– Я почувствовал кураж, этот дядя будет наш, – тихо произнес Пономарь, но он ошибся. Спустя минуту к входу ресторана подъехал черный легковой автомобиль ГАЗ-М1, прозванный в народе «эмкой». Мужчина, отбросив папиросу, сел в машину. Автомобиль зарычал и помчался по дороге прочь от ресторана, из которого уже выходила шумная компания из двух девушек и четырех молодых людей, но это было не то, что им нужно. Пришлось подождать еще. Через четверть часа швейцар услужливо открыл двери. Из ресторана вышла белокурая дама лет тридцати пяти в темно-зеленом габардиновом пальто и черном берете. Оглянувшись на швейцара, она быстро зашагала по тротуару. За ней из дверей вывалился дородный мужчина в длиннополом бежевом плаще и добротном сером костюме. Пошатываясь и спотыкаясь, он тяжелой поступью последовал за женщиной, но затем остановился и, размахивая коричневой фетровой шляпой, басовито, слегка заплетающимся языком крикнул:
– Зосечка! Зося! Куда же вы?! Погодите!
Женщина, не обращая внимания на его крики, завернула за угол.
– Все-таки ушла. Шлюха! Тварь неблагодарная! – досадливо изрек мужчина и, натянув на голову шляпу, покачиваясь, побрел в противоположную сторону. Проходя мимо швейцара, повторил:
– Шлюха! Тварь неблагодарная!
Швейцар согласно кивнул головой, провожая угодливым взглядом идущего прочь от ресторана посетителя.
Пономарь, надвинув на кустистые брови светло-коричневую кепку-восьмиклинку, тихо скомандовал:
– Муха! Косой! Зайдите поперед его и встаньте в подворотне в конце улицы, спросите у него закурить и придержите, покуда мы не подкатим.
– Может, лучше было бы кралю стопорить? – спросил Муха.
Пономарь сердито зыркнул на Мишку:
– Не тарахти, малохольный. Чтобы биксу догнать, мимо фраера в шляпе и Алешки, что у дверей стоит, грести придется. Они нас срисовать могут, а оно нам надо? Так что потопали, покуда карась не уплыл.
Швейцар подозрительно посмотрел на компанию молодых парней, в сумраке вынырнувших из проулка. Они стайкой последовали за недавним посетителем ресторана, и что-то ему подсказывало, что отнюдь не с благими намерениями, но это было не его дело…
Муха и рослый парень по кличке Косой, как и было задумано, обогнали мужчину в шляпе и нырнули в подворотню. Когда мужчина проходил мимо арки, они встали на его пути. Муха жалостливо спросил:
– Гражданин хороший, будьте добреньки, угостите папироской.
– Не курю, – недовольно буркнул мужчина и попытался пройти мимо, но Муха ухватил его за рукав.
– Погоди дядя, разговор сурьезный к тебе имеется.
Обладатель фетровой шляпы возмущенно вырвал руку и оттолкнул стоящего у него на пути Косого, но компания молодых крепких парней затолкала его под арку, прижала к сырой кирпичной стене. Пономарь вытащил из внутреннего кармана шерстяного пальто нож, приставил к шее мужчины.
– Тихо, дядя, не шуми, а то я перышком так твой сытый портрет распишу, что мать родная не узнает.
Мужчина испуганно и недоуменно произнес:
– Что вы от меня хотите?
– Железо гони.
– Какое железо?
Григорий вскипел:
– Балабаны, овес, бабки, лаве, понятно?!
– Извините, но я не понимаю, о чем вы?
– Ты мне Ваньку не валяй, рыло поросячье! Деньги выкладывай!
– Забирайте все, что у меня есть, только отпустите, – подрагивающим, враз протрезвевшим голосом произнес обладатель фетровой шляпы.
Пономарь повернул голову в сторону Вячеслава:
– Чего лупетки вытаращил, глянь, где он голье затырил.
Это оказалось ошибкой. Воспользовавшись тем, что Пономарь на секунду отвернулся, а его подручные ослабили хватку, мужчина неожиданно вырвал правую руку, ловко выбил у главаря нож и с громоподобным, срывающимся на фальцет криком «Помогите!» рванулся из-под арки в сторону улицы. Первым опомнился Муха. Мишка прыгнул под ноги беглецу, тот повалился на землю и тут же попытался встать, но Пономарь такой возможности ему не дал. Три удара ножом заставили его снова упасть на землю. Мужчина протяжно застонал. Пономарь ощерился, сверкнув золотой фиксой во рту, хладнокровно обтер лезвие ножа об полу бежевого плаща жертвы ограбления и, бросив: «Скворец, забери у него бугая, потом вместе уходить будем. Остальные в разбег. Собираемся на хазе у Тоньки», – спешно вышел из-под арки. Следом за ним потянулись остальные. Вячеслав перевернул умирающего человека на спину, осторожно, стараясь не испачкаться в крови, вынул из внутреннего кармана плаща пухлый кошелек. Скворцовский старался не смотреть в лицо потерпевшему, но все равно почувствовал на себе его взгляд, полный боли и укора…
Через час Пономарь и Скворец молча шагали по темной улице на окраине города. Пономарь кинул на Скворцовского внимательный взгляд, спросил:
– Скворец, ты чего такой унылый? Радоваться надо, справедливость, как ты хотел, мы восстановили, гроши у нас, фраерок икрянный оказался, шмеля ты жирного вытащил, так что гуляй – не хочу!
