— Дети! — говорила она нам с Доррит. — Мы же не какие-то протестантские пруссаки, готовые в дешевых ресторанах на семейных торжествах поглощать худосочные сосиски с картофелем. Мы баварцы!
Мария испекла изумительный шоколадный торт. Ему особенно радовались десятилетняя сестра Хильда и наша дочь Инге, которой исполнилось четыре года. Хильда, доедая очередной кусок, тяжело вздохнула и с серьезным видом обратилась к Марии:
— Да, тетя Мария. Спасибо вам за прекрасный торт. Такого, пожалуй, ни в ресторане, ни в кондитерской не отведаешь. Правда, Инге?
— Угу, — только и произнесла дочка, увлеченная уничтожением приличного куска. У нее в шоколаде были не только, руки и губы, но и светлые вьющиеся волосы. Мы все дружно рассмеялись, глядя на этих шоколадных чертят.
После ужина мужчины собрались в моем кабинете выпить коньяку и выкурить по сигаре. Отец Доррит увлеченно рассказывал о новых достижениях медицины, о сыне Гансе, ставшем одним из успешных молодых хирургов Берлина. Брат Франц, окончивший недавно заочное обучение в университете и получивший диплом инженера-электрика, выспрашивал меня об электрическом устройстве современных самолетов, об аэронавигационном оборудовании. Он надеялся в будущем перейти на завод электротехнического оборудования концерна «Хейнкель». Макс, муж Марии, в беседе не участвовал. Он находился в умиротворенном расположении духа и, расслабившись в кресле, потихоньку, рюмка за рюмкой, поглощал дорогой французский коньяк. Вдруг, как будто очнувшись, Макс спросил меня:
— Зачем тебе сдались эти нацисты? Неужели ты не понимаешь, что Гитлер — это монстр, а его штурмовики — безмозглые мясники? Разве ты не видишь, что порядочные люди брезгуют общаться с ними?
В кабинете повисла напряженная пауза. Я видел, как Франц и мой тесть устремили свои вопрошающие взгляды на меня, взгляды, сочувствующие Максу. Я допил коньяк, раскурил новую сигару. Мне нужно было собраться с мыслями. Я ответил вопросом на вопрос:
— А ты, Макс, не задумывался, почему такие же боевые офицеры, как и я, Геринг, Мильх, Гесс, Удет и многие другие, тоже с Гитлером, тоже в НСДАП? Почему партию поддерживают и рабочие, и банкиры, и мелкие лавочники, и промышленные магнаты? Ты спрашивал их, хотят ли они повторения девятнадцатого года, власти Советов? Я думаю, Макс, когда ты сам себе ответишь на эти вопросы, мы вернемся к этому разговору.
Макс расплылся в дружелюбной улыбке, отхлебнул коньяку и мирно заключил:
— Согласен. Поверь мне, Ганс. Мне по большому счету абсолютно все равно, с кем ты: с Гитлером, с Тельманом, Муссолини или Сталиным. Я тебя очень люблю. И не только, как брата моей жены. А как хорошего и надежного парня.
Мы чокнулись и выпили. Надо сказать, что эта минутная пикировка с Максом не испортила мое настроение. Позже я стал острее ощущать трещину, образовавшуюся в наших отношениях с тестем, Максом и, к большому моему сожалению, с братом Францем. Не скажу, чтобы они были антифашистами. Скорее они не любили Гитлера с его радикальными взглядами и пугались его реваншистских угроз. Никто не хотел войны в будущем.
Женщины судачили о своем, в который раз рассматривали наши с Доррит парижские фотографии, смеялись. Мне было очень хорошо в этот день. Жаль, что с нами не было отца.
Вскоре мой налет составил 500 тысяч километров. Это событие стало хорошим поводом для компании поощрить меня солидной премией. Мы с Доррит подумывали о приобретении собственного дома. Однако ничего подходящего в Мюнхене найти не удалось. Относительно дешевые дома находились в таком плачевном состоянии, что в них требовалось вложить значительные суммы. Дорогие строения нам были не по карману. Мы решили пока отложить это дело и по обоюдному согласию купили двухдверный «опель» темно-синего цвета. Мне в этой прекрасной машине нравилось все: семидесятисильный двигатель, удобные кожаные сиденья, в меру комфортная в движении трансмиссия, хромированная решетка радиатора, сильная оптика, отличный обзор. Доррит быстро освоила машину и, как и я, получила в полиции лицензию на право управления легковым автотранспортом с мощностью двигателя до 150 лошадиных сил. Когда я улетал на несколько дней, она брала Инге и на машине разъезжала по магазинам, в парикмахерскую, в гости к свекрови и Марии. Все это привело к тому, что Мария потребовала от Макса тоже купить автомобиль. Бедный Макс. Автомобили он просто ненавидел. Но он так любил Марию, что был готов купить ей даже локомотив. Теперь по Мюнхену на одинаковых машинах разъезжали две прекрасные женщины: Доррит и Мария.
