Савельев сделал в блокноте стенографические записи, не относящиеся к протоколу допроса, и попросил Баура вернуться к событиям конца апреля.
— Со слов личного камердинера фюрера Линге я знаю, что во второй половине дня 25 апреля фюрер вызвал его к себе и сказал, что он и фрейлейн Браун решили покончить собой. Он приказал Линге лично сжечь их трупы, так как не желает, чтобы они попали в руки русских. Он также приказал, чтобы были уничтожены все его личные вещи и вещи Браун. Линге обещал фюреру исполнить его приказ.
Затем Линге пригласил к себе слугу фюрера гауптштурмфюрера СС Гейнца Крюгера, командира личного эскорта фюрера оберштурмбаннфюрера СС Шедле и заместителя Раттенхубера штандартенфюрера СС Хёйгля. Он рассказал им о воле фюрера и передал его приказ хранить все в тайне. Решили, что Линге и Шедле сожгут трупы, а Хёйгль и Крюгер уничтожат вещи фюрера и Браун. Настроение у всех было подавленное. Крюгер принес две бутылки водки. Выпили быстро и без слов.
Остаток дня фюрер провел в беспорядочном передвижении по бункеру. Он нигде не мог долго находиться. Наконец, он уселся на мягком диване в приемной, пригласил фрейлейн Браун и Крюгер, фрау Кристиан, Бормана, Фегеляйна, Бургдорфа и меня, заказал чай, кофе, пирожные. Бургдорф попросил коньяка. Когда принесли коньяк, разлитый в рюмки, фрейлейн Браун потребовала принести бутылку коньяка, а Бургдорф еще и бутылку водки. Захмелев, Борман, Бургдорф, Фегеляйн и Браун пустились в воспоминания о прошлой счастливой жизни. Фюрер не проронил ни слова. Его взгляд застыл в одной точке. Он теребил спящего у него на коленях Вольфа, щенка его любимой овчарки Блонди.
— Что вы можете сказать о судьбе заместителя Раттенхубера бригадефюрере СС Хёйгле?
— Он погиб на моих глазах при прорыве 1 мая. Осколок мины попал ему в голову. Мы не смогли даже унести его с улицы.
— О помощнике Мартина Бормана штандартенфюрере СС Цандере?
— Цандер пробивался в группе Бормана. С 1 мая ничего о нем не знаю.
— Вы говорили о том, что фюрер поручил Линге и Шедле сжечь его труп и труп Браун. Линге нами задержан. А где Шедле?
— Оберштурмбаннфюрер СС Франц Шедле застрелился вечером 1 мая. Он отказался участвовать в прорыве. Возможно, это было связано с тем, что он был гипертоником. После смерти фюрера у него случился гипертонический криз. Он все время лежал.
— Куда исчез бригадефюрер СС Хевель?
— Офицер связи рейхсминистра Риббентропа в Ставке Вальтер Хевель тоже застрелился в фюрербункере 1 мая.
— Вам известны такие личности, как Кемпка, Альбрехт, Вейс, Карнау, Мансфельд, Манциарли, Мёллер, Поппен? Если да, где они? — Савельев проверял Баура. Он знал, что диетическая повариха Гитлера двадцатипятилетняя Констанция Манциарли погибла 2 мая при штурме рейхсканцелярии. Труп бригадефюрера СС Альбрехта был обнаружен и опознан в тот же день на Фридрихштрассе. Кемпка, личный шофер Гитлера, исчез. Подполковник Вейс, адъютант генерала Бургдорфа, задержан и участвовал в опознании трупа Бургдорфа. Офицеры СС из отряда охраны рейхсканцелярии Поппен, Мансфельд, Карнау также были задержаны и дали показания. Контрразведчики не знали, кто такой Мёллер. Его задержали в нетрезвом состоянии. Он был одет в черную эсесовскую форму без погон. Когда протрезвел, наотрез отказался давать показания.
— Кемпка — личный шофёр фюрера и начальник гаража рейхсканцелярии. Он бежал 1 мая. Ничего о нем не знаю. Фрейлейн Манциарли готовила диетическую пищу фюреру. Последний раз я видел ее 1 мая. О ее судьбе, равно как и о судьбе подполковника Вейса, мне ничего не известно. Вилли Мёллер — портной рейхсканцелярии. Вернее, начальник швейной мастерской. Он был весельчаком и любил выпить. Я не знаю, где он. Другие, названные вами фамилии, мне неизвестны.
— Это офицеры охраны рейхсканцелярии. Неужели они вам не знакомы?
Баур глубоко вздохнул и ответил:
— Господин майор. Рейхсканцелярию охраняла почти дивизия. Одних офицеров СС там было больше двух тысяч. Неужели вы думаете, что я, группенфюрер СС, в звании равном генерал-лейтенанту, мог знать всех лейтенантов, капитанов, майоров и даже полковников?
Савельев все хорошо понимал. Ему нужно было установить личности задержанных. А таких у них в отделе скопилось больше двух сотен. Но его даже не это беспокоило. Совершенно не оставалось времени. Савельев не знал, что сегодня, 8 мая, в Карлхорсте, в здании военно-инженерного училища вермахта, соберутся представители союзников. Что ровно в 22 часа 43 минуты по берлинскому времени маршал Жуков, главный маршал авиации Великобритании Теддер, командующий стратегическими воздушными силами США генерал Спаатс, французский генерал де Латр де Тассиньи, генерал-фельдмаршал Кейтель, адмирал Фридебург и генерал-полковник авиации Штумпф подпишут акт о военной капитуляции Германии. Он не ведал о том, что 9 мая, на которое он так наделся, рассчитывая завершить допросы Баура, станет Днем победы.