Вячеслав продолжал молчать.
– Понимаю, – Пономарь плюнул сквозь зубы через правое плечо и снова вперился цепким взглядом в Скворцовского. – Мордастого претендателя тебе жалко? Может, зря я его пописал? Ты думаешь, что мне хотелось мокрое дело вершить? Может, надо было его не трогать, пусть бежал бы этот штымп и орал, как Шаляпин, на всю округу, что его грабят. Он бы такой кипиш поднял, что мама не горюй, а оно нам, я тебе скажу, совсем ни к чему. К тому же этот фраерок наши карточки мог и в потемках срисовать. А если бы из-за него кого-нибудь из наших легавые взяли под белы рученьки, в воронок усадили, да и в уголовку сволокли?
– Может, и не взяли бы, – буркнул в ответ Вячеслав.
Пономарь осклабился:
– Может да кабы, на болоте жабы. Может быть, и не взяли бы, но зато, корешок, мы теперь с тобой одной кровушкой замазаны.
Теперь Скворцовский понял, почему Пономарь вопреки своим привычкам пошел на дело выпившим и навязчиво предлагал выпить ему. Не случайным было и то, что он приказал вытащить кошелек из кармана жертвы именно ему. Гришка был прав – совершенное преступление связывало их крепче веревки. Вячеслав думал, что сказать в ответ, но в это время они подошли к «малине». Это был небольшой одноэтажный, но добротный деревянный дом с застекленной верандой, искусно украшенный кружевными деревянными причелинами с полотенцами. Узковатые окна жилища обрамляли резные наличники. Резьба была и на карнизе над входом. Дом принадлежал Антонине Спиридоновне Левашовой по кличке Тонька Песня. Песней ее прозвали за нескончаемое желание петь, особенно частушки. За звонкий голос, веселый нрав и ладную фигуру выбрал ее в жены и привел в свой дом искусный тридцатилетний плотник Сергей Левашов, но, как оказалось, Тонькины достоинства на умении петь и заканчивались, поскольку хозяйкой она оказалась никудышной и женой неверной, за что Господь обделил ее возможностью рожать детей. Левашов немало страдал от этого, но все же крепко надеялся на появление потомства. Так и не дождался. Через три года после свадьбы его зарезали в пьяной драке. Дом и хозяйство перешли к Тоньке, которая недолго горевала по усопшему супругу и вскоре стала вести разгульную жизнь, впала в распутство и пошла, как разменная монета, по похотливым мужским рукам. Она почти никому не отказывала в гостеприимстве и интимной близости, поэтому-то члены преступной группы, возглавляемой Гришкой Пономарем, напропалую пользовались ее доступностью и добротой. Зачастую не безвозмездно, немало перепадало ей от воровского прибытка и щедрости то продуктами, то одеждой, а порой и украшениями. Помогала она и со сбытом краденого. Относила добытое бандой добро барыжнице тете Клаве.
Аккуратные наружные ставни на окнах были плотно закрыты, но между створками пробивался тусклый свет. Значит, хозяйка находилась дома. Пономарь три раза с короткими промежутками постучал в одну из ставен и направился к воротной калитке, отворив ее, прошел мимо сарая к дверям. Скворцовский следовал за ним.
Гостей разбитная двадцативосьмилетняя бабенка с густыми распущенными светло-русыми волосами и плутовскими зеленоватыми глазами встретила навеселе и с частушкой:
Я миленочка ждала,
Маялась, томилась.
Честь ему я отдала,
А потом напилась.
Скворцовскому на пьяную Тоньку смотреть было неприятно, а ведь когда-то она стала первой женщиной, с которой он переспал. До Левашовой у него была только детдомовская Машка, с которой дальше поцелуев дело не дошло. Пономарь, приплясывая, ответил Тоньке словами песни из недавно показанного во всех кинотеатрах страны фильма «Трактористы»:
Здравствуй, милая моя,
Я тебя дождалси,
Ты пришла, меня нашла,
А я и растерялси.
Отбив чечетку подошвами «прохорей» – сапог, сжатых «в гармошку» особым способом, Гришка подался в сторону, открывая Песне вид на стоящего за его спиной Скворцовского. Тонька поправила накинутую на покатые плечи вязаную темно-серую шаль, удивленно посмотрела на Вячеслава, всплеснула руками:
– Ой, Скворушка! Какими судьбами! А я тебя сразу и не признала. Возмужал. Вона какой красавец стал. Я бы с таким сразу в постель легла. Небось теперь краснеть не будешь, когда меня раздетую увидишь. – Тонька медленно приподняла подол цветастого ситцевого платья, оголяя правую ногу чуть выше колена, хабалисто засмеялась, спросила: – Каким ветром тебя, милок, к нам занесло? Говорят, что ты на завод работать устроился, в стахановцы метишь. – Подмигнув Пономарю, задорно запела:
Мой миленочек стахановец,
Отличный сталевар,
Мясо купим – одни кости,
А от них какой навар?!
Лукаво поглядывая на Вячеслава, продолжала:
Мой миленочек стахановец,
Стахановка и я.
Не сведем концы с концами,
Хоть бездетная семья.
Пономарь положил руку на плечо Скворцовского.