Домчавшись до ограждения, Харальд так и не понял, видели его или нет. Взобрался по забору, как обезьяна, перекинул тело над колючей проволокой и с шумом шлепнулся с другой стороны в мелководье. Поднялся на ноги, оглянулся на базу. За сараем, частично прикрытым зеленью, виднелось главное здание, но солдат вроде не было. Он повернулся и метров сто бежал по полосе прибоя, чтобы собаки не взяли след, а потом повернул в глубь острова. В плотном песке отпечатывались неглубокие следы, но он знал, что стремительно надвигающийся прилив смоет их примерно через минуту. А на дюнах следов не остается.
Через несколько минут он был уже на проселочной дороге. Оглянулся. Никто не преследовал. Тяжело дыша, побежал дальше, бегом к пасторскому дому, и, миновав церковь, увидел, что дверь кухни открыта.
Родители всегда вставали рано.
Харальд вошел в дом. Мать в халате стояла у плиты, заваривала чай. Увидев его, испуганно вскрикнула и выпустила из рук фаянсовый заварочный чайник. Тот упал на плиточный пол. Харальд наклонился, поднял и чайник и отбившийся носик.
– Прости, мама, что напугал.
– Харальд!
Он поцеловал ее в щеку, обнял.
– Отец дома?
– Нет, в церкви. Вчера не было времени прибраться, так он сейчас расставляет стулья.
– А что вчера было?
Харальд удивился. По понедельникам служба не проводилась.
– Церковный совет собирался обсудить твое дело. Постановили в следующее воскресенье тебя «отчитать».
– Месть Флеммингов, – вздохнул Харальд.
Самому было странно, что когда-то придавал значение подобным вещам.
К этому времени охрана наверняка послана выяснить, из-за чего собаки устроили переполох. Если они работают основательно, могут зайти в близлежащие дома, поискать беглеца по амбарам и по сараям.
– Мама, – попросил Харальд, – если придут немцы, скажи, что я всю ночь спал у себя в постели.
– Что случилось? – всполошилась она.
– Потом объясню. – Было бы натуральней, если б он сейчас дрых в постели. – Скажешь им, что я еще сплю, ладно?
– Хорошо…
Выйдя из кухни, он поднялся по лестнице в свою спальню. Повесил ранец на спинку стула. Вынул фотоаппарат и положил в ящик стола. Мелькнула мысль припрятать его, но, во-первых, не было времени, а во-вторых, спрятанный фотоаппарат – доказательство вины. Мигом сбросил с себя одежду, натянул пижаму и улегся под одеяло.
Из кухни послышался голос отца. Харальд поднялся и вышел на лестничную площадку, послушать.
– Что он тут делает? – спрашивал пастор.
– Прячется от немцев, – отвечала мать.
– Господи милосердный, что он опять натворил?
– Не знаю, но…
Мать договорить не успела. Раздался громкий стук в дверь. Молодой голос произнес по-немецки:
– Доброе утро. Мы ищем одного человека. Может, вы видели кого-нибудь незнакомого за последние несколько часов?
– Нет, никого.
Взволнованность в голосе матери была так очевидна, что солдат не мог это не заметить, но, вероятно, привык, что люди, разговаривая с ним, нервничают.
– А вы, господин пастор?
– Нет, – твердо ответил отец.
– В доме кто-нибудь еще есть?
– Мой сын, – ответила мать. – Он еще спит.
– Я должен осмотреть дом, – произнес незваный гость вежливо, но непреклонно: немец не просил разрешения, а ставил в известность.
– Я вас проведу, – кивнул пастор.
Харальд с бьющимся сердцем вернулся в постель. Он слышал топот кованых сапог по каменным плитам первого этажа, скрип дверных петель. Затем шаги застучали вверх по лестнице. Сначала зашли в родительскую спальню, потом в комнату Арне. Наконец, подошли к двери Харальда. Он услышал, как поворачивается дверная ручка.
Харальд закрыл глаза, изображая, что спит, и постарался дышать ровно и медленно.
– Ваш сын, – тихо сказал немец.
– Да.
Наступило молчание.
– Он провел здесь всю ночь?
Харальд затаил дыхание. Он в жизни не слышал, чтобы отец солгал, хотя бы и во спасение.
– Да. Всю ночь, – ответил отец.
Харальд был потрясен. Отец солгал ради него! Жесткий, несгибаемый, самодовольный старый тиран нарушил собственные установления! Значит, все-таки он живой человек…
Под сомкнутыми веками глаза обожгло слезой.
Сапоги протопали по коридору, по лестнице. Было слышно, что перед уходом солдат внизу что-то еще сказал. Харальд поднялся и вышел на лестничную площадку.
– Можешь спуститься, – крикнул отец. – Он ушел.
Харальд вошел в кухню. Пастор стоял мрачнее тучи.
– Спасибо тебе, отец, – произнес Харальд.
– Я согрешил, – объявил пастор.
На мгновение Харальду показалась, что сейчас разразится буря, но лицо старика смягчилось.
– Но я верую во всепрощение Господа, – заявил он очень серьезно.
Харальд очень хорошо понимал, что творится в душе отца, но не знал, как сказать об этом. Единственное, что пришло ему в голову, – обменяться рукопожатиями. Он протянул руку.
