Первый испытательный полет я совершил один, без экипажа, представителей завода и Люфтганзы. Включил зажигание, прогрел двигатели и был удивлен, насколько машина резво набирала обороты. Короткий разбег, быстрый подъем до нормативной высоты в шесть километров, отличное поведение в горизонтальном полете, отзывчивость на движение штурвала при поворотах, убедило меня в прекрасных качествах этой надежной, легко управляемой и послушной машины. Когда я разгонял ее до максимальной скорости 265 километров в час, не чувствовалось ни вибрации корпуса, ни натужного рева двигателей. Я посадил машину и долго сидел в пилотском кресле, наслаждаясь блаженным состоянием, которое нельзя выразить словами. Я был просто счастлив.
Отворилась дверь, в кабину с испуганными лицами протиснулись бортинженер с врачом. Доктор хмуро поглядел на меня, поводил перед моим лицом ладонью, подергал мое плечо.
— С вами все в порядке, господин летный капитан? — спросил он.
Из салона послышался гул множества голосов и среди них громовой Мильха: «Что с Бауром? Где врач? Врача, быстро!».
Я поднялся из кресла, дружески похлопал бортинженера и врача по плечу, вышел в салон. Мильх, увидев меня целым и невредимым, улыбающимся, шутливо треснул в мою грудь кулаком.
— Ну, ты, Ганс, напугал нас. Чего это ты не выползал из конуры?
— Все нормально, господин директор. — Я не мог позволить себе в присутствии множества людей говорить с Мильхом на «ты». — Я просто наслаждался впечатлениями о полете и посадке.
— Как машина, Ганс? Давай выкладывай свои первые впечатления и замечания. Никого не стесняйся. Руби голую правду.
— Прекрасная машина, — ответил я, — маневренная, послушная. Отлично ведет себя в полете. Таких у нас еще не было.
Мильх сиял. Он повернулся к профессору Юнкерсу и ехидно заметил:
— Вот так, господин профессор! С нами нужно дружить, а не капризничать. И не думайте, что это ваша машина. Она продукт нашего совместного творчества.
Я испытывал новую машину в самых разных, зачастую экстремальных, режимах. Трижды пересекал Альпы вдоль и поперек. Проходил через сплошную облачность, плотный туман, ливневые дожди и град. Подробный письменный отчет об испытаниях убедил Мильха в том, что машина, в самом деле, превосходная. Она имела в тот период самый короткий разбег, самую высокую скороподъемность, несла самую большую полезную нагрузку. Взвесив все, Мильх решил отправить меня от Люфтганзы с новой машиной на европейский авиационный конкурс в Цюрихе.
Через месяц в Цюрихе мы имели ошеломляющий успех. Наша машина победила в гонках вокруг Альп через Швейцарию, Францию, Италию, Австрию и Баварию. В условиях нулевой видимости и сильного обледенения я был вынужден все время идти по приборам. Конкурентов нам не оказалось. Мильх после получения победного кубка и значительной призовой суммы окончательно решил весь авиационный парк компании укомплектовать JU-52. Из Цюриха мы с ним вылетели в Мюнхен, где он повстречался с Гитлером, Гессом и Удетом. Через сутки я должен был везти его в Берлин. На аэродроме в Фюрте все и произошло.
Погода стояла солнечная и безветренная. Машина после короткого разбега легко оторвалась от земли. На высоте трехсот метров внезапно взорвался левый двигатель. Взрывом оторвало часть крыла и колесо шасси. Самолет стал заваливаться вправо и вниз. С неимоверным усилием мне удалось удержать его и выпрямить. На двух двигателях я посадил его на ржаное поле, раскинувшееся за аэродромом. Мы выбрались из поврежденного самолета. Мильх присел на корточки и закурил. На его шее зияла рваная рана, из которой на мундир стекала тонкой струйкой кровь. Бортрадист и я обработали рану и забинтовали шею. Мильх курил и молчал. Похоже, что радужные планы о перевооружении Люфтганзы новым самолетом разлетелись в прах. Видимо, имелась серьезная конструкторская ошибка или грубый производственный брак. Это был страшный финансовый удар по компании, по ее престижу. Мильх молчал и глядел в даль, где ржаное поле сливалось с горизонтом.
— Сюда, скорее сюда! — послышался взволнованный голос бортинженера, которого я отправил осмотреть повреждения.
Мильх поднялся и вместе с нами увидел необычайную картину. В левом поврежденном крыле торчал неведомо откуда взявшийся какой-то авиационный двигатель, искореженный пропеллер и нога человека в высоком коричневом ботинке. Зрелище было ошеломляющее. Подъехали инженеры и техники с аэродрома Фюрта, с ними врач и медсестра, которые осмотрели Мильха. Оказалось, произошло лобовое столкновение. Маленький учебно-тренировочный «фламинго» заходил на посадку со стороны солнца. В ослепительных встречных солнечных лучах мы его не видели. Его же несчастный пилот не мог не заметить набиравшую высоту большую пассажирскую машины. «Фламинго» врезался в наш левый двигатель и застрял в крыле. Пилот погиб мгновенно.
Этот необычный случай, включавший относительно мягкую посадку, доказал Мильху удивительную прочность и надежность машины. Все его сомнения рассеялись. Германия получила отличную машину, исправно служившую гражданским и военным интересам на протяжении четырнадцати лет.