Баур очень устал. Савельев вызвал медсестру и вышел с переводчиком на улицу покурить.
Воспоминания счастливого человека
Весной 1931 года была открыта новая страница в развитии гражданской авиации. Первого апреля маршрут Мюнхен — Милан продлили до Рима. Одновременно авиационными маршрутами связали Берлин и Рим. Таким образом, Люфтганза наладила скоростную транспортную связь со столицами ведущих европейских континентальных стран. Мне поручили осуществить первый рейс из Мюнхена в Рим. C нами летела официальная делегация в составе министра транспорта Германии фон Герарда, директора департамента гражданской авиации Министерства транспорта Бранденбурга, Мильха, журналистов. К пяти часам дня я посадил «рорбах» в центральном аэропорту Рима «Ченто-Челло». Нас встречали министр авиации Италии генерал Бальбо с сопровождавшими лицами, посол Германии фон Шуберт. На летном поле был выстроен почетный караул, прозвучали гимны двух держав. Вечером генерал Бальбо дал ужин в честь открытия маршрута и официальной делегации Германии. В тот же день итальянские самолеты отправились в Берлин и Мюнхен.
Визит германской делегации в Рим продолжался неделю. Все это время в Риме находился и я. К моему большому сожалению, со мной не смогла полететь Доррит. Она внезапно почувствовала себя плохо. Повторился такой же приступ, как четыре года назад в Париже. Мы положили ее на обследование в берлинскую клинику «Шарите», где за ней присматривал брат Ганс. Без Доррит у меня не было особенного желания гулять по Вечному городу. Поэтому вместе с экипажем большую часть времени я проводил на аэродроме, занимаясь, как мы говорили, чисткой перышек нашей большой и надежной птицы.
Третьего апреля Мильх получил аудиенцию у папы римского. Вечером в отеле он приказал мне подготовить самолет для совершения экскурсионного полета над Римом. С такой просьбой обратилась к нему группа кардиналов. На следующий день мы ожидали почетных пассажиров на аэродроме, но никто из кардиналов не прибыл. Они прислали вместо себя секретарей и помощников. Желание совершить воздушную экскурсию выразили и служащие германского посольства. Погода стояла солнечная и безветренная. Пассажиры могли наслаждаться прекрасными видами города и окрестностей. По общему мнению, экскурсия удалась. На аэродроме меня благодарили, приглашали в гости, а один служащий Ватикана от имени папы вручил мне чудесный альбом с видами столицы Римско-католической церкви. В баре за кружкой пива Мильх весело сказал:
— Ну, дружище Баур, дорогой мой Пустельга, запасной аэродром ты себе обеспечил. В Ватикане только о тебе и говорят. Просят командировать тебя на должность придворного пилота. Обещают приобрести любой лучший в мире пассажирский самолет и установить баснословное по нашим меркам денежное содержание.
— И что ты ответил? — спросил я.
— Что ничего у них не выйдет. Баур нужен Германии. Он один из лучших пилотов страны.
От такой оценки моего скромного труда я был безмерно счастлив. После того как девятого апреля мы доставили германскую делегацию в Берлин, я удостоился официальной благодарности министра транспорта за профессионализм и мастерство. В приподнятом настроении я отправился к Доррит. Она чувствовала себя хорошо и уговорила выписать ее из клиники. Во время обеда в летнем кафе Доррит ознакомила меня с медицинским заключением, в котором говорилось о сосудистом заболевании, периодически провоцировавшем потерю сознания. Ничего опасного, как я понял, это не предвещало, поэтому я успокоился и стал рассказывать о полете в Рим. Мы договорились, что в сентябре проведем отпуск в Риме.
В Мюнхене меня ожидала приятная новость. Оказывается, руководство Люфтганзы зафиксировало мой сотый полет над Альпами. По этому случаю, компания организовала торжественный обед, во время которого мне вручили покрытого серебром большого бронзового орла. На мраморном основании имелась гравировка: «Дорогому летному капитану Г. Бауру, совершившему сто рейсов над Альпами, с наилучшими пожеланиями успехов. Государственный секретарь, доктор Левальд». Надо было видеть глаза Доррит, сияющие счастьем и гордостью за мужа. Вскоре и мне пришлось гордиться за Доррит.
Во второй половине июня в Милане на борт нашего самолета взошел Артуро Тосканини, выдающийся дирижер, бывший директор Ла Скала, в то время руководивший Метрополитен-опера в Нью-Йорке и Национальным американским симфоническим оркестром. Это был высокий и стройный мужчина, выглядевший значительно моложе своих шестидесяти четырех лет. Его лицо с большим и чистым лбом украшали аккуратно подстриженные усы и копна густых седых волос. Маэстро летел в Мюнхен, где его ожидала супруга. Оттуда они должны были отправиться в Байройт для постановки «Тангейзера». В аэропорту Мюнхена его встречало руководство Баварского симфонического оркестра, чиновники Министерства культуры Баварии. Тосканини у трапа самолета пожал мне руку, поблагодарил за прекрасный и комфортный полет, за высокое качество германский авиационной техники. В этот момент к нам подошли супруга маэстро и Доррит, ожидавшая меня из рейса. Доррит вручила дирижеру букет цветов. Она выразила восхищение его творчеством и пожалела, что ничего не имеет под рукой, на чем бы она просила маэстро оставить автограф. Тосканини улыбнулся, достал из портфеля пластинку с «Тристаном», изданную в Бостоне, написал на ее обложке: «Фрау Доррис Баур от поклонника ее красоты», протянул Доррит и поцеловал ей руку.