Отец посмотрел на нее. Потом принял и, притянув сына к себе, левой рукой обнял за плечи. Прикрыл глаза, не в силах выдержать накал чувств, и когда заговорил, то голос его, поставленный голос проповедника, прозвучал мучительным бормотанием:
– Я думал, они убьют тебя, – еле слышно произнес пастор. – Дорогой мой сын, я думал, они убьют тебя…
Глава 15
Арне Олафсен от Петера Флемминга ускользнул.
Петер маялся этим, пока варил яйцо для Инге на завтрак. Когда Арне ушел от наблюдения на Борнхольме, Петер небрежно бросил подчиненным: дескать, никуда не денется, скоро поймаем, – но жестоко ошибся. Посчитал, что Арне не хватит находчивости уйти с острова незаметно, и оказался не прав. Как это Арне удалось, он и не знал, но сомневаться, что тот был в Копенгагене, не приходилось, поскольку постовой-полицейский видел его в самом центре города. Полицейский начал преследование, но Арне от погони ушел. И словно испарился.
Некая разведывательная активность, несомненно, велась по-прежнему, с ледяным презрением указал начальник Петера, Фредерик Юэль.
– Олафсен, очевидно, проводит отвлекающие маневры, – заявил он.
Генерал Браун выразился прямодушней.
– Убийством Поуля Кирке прервать работу шпионской сети явно не удалось, – укорил он. И ни слова о назначении Петера руководителем отдела. – Я буду вынужден передать это дело гестапо.
«Разве это справедливо? – размышлял Петер. – Ведь это я раскрыл шпионскую цепь, нашел тайник в тормозной колодке самолета, арестовал механиков, провел обыск в синагоге, арестовал Ингемара Гаммеля, отправился в летную школу, убил Поуля Кирке, вспугнул Арне Олафсена. И все же такие, как Юэль, который не сделал решительно ничего, свели мои достижения на нет и перекрыли продвижение по службе, которого я заслуживаю. Но я еще не сказал своего слова».
– Я смогу найти Арне Олафсена, – пообещал он вчера генералу Брауну.
Юэль принялся возражать, но Петер задавил его возражения.
– Дайте мне двадцать четыре часа, – попросил Петер. – Если завтра к вечеру не посажу его под арест, передавайте дело в гестапо.
Браун согласился.
Раз Арне не вернулся в летную школу и не поехал к родителям на Санде, значит, скрывается у кого-то из приятелей, таких же шпионов, как он. Но все они теперь залегли на дно. Однако есть человек, который знает многих из них. Это Карен Даквитц. Она была подружкой Поуля, ее брат учится в школе с его двоюродным братом. Карен не шпионка, в этом Петер уверен, – значит, залечь на дно у нее причин нет. Она-то и приведет к Арне.
Взбив сваренное всмятку яйцо с солью и ложкой сливочного масла, он отнес поднос в спальню. Усадил Инге, вложил ей в рот ложку с яйцом. Ему показалось, что еда ей не понравилась. Попробовал сам, нашел, что вкусно, и дал еще ложку. Почти сразу она выпихнула еду изо рта, как младенец. Яйцо потекло по подбородку, закапало ворот ночной рубашки.
Петер смотрел на это в отчаянии. Последнюю неделю она пачкалась уже несколько раз. Что-то новое…
– Инге никогда бы такого не сделала, – пробормотал он.
Петер поставил поднос на столик, вышел из спальни и направился к телефону. Набрал номер гостиницы на Санде и попросил позвать отца, который уже с раннего утра всегда бывал на работе. Когда тот взял трубку, произнес:
– Ты был прав. Пора устроить Инге в клинику.
Петер рассматривал Королевский театр – сооруженное в девятнадцатом веке здание с куполом из желтого кирпича. Фасад весь в колоннах, пилястрах, капителях, консолях, венках, щитах, лирах, масках, русалках и ангелах. По краю крыши – урны, факелы, светильники и четырехногие создания с крыльями и женской грудью.
– По-моему, это перебор, – буркнул Петер. – Даже для театра.
Тильде Йесперсен рассмеялась.
Они сидели на веранде гостиницы «Англетер», откуда прекрасно видна Новая Королевская площадь, самая просторная в городе. В театре проходила генеральная репетиция новой постановки «Шопенианы», в которой участвовали ученики балетной школы. Петер и Тильде ждали, когда выйдет Карен Даквитц.
Тильде делала вид, будто читает газету. Заголовок на первой полосе гласил «Ленинград в огне». Даже нацисты поражались, как хорошо складывается их русская кампания, утверждая, что успех «превосходит воображение».
Чтобы снять напряжение, Петер поддерживал светскую беседу. Пока что его план терпел крах. Карен была под наблюдением весь день, единственное ее передвижение состояло в том, что она пошла в школу. Но бесплодное беспокойство подтачивает силы и чревато ошибками, поэтому он старался расслабиться.
– Как думаешь, архитекторы специально строят так, чтобы на обыкновенных людей театр нагонял страх и они, не дай Бог, туда не пошли?
– Ты что, считаешь себя обыкновенным?
– Конечно.
По бокам парадного входа высились две позеленелые статуи сидящих фигур больше натуральной величины.
– Кто эти двое?
– Хольберг и Эленшлегер.
Он знал эти имена: выдающиеся датские драматурги.
– Знаешь, я драму не очень люблю, слишком много болтают. По мне, так лучше сходить в кино, на фильм повеселей, с Бастером Китоном или с Лорел и Харди. Ты видела тот, где эти парни белят известкой комнату и тут кто-то входит с доской на плече? – Он хмыкнул, представив эту сцену. – Я чуть на пол не свалился от смеха.