В 1929 году над Люфтганзой нависла новая угроза. Я уже упоминал о том, что правительство субсидировало нашу компанию из государственного бюджета в целях поддержания национального авторитета. Однако при обсуждении в рейхстаге проекта бюджета страны на 1930 год оппозиция потребовала провести государственный аудит Люфтганзы и расследование фактов получения фракцией НСДАП денежных средств от авиакомпании. С расследованием ничего не вышло. Геринг, запустив все свои связи, свое обаяние, а возможно, и еще что-либо, организовал в рейхстаге провал голосования по этому вопросу. Но от аудита отвертеться не удалось. В результате аудиторской проверки выяснилось, что финансовое состояние компании благодаря грамотной политике Мильха буквально за год улучшилось настолько, что образовалась некоторая прибыль. Но вот ее-то, по мнению аудиторов, руководство компании направило не на развитие, а на непроизводственные цели. К ним были отнесены необоснованное повышение зарплаты летного и технического персонала, приобретение дорогостоящего легкового автотранспорта для руководителей компании и ее представительств в городах Германии и за рубежом, высокие размеры выплат дивидендов членам совета директоров. Ну и, конечно, одним из самых главных грехов было признано выделение финансовых средств на поддержку избирательной кампании НСДАП. Аудиторы заключили, что государство не обязано оплачивать из своего бюджета, то есть из кармана налогоплательщиков, коммерческие и политические пристрастия руководителей Люфтганзы. В итоге размер государственной субсидии на следующий год урезали вдвое.
Геринг, возмущенный таким решением, добился повторного рассмотрения вопроса. Он произнес в рейхстаге патриотическую речь, заключив ее словами о том, что, если государство не будет способствовать развитию гражданской авиации, которое, в свою очередь, приведет к развитию науки и многих отраслей промышленности, упрочению экономического потенциала Германии, потом мы все будем об этом горько сожалеть. Вскоре все берлинские газеты опубликовали интервью с наследным принцем Фридрихом-Вильгельмом, в котором он делился впечатлением от выступления Геринга: «Его экстраординарный талант, сила его выражений прекрасно подходят для работы в качестве народного представителя». Но оппозиция вторично сумела провести решение в рейхстаге о двойном сокращении субсидии. В компании начались увольнения административного и вспомогательного персонала, был введен мораторий на повышение зарплаты, значительно урезаны размеры дивидендов акционеров, продан ряд объектов недвижимой собственности. Однако Мильх сохранил весь летный и инженерно-технический персонал. А расходы на приобретение современной техники и оборудования даже удвоил. Как это многим казалось ни странным, но резкое сокращение государственной субсидии не только не ослабило крупнейшую в Европе авиакомпанию, но сделало ее более сильной, мобильной, современной.
К началу тридцатого года Люфтганза заключила контракты с предприятиями авиационной промышленности на сумму свыше 9 миллионов марок. Отныне не авиационные концерны диктовали условия нашей компании. Теперь Мильх размещал заказы, давая возможность лучшим авиапредприятиям выжить в условиях жесткой конкуренции. Некоторых это не устраивало. Упрямый и несговорчивый профессор Гуго Юнкерс, этот старый брюзга, ненавидевший Мильха, а в его лице и всю Люфтганзу, сопротивлялся дольше всех. Он привык быть монополистом на авиационном рынке и категорически отказывался выполнять требования компании. В феврале Мильху доложили, что инженер-конструктор Эрнст Циндель с завода Юнкерса в Дессау создал самолет с двигателем BMW мощностью 650 лошадиных сил. Эту машину Юнкерс предложил Люфтганзе. Мильх позвонил мне в Мюнхен и попросил срочно вылететь в Дессау. Там в особо охраняемом ангаре мы осмотрели новую машину.
Она представляла собой одномоторный цельнометаллический моноплан, бравший на борт двенадцать пассажиров и двух членов экипажа. Аппарат был красив, имел комфортабельный салон, удобную отапливаемую пилотскую кабину, новую систему тормозов. Гуго Юнкерс безмолвно ходил за нами. На его лице лежал отпечаток неприязни к людям Люфтганзы. Казалось, что вот-вот он пошлет нас ко всем чертям, а то и поколотит своей тростью с набалдашником из слоновой кости. Завершив осмотр, Мильх высоко отозвался о машине. Особо отметил качество салона и конструктивные особенности. Лицо Юнкерса не выражало никаких эмоций. Тут Мильх обратился ко мне с просьбой оценить машину со стороны практикующего пилота. Я сказал, что машина мне нравится, хотя не знаю, как она поведет себя в полете. Но с позиции пилота гражданской авиации мне казалось невыгодным иметь подобные машины в составе авиационного парка компании. Самолет брал мало пассажиров. Кроме радиста, предусмотренного в экипаже, в полете остро необходим борттехник. И, самое главное, машина была одномоторной. А мне, постоянно летавшему через Альпы, как никому была известна опасность выхода из строя двигателей в экстраординарных условиях полетов над горными массивами. Мощные ветра, низкие температуры, оледенение, бомбардировки самолетов градом величиной с куриное яйцо, — все эти факторы говорили в пользу многомоторных машин. При одном двигателе шансы спасти пассажиров и машину сводились к нулю. Такие машины хорошо иметь в транспортной авиации Военно-воздушных сил, которые Германия не имела по Версальскому договору.
Мильх поблагодарил меня. Повернулся к Юнкерсу, с сожалением развел руками и