Мисяць на неби, зироньки сяють,
Тихо по морю човен пливе.
В човни дивчина писню спивае,
А козак чуе серденько мре…
Сидевший рядом Авдейкин пихнул его локтем.
– Чего воешь, как волк оголодавший, тоску нагоняешь.
– Что-то муторно мне, Миша. Вчера вздремнул малость, и приснились мне батька с мамкой. Стоят у нашей хаты, зовут, проходи, мол, дюже мы соскучились по тебе. Их бандеровцы расстреляли из-за того, что мой старший брат – красный командир с тридцать девятого года, в финскую воевал, я – в Красной армии, а младший брат в партизаны подался, когда немцы пришли. С немцами и бандеровцы пришли. Хотя националисты у нас в Восточной Украине, я так думаю, еще до войны появились, вместе с теми, кого в тридцать девятом году, после присоединения Волыни и Галиции к Советскому Союзу, к нам переселили. Хотели, чтобы из тамошних крестьян сознательный рабочий класс получился. Да только вот не все западники эту власть приняли, особенно связанные с бандеровщиной. Затаились до времени, а как война началась, и немцы к нам, а за ними оуновцы, пожаловали, так головы сразу и подняли, из подполья повыползали. Новую немецкую власть они в некоторых городах с хлебом-солью встречали. К ним предатели всяких мастей присоединились. Из этих вот подлецов стали вооруженные отряды создавать. Они-то, псы злобные, и оставили меня без родителей.
Авдейкин вздохнул:
– Я вот тоже не знаю, живы ли мои родители. Их как в тридцать седьмом забрали, так больше о них ничего не слышал.
К разговору присоединился Скворцовский:
– А мне с отцом не довелось свидеться по причине его гибели вскоре после моего рождения, да и мать я совсем не помню.
Паламарчук снял трехпалые рукавицы, почесал щетинистый подбородок.
– У меня кроме братов еще две сестры были, одну немцы угнали на работы в Германию, другую обвинили в связи с партизанами, пытали и насиловали прямо дома. На глазах у ее двух малых детей… – Из груди Паламарчука вырвался сдавленный стон. – Потом и дитятей черед пришел… Их стали травить собаками, а сестре велели смотреть на это. Когда она стала отворачиваться, чтобы не видеть их мучения, эти изверги сказали: «Если не хочешь смотреть, как умирают твои дети, то мы тебе поможем»… Эти нелюди выкололи ей глаза, а потом отрезали груди и убили детей… – Василий нервно растер лицо ладонями. – Как их убивали, она уже не видела…
– Вот подлюки! – не выдержав, выругался Авдейкин.
После недолгого молчания Паламарчук продолжил:
– Я обо всем этом узнал в мае этого года. Наша часть наступала на Харьков недалеко от моего хутора, и мне удалось отпроситься у командира батальона повидаться с семьей. Только в нашей хате я никого не нашел. Да и сама хата была наполовину сгоревшая. Тогда соседи, те, кто еще оставались, и рассказали мне о том, что случилось… Я вернулся в часть, а потом немцы ударили в ответ, мы попали в окружение, пытались пробиться к нашим, но неудачно. Дальше плен, побег, специальный проверочный лагерь НКВД. Знал бы ты, сколько за это время пришлось мне перетерпеть и от своих, и от чужих. Издевательства, побои, голод. Даже картошку сырую приходилось жрать…
– Что же потом?
– Да ничего. Оправдали и опять на фронт отправили. Немцы тогда к Волге подходить стали, с личным составом в частях туго. Вот и оказался я под Сталинградом. Там, будучи в разведке, довелось нам взять в плен пьяного полицейского. Он оказался украинцем. От него мы узнали, что в Сталинград из разных частей Украины были присланы боевые строительные рабочие и охранные подразделения, состоящие из моих земляков, а также две роты украинской вспомогательной полиции, подчиненной немецкой военной комендатуре. Это были националисты, о бесчинствах и жестокостях которых мы знали из рассказов сталинградцев. Эти нелюди участвовали в расстрелах, обысках, облавах, выявляли евреев, красноармейцев, партийцев, грабили местных жителей и отправляли их на принудительные работы. Тот, которого мы поймали, был из них. Узнав об этом, я вспомнил, что они сотворили с моей семьей, и едва не задушил его собственными руками. Сослуживцы кое-как оторвали меня от этого гада, вразумили, напомнили, что я недавно был окруженцем и за смерть языка могу поплатиться собственной жизнью. Потому и боюсь, как бы снова в окружении, а то и в плену не оказаться. Дюже опасаюсь, что второго раза мне могут не простить.
Авдейкин встал, выглянул из траншеи.
– Не боись, дальше фронта не пошлют. И чего ты, Василий, раньше времени заупокойную затянул?
– Так только недавно с тобой из разведки вернулись, сам видел, что справа немцы, перед нами тоже ж, а у нас артиллерии нема, боеприпасов кот наплакал. Долго ли продержимся?
Скворцовский положил руку на плечо Паламарчука.
– Ты, Василий, старше нас и опытней, а вместо того чтобы боевой дух своих товарищей поднимать, панику разводишь. Противник нас пока только с одной стороны обошел. Так что посмотрим, кто зубастей. Если сегодня их сторона возьмет, то завтра мы подкрепление получим и снова в наступление пойдем.
– Командир, наши!