Берлин. 8 мая 1945 года
Наступил вечер. За всю войну ленинградец Савельев так и не привык к тому, что весной быстро темнеет. Он несколько раз выходил на улицу покурить, давая возможность Бауру отдохнуть и поужинать. От предложения Лукьяненко поесть категорически отказался. Переводчик тоже устал. Он нервно и неумело курил, кашлял, бросая стыдливые взгляды на майора. Савельев дружески хлопнул его по плечу:
— Ничего, лейтенант, потерпи немного. Cкоро закончим.
Юноша, впервые участвовавший в допросе такой фашистской шишки, был ошарашен услышанным. Но его, очевидно, распирала гордость от сопричастности, как ему казалось, к такому важному государственному делу. Растоптав окурок, он робко спросил Савельева:
— Товарищ майор, а как попасть на службу к вам в Смерш?
Савельев сидел на лавке, сооруженной из двух ящиков, накрытых доской от борта немецкого грузовика, перевозившего, видимо, боеприпасы. На доске была надпись «Achtung! Todesgefahr». Он встал и показал на надпись. Лейтенант перевел:
— Внимание! Смертельная опасность.
— Вот это и есть наша работа. В буквальном смысле слова. И на фронте, и в мирное время. Тебе этого хочется? Война закончилась, лейтенант. Вернешься в университет. Перед тобой все дороги открыты. Вся жизнь впереди. Тебя, кстати, как зовут?
Переводчик вытянулся и по-уставному доложил:
— Младший лейтенант Иванов Иван Петрович!
Савельев засмеялся:
— Знаешь, Иван Петрович, я бы тебе не советовал, но, если очень хочешь, могу похлопотать. А сейчас пошли работать.
Лейтенант сдвинул пилотку на затылок, по-ребячьи подпрыгнул и побежал по лестнице наперегонки с майором.
Баур попросил:
— Господин майор, я готов давать показания всю ночь. Мне страшно засыпать. Боюсь, что уже не проснусь никогда. Если вы сможете, я прошу вас, не уходите на ночь.
— Хорошо, Баур. Я смогу. Продолжим.
— Ну, вот и отлично, — обрадовался раненый. — Итак, посредине комнаты для совещаний был установлен стол, перед ним четыре кресла, два для молодых, два для шаферов, Геббельса и Бормана. Перед столом стоял чиновник имперского Министерства пропаганды, которому Геббельс поручил совершить запись акта гражданского состояния и вручить молодым государственное свидетельство о браке. Вошли фюрер с фрейлейн Браун под руку. На фюрере был светлый китель с золотым партийным значком, Железным крестом 1-го класса и знаком за ранение в Первой мировой войне. Фрейлейн Браун была одета в темно-синее шелковое платье с меховой накидкой на плечах. Она была очень бледной. Линге закрыл за ними дверь. Все приглашенные остались в приемной. Процедура длилась не более десяти минут. Когда Борман вновь открыл дверь, мы увидели, как фюрер и Браун подписывали свидетельство. Чиновник пожал молодоженам руки, вручил фюреру свидетельство о браке. Фюрер поцеловал Еве Браун руку, теперь уже фрау Гитлер. Все присутствовавшие поздравили их с бракосочетанием.
В кабинете фюрера накрыли праздничный стол. Был приглашен узкий круг: чета Геббельсов, Борман, его секретарша фрау Крюгер, секретарши фюрера Кристиан и Юнге, а также я. Говорили мало. Довольно скоро фюрер и фрау Гитлер удалились в свои покои. Мы еще долго сидели за столом, когда далеко за полночь фрейлейн Юнге и фрау Крюгер вызвали к фюреру. Позже Юнге рассказала мне, как фюрер до четырех утра диктовал ей и фрау Крюгер свои частное и политическое завещания.
Савельев оторвался от протокола, провел ладонью по лицу.
— Баур, вы знакомы с этими документами?
— С частным завещанием, конечно, нет. С содержанием политического знаком.
Савельев тоже был знаком с политическим завещанием Гитлера. Копии его обнаружили в нагрудном кармане мундира застрелившегося генерала Кребса и в документах задержанного адмирала Фосса. Но тем не менее он решил перепроверить.
— Изложите кратко его содержание. Без пафосной преамбулы Гитлера.
Баур понял, что его проверяют. Майор, конечно, знал о завещании. Поэтому очень сжато пересказал его основную часть:
— Гроссадмирал Дёниц — рейхспрезидент, Геббельс — рейхсканцлер, Борман — министр партии, военный министр и главнокомандующий Военно-морскими силами — все тот же Дёниц, министр внутренних дел — гауляйтер Баварии обергруппенфюрер СС Гислер, министр иностранных дел — Зейсс-Инкварт, министр экономики — Функ, министр юстиции — Тирак, министр сельского хозяйства — Баке, министр культов — Шеель, главнокомандующий Сухопутными войсками — генерал-фельдмаршал Шернер, главнокомандующий Военно-воздушными силами — генерал-фельдмаршал фон Грейм.
— Что происходило дальше?
— Фюрер приказал майору Йоганмайеру один экземпляр доставить в Прагу генералу Шернеру. Второй экземпляр предназначался Денницу во Фленсбург. С ним отправлялся оберштурмбаннфюрер СС Лоренц, подчиненный Геббельса. Помощник Бормана штандартенфюрер СС Цандер должен был передать в Мюнхене третий экземпляр Гислеру.