращать самолеты. Телефонная связь с югом Германии уже отсутствовала. Я использовал только радиосвязь со своими экипажами. Отправку самолетов я проводил с аэродромов Шенвальде и Гатов. Но 20 апреля аэродром Гатов был обстрелян русскими танками. Мы потеряли его взлетно-посадочную полосу. Я приказал взорвать оставшиеся там самолеты и ангары. Фюрер днем 22 апреля провел совещание и отправился обедать. За столом в присутствии Геббельса, Бормана, Мюллера, генералов Бургдорфа, Кребса, адмирала Фосса, Раттенхубера и меня он отдал распоряжение личному камердинеру штурмбаннфюреру СС Линге о необходимости упаковать и отправить самолетом в Берхтесгаден его личные вещи, личный и военный архив. Затем вдруг он обратился к присутствовавшим со словами, породившими у всех надежду: «Со мной должен остаться самый узкий штаб. В конце концов мы всегда сможем улететь из Берлина в последнюю минуту на легких самолетах “Физелер-Шторьх”. Не правда ли, Баур?». Я с готовностью подтвердил.
— Каков, по вашему мнению, объем документов был отправлен самолетами и, если вы точно знаете, то куда? Кто лично их сопровождал?
Савельев из протокола допроса Раттенхубера знал, что кроме документов рейхсканцелярии, военного архива ставки и личного архива Гитлера Шауб вывез на юг около пятидесяти ящиков из гитлеровской ставки в Восточной Пруссии «Вольфшанце». Эта партия документов особенно тщательно охранялась офицерами СД, то есть людьми группенфюрера СС Олендорфа, начальника III Управления РСХА, или «СД-Аусланд»[23]. Олендорф по информации американских разведорганов находился где-то в районе Мюнхена.
— Точную цифру количества ящиков я, господин майор, назвать не могу. Но, судя по рейсам самолетов, было отправлено много более ста ящиков. Отвечал за документы Шауб. Но партию с архивом фюрера сопровождал один из его камердинеров гауптштурмфюрер СС Арндт. Большинство документов было отправлено в Берхтесгаден. Одна из партий документов под усиленной охраной СД улетела в Мюнхен. Ее там встречал группенфюрер СС Олендорф. — Баур внезапно умолк и потерял сознание.
3
Воспоминания счастливого человека
Когда Мильх стал фактическим руководителем Люфтганзы, он обнаружил катастрофическое финансовое положение компании. Дефицит бюджета составлял ошеломляющую сумму в 19,8 миллионов марок. В тот момент, когда банки-кредиторы решили одновременно потребовать возврата долгов, Мильх обратился к ним с предложением о реструктуризации долгов: перевести их в долгосрочную задолженность. Банкиры отказались. Тогда он известил совет директоров компании и банки о том, что согласно германскому закону о банкротстве «Люфтганза» была обязана объявить себя несостоятельной. После этого банки немедленно перевели долги компании в долгосрочную задолженность, с выплатой Люфтганзой по 2 миллиона марок ежегодно. Через год Мильх в положенный срок выплатил первые два миллиона марок и предложил банкам погасить оставшийся долг. Те отказались, не желая терять получаемые проценты по кредитам. Положение Люфтганзы упрочилось.
Мильх и дальше продолжал проводить рациональную финансовую политику. Он приказал избавиться от всего лишнего, обременявшего компанию непроизводственными расходами. На аэродромах ликвидировались ненужные склады, утилизировались отходы, ненужные металлоконструкции, сокращались раздутые штаты управленцев. Серьезную экономию средств дали наведение порядка в страховании самолетов и пассажиров, замена устаревших и неэкономичных машин на современные, механизация работ по обслуживанию самолетов. Прибыли компании направлялись на модернизацию самолетного парка, приобретение самого современного аэронавигационного оборудования, средств радиосвязи. Люфтганза финансировала проект концерна «ИГ Фарбениндустри» по разработке синтетического авиационного горючего. Он рассматривал Люфтганзу в качестве катализатора возрождения и модернизации германской авиапромышленности, заботясь, таким образом, о будущих военно-воздушных силах.