Тихий окрик Мишки Авдейкина заставил Вячеслава и Паламарчука приподняться. Скворцовский вгляделся в ночную тьму.
– Похоже, вторая группа возвращается, Феоктистов с Мансуром. Кого-то за собой тащат. Неужели «языков» взяли? Муха, доложи командиру взвода.
Когда разведчики и «языки» оказались в траншее, подошел Осипович. Алабердыев доложил:
– Товарищ лейтенант, слева тоже немцы. Во время разведки наткнулись на этих, – Мансур кивнул на трех солдат в красноармейской форме. – Направлялись в нашу сторону. Говорят, из окружения выходят. Мы их на всякий случай разоружили и к нам доставили.
Осипович недоверчиво посмотрел на «языков».
– Кто такие? Предъявите документы.
Красноармейцы оказались кавалеристами. Один из них, усатый сорокалетний старшина, объяснил:
– Наша часть сначала наступала, а потом немцы ввели танки, а у нас их к тому времени повыбили, и артиллерию тоже, а с одними шашками супротив танков не навоюешь, пришлось отступать. Потом немцы нас в колечко взяли. Поступил приказ прорываться малыми группами. Мы поначалу на конях пробивались, а потом пришлось в пешем порядке. Из нашей группы в двадцать человек только мы трое до вас добрались. Просим вас зачислить нас в состав вашей части и выдать оружие, чтобы мы могли продолжать бороться с врагом.
– Оружие вы получите, если пройдете проверку. Я не склонен доверять тем, кто бежит от врага. Алабердыев, Феоктистов! Доставить их в штаб!
Когда кавалеристов увели, Скворцовский подошел к Осиповичу, с упреком спросил:
– Зачем же вы так, товарищ лейтенант? Они же не из-за трусости отступили.
Колючие глаза лейтенанта впились в Вячеслава.
– Я бы не отступил.
Отступить пришлось по приказу, который передали вернувшиеся из штаба Алабердыев и Феоктистов. Полк оказался окружен с трех сторон, чтобы избежать полного окружения, командованием было приказано прорываться на восток.
Последними, прикрывая отступление полка, с позиций уходили разведчики. Команду на отход Осипович подал на рассвете. Тогда же противник начал артиллерийский обстрел уже оставленных полком позиций. Один из снарядов с грохотом взорвался в хвосте отступающего отряда. Скворцовский оглянулся: там, где секунду назад шли Феоктистов и Паламарчук, зияла воронка. «Видимо, предчувствовал свою смерть Василий», – мелькнуло в голове Вячеслава. Его мысли озвучил Авдейкин. С горечью в голосе он произнес:
– Вот и ушел наш Вася к отцу с матерью. Видать, не зря ему сон привиделся.
Это были последние потери во взводе на этот день, а потом были жестокие оборонительные бои, после которых в отделении Скворцовского, кроме него самого, остались только Мишка Авдейкин и Мансур Алабердыев. Сам Вячеслав был легко ранен. В конце декабря ситуация изменилась – и Красная армия снова пошла в наступление. Произошли изменения и в полку. Он получил пополнение, а ефрейтора Скворцовского повысили в звании до младшего сержанта, теперь он являлся полноправным командиром отделения. В связи с большими потерями в дивизионной разведке капитан Арсений Валерьянович Матошин был назначен приказом командиром отдельной разведывательной роты стрелковой дивизии. В роту дивизионной разведки попали Скворцовский, Авдейкин и Алабердыев, а лейтенанта Александра Осиповича за проявленную храбрость, в поощрение за бдительность и учитывая его прежнюю службу в милиции, перевели с присвоением звания старшего лейтенанта на должность оперуполномоченного особого отдела дивизии.
Глава одиннадцатая
Новый, 1943 год дивизия встретила, наступая в заснеженных унылых донских степях. Теперь Красная армия нацелилась на Ростов-на-Дону. Разведчики, как и полагается, шли впереди. В начале февраля дивизия была недалеко от Дона. Без выбывшего по ранению Мансура Алабердыева и командира роты разведки. Капитан Матошин получил легкое ранение и контузию во время взятия одного из населенных пунктов, а его заместитель был убит. Вместо них временно комроты был назначен старший лейтенант Сучков, командир взвода разведчиков, к которому относилось и отделение Скворцовского. Отношения с новоявленным комвзвода у Скворцовского и Авдейкина сразу не заладились. К этому приложил свое красноречие старший лейтенант Осипович. Из-за его наущений Сучков относился к Вячеславу и Михаилу настороженно и неприязненно. Они отвечали ему тем же. Дерзость бывших заключенных его весьма раздражала, а Скворцовского раздражал самоуверенный, прежде не воевавший тыловик, ни разу не ходивший в разведку, который возрастом был старше его всего на два года. Он-то и вызвал Скворцовского на командно-наблюдательный пункт командира батальона капитана Терехина и поставил перед отделением Скворцовского задачу – перебраться на противоположный берег степной речушки, за которой окопались немцы, и принести сведения об оборонительных сооружениях и огневых точках. Вячеслав предупредил:
– Мы на этих позициях меньше суток, нужно время, чтобы осмотреться, изучить местность, передний край противника, подготовить личный состав к выполнению задачи, выявить промежутки в порядках противника. Вы же знаете, товарищ старший лейтенант, к чему может привести, если заранее не предусмотреть все дейст