– Указатель поворота-скольжения!
«Эх, забыл».
Исправляясь, нажал на педаль и развернулся.
– Немного сбрось газ.
Харальд двинул рычаг назад – рев мотора стал ниже.
– Перебор!
Двинул к себе.
– Опусти нос.
Отклонил от себя.
– Отлично. И все-таки попытайся держать курс на взлетную полосу.
Самолет сбился с курса и шел на ангары. Харальд сделал пологий разворот, помогая себе педалью, и снова нацелился на полосу, но в процессе, как оказалось, забрался высоковато.
– Теперь давай я, – сказал Поуль.
Напрасно Харальд надеялся, что инструктор будет рассказывать, что надо делать во время посадки, – очевидно, тот решил, что для первого урока достаточно.
Поуль убрал скорость. Мотор резко стих, отчего показалось, что ничто теперь не мешает самолету рухнуть прямиком вниз, однако же понемногу они спланировали на посадочную полосу. За несколько секунд до того, как колеса коснулись земли, Поуль двинул рычаг управления на себя. Самолет словно завис, чуть-чуть не долетев до земли. Чувствуя, что педали под его ступнями находятся в постоянном движении, Харальд понял, что Поуль орудует рулем направления, ведь они летят слишком низко, чтобы маневрировать с помощью крыльев. Наконец толчок: колеса и хвостовой костыль коснулись земли. Поуль свернул с полосы и покатил к месту стоянки.
Харальд кипел от волнения. Летать оказалось даже увлекательней, чем он надеялся. И как же он устал от постоянной и напряженной сосредоточенности! Вроде и летали недолго… И только глянув на часы, он понял, что в воздухе провел три четверти часа. А казалось – минут пять!
Поуль заглушил мотор, подтянувшись на руках, выбрался из кабины. Харальд сдвинул очки на лоб, снял шлем, повозился, расстегивая ремни безопасности, и неловко выкарабкался тоже. Наступив на усиленную черную полосу на крыле, спрыгнул на землю.
– А ты молодец, – похвалил Поуль. – Определенно у тебя к этому дар – в точности как у брата.
– Мне стыдно, что не смог зайти на посадку.
– Сомневаюсь, что кому-то из ваших ребят позволили хотя бы попробовать. Ну, пошли переодеваться.
Когда Харальд разоблачился, Поуль предложил:
– Заглянем ко мне ненадолго.
Они вошли в комнатку с надписью на двери «Старший летный инструктор», где едва помещались письменный стол, шкаф для хранения документов и два стула.
– Что, если я попрошу нарисовать ту радиоустановку, о которой ты мне рассказывал? – проговорил Поуль, стараясь выглядеть незаинтересованным.
Харальд предполагал, что об этом речь и пойдет.
– Я попробую.
– Это очень важно. Почему – вдаваться не стану.
– Да ладно!
– Садись за стол. Вот коробка с карандашами, бумага в ящике стола. Не торопись, переделывай столько раз, сколько нужно, чтобы самому понравилось.
– Хорошо.
– Как думаешь, сколько времени это займет?
– Минут пятнадцать, думаю. Было темно, детально нарисовать не получится. Но четкий контур я себе представляю.
– Я выйду, чтобы тебя не стеснять. Вернусь через четверть часа.
Поуль вышел. Харальд вернулся мыслями в ту субботнюю ночь, когда лил проливной дождь. Закругленная стена высотой метра два, антенна – прямоугольная решетка из проволоки с рисунком вроде панцирной сетки. Вращающееся основание окружено стеной, а провода, выходя сзади, прячутся в шахту.
Начал он с того, что изобразил стену с антенной над ней. Поблизости вроде бы находились еще одно или два таких же сооружения, поэтому он пометил пунктиром и их тоже. Потом нарисовал устройство так, как если бы стены не было: фундамент и провода. Художник он был никудышный, но механизмы получались похоже, – может, потому, что они ему нравились. Покончив с этим, перевернул листок и на обороте набросал карту острова Санде, отметив местоположение базы и запретную часть пляжа.
Поуль вернулся ровно через пятнадцать минут. Внимательно разглядел рисунки.
– Превосходно! Спасибо тебе. – Он указал на сооружения близ установки, которые Харальд едва наметил. – А это что?
– Толком не знаю, близко не подходил. Но подумал, надо показать и их тоже.
– Верно подумал. Еще один вопрос. Эта решетка проволочная, антенна предположительно плоская или вогнутая?
Харальд порылся в памяти, но вспомнить не мог.
– Извини, уверенно сказать не могу.
– Ничего. – Поуль открыл дверцу шкафа для документов, где стояли папки, каждая помечена именем, надо полагать, бывших и нынешних учеников летной школы. Выбрал папку, на которой значилось «Андерсен Г.Х.». Имя вполне обычное, но известнее Ганса Христиана Андерсена писателя в Дании нет, и Харальд подумал, что папка эта – для секретных материалов. И точно: Поуль, вложив туда листок с рисунками, поставил ее на место.
– Пошли к ребятам. – Он взялся за дверную ручку, повернулся к Харальду. – Зарисовывать немецкую военную технику, строго говоря, – преступление. Разумней будет никому об этом не говорить. Даже Арне.
