Погода испортилась. После нескольких теплых солнечных дней подул сильный северо-западный ветер, шел мелкий, но убористый дождь. Было прохладно и промозгло. Савельев с Ивановым и старшиной Кулешовым, прихватив автоматы, укутавшись в плащ-накидки, отправились на поиски больницы «Шарите». После уцелевших окраин, где кипела жизнь, где воздух был наполнен ароматами цветущих садов, где из открытых окон домов лились звуки музыки, Берлин представлял собой царство разрухи. Развалины источали запах гари. Кое-где саперы в целях безопасности подрывали одиноко стоявшие фасады или стены бывших зданий. Военнопленные и мирные жители разбирали завалы, сортируя их содержание на кирпичи и металлоконструкции, годные к употреблению, на бой, употребляемый сразу же в ходе ремонта дорог, при засыпке воронок и траншей.
По очередям на улицах можно было определить места открытых магазинов, где отоваривались продуктовые карточки, выдававшиеся берлинцам. Иногда попадались пункты питания, организованные для горожан, не сумевших предоставить в военные комендатуры и органы гражданской администрации документы, удостоверявшие их личность. Таких особенно много было среди беженцев, бывших гитлерюгендовцев, нагнанных Гитлером из других районов Германии. Правда, повара-красноармейцы кормили здесь всех, кто подходил, наливали гороховый суп и накладывали кашу в любые приносимые населением емкости. Полевые кухни работали беспрерывно, круглые сутки.
Довольно долго пропетляв по городу, не один раз останавливаясь и расспрашивая у горожан дорогу, Кулешов припарковал «виллис» у длинного странно раскрашенного здания: разноцветные полосы, шли по стенам под разными углами.
— Цветомаскировка, — со знанием произнес старшина Кулешов, адресуя замечание младшему лейтенанту.
— Да ну! — воскликнул Иванов. — Я бы и не догадался.
Савельев с Ивановым зашли в полуразрушенное здание. Дежурная медсестра в сером форменном платье объяснила, что «Шарите» — это целый бальнеологический комплекс. Клиника отоларингологии, которой руководил профессор фон Айкен, расположена во внутреннем дворе. Она показала, как туда можно проехать. Но она не уверена, там ли профессор. Возможно, он уехал из Берлина.
Кулешов въехал во внутренний двор «Шарите», взял автомат и спросил Савельева:
— Товарищ подполковник. Может, я с вами? Что-то здесь как-то сумрачно.
— Отставить, старшина, — приказал Савельев, — охранять машину. Глядеть в оба. Иванов, пошли.
Больница «Шарите», находившаяся в самом центре Берлина, сильно пострадала. В тех же зданиях, которые не были разрушены, но стояли без стекол и с продырявленной крышей, работать было невозможно. Поэтому разместившийся здесь госпиталь для гражданского населения ютился в темных подвальных помещениях. Сотрудницы госпиталя с гордостью рассказали офицерам, что их шеф, профессор фон Айкен, во время штурма Берлина отказался покинуть своих пациентов и отверг все предложения о бегстве из города. Да, он и теперь здесь. Они проводили офицеров по темным лабиринтам коридоров в одну из маленьких и очень узких клетушек, ставшей на время и рабочим кабинетом, и спальней профессора.
Их встретил высокий, тощий пожилой человек в идеально белом халате. Он сухо пригласил Савельева и Иванова присесть на узком диване, видимо, служившем профессору в качестве ложа. Сам занял место за письменным столом и принял официальный вид. Доктор извинился, что не может предложить господам офицером кофе. Когда же Савельев достал из полевой сумки пакетики с молотым кофе и сахаром и передал его фон Айкену, тот наотрез отказался принять подарок. Савельев тогда попросил сварить его и выпить вместе. Доктор улыбнулся, позвал медсестру и попросил сварить кофе.
Савельев сразу предупредил профессора, у них будет не допрос, а беседа. Поэтому ему не о чем беспокоиться. Советскую военную контрразведку интересуют люди, занимавшиеся лечением и протезированием зубов Гитлера. Фон Айкен, закрыв глаза, с удовольствием пил горячий ароматный напиток. Натурального кофе он не пробовал больше года.
— Я хорошо знал врачей, лечивших господина Гитлера. Он слыл очень недоверчивым пациентом. Поэтому круг придворных врачей всегда оставался узким. К нему относились доктора Морелль, Блашке, Штумпфеггер, Хаазе и ваш покорный слуга. С моей точки зрения, Теодор Морелль — большой авантюрист. Но это, знаете ли, наши врачебные, внутрицеховые проблемы. Профессор Блашке, безусловно, является одним из лучших в Германии, если не в Европе, стоматологом. Он создал целую школу прекрасно подготовленных в теоретическом и практическом плане врачей. Помимо университетской практики и работы в стоматологии рейхсканцелярии у Блашке имелся частный кабинет где-то в центре Берлина. Но я, уважаемые господа, затрудняюсь ответить, в Берлине ли он сейчас. Блашке всегда был осторожным человеком.
Савельев поблагодарил профессора за информацию и спросил, не знает ли он кого, кто мог бы помочь найти Блашке или его сотрудников. Фон Айкен дал указание пригласить к нему студента-практиканта, обучавшегося у Блашке. Молодой человек высокого роста с приятными чертами лица дал согласие сопроводить русских офицеров.