Харальд смутился. Значит, брат в этом не участвует! Выходит, даже лучший друг Арне считает, что тот слабак.
– Согласен. При одном условии, – кивнул Харальд.
– Это при каком же? – удивился Поуль.
– Ты мне честно ответишь на вопрос.
– Попытаюсь. – Поуль пожал плечами.
– У нас есть движение Сопротивления, да?
– Да. – Поуль стал серьезен. – И теперь ты в нем участвуешь.
Глава 7
Тильде Йесперсен пользовалась легкими цветочными духами. Их аромат долетал через стол и, как ускользающее воспоминание, дразнил Петера Флемминга. Он представил, как будет источать этот запах ее теплая кожа, когда он снимет с нее кофточку, потом юбку, потом белье…
– О чем ты думаешь? – спросила Тильде.
Петер поборол искушение сказать ей правду. Тогда она сделает вид, что шокирована, но в душе будет польщена. Он сразу определял, когда женщина готова к подобным разговорам, и умел их вести: легко, с покаянной улыбкой, таящей в себе намек на искренность. Однако мысль о жене укоротила ему язык. К брачным узам Петер относился серьезно. Вольно другим считать, что у него сколько угодно оснований порвать их; сам он установил себе стандарты повыше.
– Думаю я о том, как ловко ты подрубила механика на летном поле. Вот ведь присутствие духа!
– Да я даже не думала. Сделала подножку, и все.
– Отличная реакция. Всегда считал, что женщинам не место в полиции, да и сейчас, честно скажу, есть у меня сомнения, но ты полицейский первоклассный, никаких вопросов.
– Сомнения есть и у меня, – пожала плечами Тильде. – Наверное, женщине лучше сидеть дома и смотреть за детьми. Но после того, что случилось с Оскаром…
Петер кивнул. Он знал ее покойного мужа – служил с ним в копенгагенской полиции.
– После смерти Оскара мне пришлось пойти работать, а я всегда жила рядом с теми, кто связан с правопорядком, и другой жизни не знаю. Отец – таможенник, старший брат – офицер военной полиции, младший носит полицейскую форму в Орхусе.
– Что мне в тебе нравится, Тильде, ты никогда не пытаешься свалить свою работу на других, не строишь из себя беспомощную блондинку.
Он рассчитывал, что реплика прозвучит как комплимент, но Тильде, выслушав ее, совсем не выглядела польщенной.
– Я вообще никогда не прошу помощи, – сухо ответила она.
– Неплохая политика, я считаю.
Тильде одарила его взглядом, которого Петер не понял. Гадая, с чего вдруг повеяло холодком, он подумал: может, она избегает просить помощи именно потому, что тогда ее сразу зачислят в беспомощные блондинки. Он хорошо представлял, как ей это неприятно, учитывая, что парни друг друга просят о помощи то и дело, им не зазорно.
– А вот почему ты пошел в полицейские? – спросила Тильде. – Ведь у твоего отца дело. Разве ты не хочешь когда-нибудь взять его в свои руки?
Он решительно замотал головой.
– Я работал в гостинице на школьных каникулах. Сыт по горло. Терпеть не могу постояльцев и вечные их капризы. То мясо пережарено, то матрас комками, то «когда же вы наконец принесете мой кофе?»! Меня трясло от этого.
Официант подошел принять заказ. Петеру хотелось сельди с луком на хлебце, но он отказался от этой идеи в смутной надежде, что Тильде окажется так близко, что учует его дыхание, и выбрал бутерброд с мягким сыром и огурцами. Они отдали официанту продуктовые талоны.
– Есть продвижение в шпионском деле? – поинтересовалась Тильде.
– В общем, нет. Те двое, которых мы арестовали на аэродроме, ничего не сказали. Их отправили в Гамбург для, как выражаются в гестапо, допроса с пристрастием, и они выдали имя связника – Маттиас Хертц. Он армейский офицер, и найти мы его не можем. Скрылся.
– Тупик, значит.
– Да. Послушай, ты знакома с кем-нибудь из евреев?
Тильде удивилась.
– С одним или двумя, пожалуй. В полиции евреев нет. А что?
– Я делаю список.
– Список евреев?
– Да.
– Тех, кто живет в Копенгагене?
– В Дании.
– Но для чего?
– Все для того же. Это моя работа – вести учет возможных смутьянов.
– А евреи – смутьяны?
– По мнению немцев, да.
– У немцев могут быть проблемы с евреями, – но у нас?!
Петера такая реакция поразила. Он-то считал, что Тильде смотрит на это дело так же, как он.
– В любом случае подготовиться нелишне. У нас есть списки профсоюзных деятелей, коммунистов, иностранцев и членов Датской нацистской партии.
– И ты думаешь, это одно и то же?
– Все это – информация. Так вот, выявить новоприбывших еврейских иммигрантов, тех, кто въехал в страну в течение последних пятидесяти лет, не составляет труда. Они смешно одеваются, говорят с особым акцентом и большей частью расселены в определенном районе Копенгагена. Но, кроме того, есть еврейские семьи, которые обжились в Дании несколько веков назад. Они выглядят так же, как все, и по выговору их не отличить. Многие употребляют в пищу жареную свинину, а по субботам отправляются на службу. Если понадобятся они, вероятны сложности. Вот почему я составляю список.