Кабинет Блашке действительно находился в самом престижном месте Берлина, на Курфюрстендам. Рядом правительственный квартал с комплексом зданий рейхсканцелярии, здание Министерства иностранных дел, недалеко Министерство внутренних дел. Савельев узнал от студента-практиканта, что многие крупные чиновники рейха не имели доступа в рейхсканцелярию и не пользовались привилегией бесплатно лечить зубы в располагавшейся там стоматологии. Поэтому Блашке и создал элитный кабинет для частной практики. Кстати, туда же, по словам практиканта, для серьезных операций и протезирования приходили Гитлер, Ева Браун, Геббельс с супругой, Геринг, Борман и многие другие высшие лица рейха.
Курфюстстендам, как и весь правительственный квартал, лежала в руинах. Поэтому Савельев не мог скрыть радости, когда увидел, что та часть дома, где располагался частный кабинет Блашке, самым счастливым образом уцелела. Быстро поднявшись на второй этаж, офицеры и студент-практикант обнаружили дверь в кабинет открытой. Студент, видимо, испугался, попросил разрешения откланяться и, получив его, тут же исчез. Савельев расстегнул кобуру, но пистолет доставать не стал. Младший лейтенант повторил то же и в напряжении ждал указаний командира. Савельев прижал указательный палец к губам, дав понять, что они заходят тихо, отворил дверь и, как кошка, молниеносно проскочил в кабинет. Там он обнаружил немолодого мужчину невысокого роста, с крючковатым носом, небритого, в черном сильно потертом демисезонном пальто. Он стоял посреди кабинета и листал какую-то книгу. Заметив русских офицеров, незнакомец испугался и уронил книгу. Придя в себя и видя, что военные ведут себя миролюбиво, он заговорил достаточно сносно по-русски:
— Я — доктор Брук. Зашел в кабинет профессора Блашке кое-что почитать из специальной литературы.
— Вы не знаете, где профессор Блашке? — спросил его Савельев. — Мы офицеры военной контрразведки.
— Еще бы я не знал, где Блашке. Конечно, знаю, господа офицеры. Он в конце апреля вместе со старшим адъютантом Гитлера обергруппенфюрером СС Шаубом бежал на самолете в Баварию, в Берхтесгаден.
— Скажите, а кто-либо из его сотрудников остался в Берлине?
— Конечно, остались. Я так понимаю, вам нужна фрейлейн Кети Хойзерман?
Савельев от волнения сглотнул слюну.
— Вы правы, господин Брук, нас интересует фрейлейн Хойзерман.
— Так нет ничего проще, — весело воскликнул Брук, — она тут, совсем рядом живет. Паризерштрассе, 39–40, квартира 1. Хотите, я схожу за ней?
Савельев поднял руку и с максимальной деликатностью произнес:
— Нет, нет, что вы! Лейтенант сходит за ней.
Он подошел к Иванову и прошептал:
— Бери старшину Кулешова и бегом.
Брук рассказал подполковнику, что он тоже дантист. Долгие годы практиковал в Веймаре. Еще до прихода Гитлера к власти Кети Хойзерман проходила у него практику, потом осталась работать ассистенткой. Однажды на конгрессе стоматологов Брук как-то похвастался коллегам о его талантливой помощнице. Это была его ошибка. Вскоре Хойзерман пригласили в Берлин на работу к профессору Блашке.
— Но я бесконечно обязан фрёйлейн Хойзерман. Я ведь еврей, господин офицер. Она и ее сестра долгие годы прятали меня, а потом сделали мне документы на чужое имя и устроили на работу.
Отворилась дверь. Иванов с Кулешовым ввели ассистентку профессора Блашке.
Воспоминания счастливого человека
Шестого апреля мы летели из Берлина в Вюрцбург. У Гитлера были запланированы собрания также в Фюрте и Нюрнберге. В этот раз с погодой не повезло. Над всей средней и южной Германией бушевал ураган. Шквальные ветры со снегом и градом перекрыли пути к Западу. Я вел машину на малой высоте ниже облачности на юго-запад. Западнее Нейштадта, когда я попытался пересечь горный массив Франконская Юра, самолет подвергся жестокой бомбардировке градом. Казалось, градины величиной с куриное яйцо вот-вот продырявят корпус машины, в дребезги разнесут лопасти пропеллеров и лобовое стекло. В салоне стоял ужасный грохот. Не на шутку перепуганные пассажиры в полулежащем положении сверху накрылись кто пальто, кто плащом. Им казалось, что град начнет бить по ним.
Я понял, что мне не удастся прорваться к Вюрцбургу западным курсом. Тогда я повернул на север и полетел вдоль Франконской Юры, обогнул ее с северной оконечности и подлетел к Вюрцбургу со стороны Швейнфурта. После посадки я в первую очередь стал всех расспрашивать о самочувствии. Выяснилось, кроме испуга от градовой бомбардировки, иных неудобств пассажиры не испытали. Никого не стошнило от сильной болтанки. Гитлер, выйдя из самолета, вместе со мной и бортинженером осмотрел снаружи машину. Ему не верилось, что такой сильный град не нанес ей вреда. Но все оказалось в порядке. Через час, после выступления Гитлера на собрании, мы отправились в Фюрт.
Этот полет был ничем не лучше прежнего. Перед вылетом мне передали метеосводку и предупредили, по всей Западной Германии полеты отменены. Гитлер прочитал сводку и спросил: