– И тебе всего хорошего, старший сержант.
После ухода блюстителей порядка Паленый покосился на Скворцовского.
– Теперь вижу, что свой, раз ментам не сдал.
Вячеслав ловким движением вытащил нож из рукава, отдал парню в клетчатой кепке.
– Перышком особо не балуй, много потерять можешь.
Паленый напомнил:
– Ты тушенку с папиросами обещал.
Вячеслав порылся в вещмешке, отдал ему обещанное. На том и распрощались.
Когда воришки ушли, он обратил взор на маленького Арсения. Оставшись без близких и друзей, он снова нашел человека, который будет ему дорог. Надеялся он обрести еще одного человека, которым будет дорожить и любить.
Таким человеком должна была стать Зинаида.
Сердце его часто забилось, когда он с подстриженным, помытым, одетым и обутым Арсением подходил к селу.
Забилось от ожидания встречи с той, которую полюбил. Как она его встретит? В письмах Зинаида признавалась в любви, писала, что будет его ждать – и всё же сомнения были. Не знал он и того, как она примет Арсения. Билось сердце и от переживаний, и от внезапно нахлынувших воспоминаний. Всё ему здесь было знакомо: и высотка, где полегло почти все его отделение, и церковь с колокольней, и восстановленное здание сельсовета, бывшее когда-то казармой немецкого гарнизона и временным госпиталем Красной армии, где провел последние часы своей жизни его названый отец. Здесь в сельсовете и нашел он Зину. Увидев его, она потеряла дар речи, в глазах девушки заблестели слезы. Скворцовский подошёл, обнял девушку, коснувшись губами её лба, тихо произнес:
– Я же обещал, что вернусь за тобой.
Выпустив Зинаиду из объятий, повернулся к Арсению.
– А это мой названый сын, Арсений.
Девушка подошла к мальчику, присела на корточки. Худенькие ручонки Арсения потянулись к Зинаиде, она ответила взаимностью. Вячеслав облегченно выдохнул. Теперь у него была семья.
Чтобы все было по закону, с помощью селян сыграли скромную свадьбу, расписались, справили документы на усыновление Арсения. Только оставаться в селе Зинаида не захотела. Дом, где она жила с дедом, был разрушен во время боя, сам дед скончался в конце сорок четвертого, так и не дождавшись победы над супостатом. Вячеслав тоже стремился в родной город, где Матошин оставил ему квартиру. В селе жили недолго, у родственницы Зинаиды, которая на время предоставила им свой дом. Этот короткий промежуток их совместной жизни показался им счастливым сном, здесь они стали одной семьей, однако настало время уезжать. Перед отъездом вместе навестили могилу в центре села рядом с церковью, в которой были похоронены все, кто погиб в минувшем ожесточенном бою. Оттуда и отправились в далекий путь. Провожать их пришли почти все жители села. Председатель колхоза, однорукий фронтовик в линялой гимнастерке, с медалью «За боевые заслуги» на груди, сказал короткую речь:
– Здесь, перед могилой павших бойцов, от лица всех селян, хочу выразить безмерную благодарность тебе, дорогой Вячеслав Степанович, и твоим товарищам… Живым и погибшим. Хочу заверить, что мы всегда будем помнить ваш подвиг! Жаль, что не остаетесь, да еще и Зинаиду нашу забираете. Рабочих рук сейчас ой как не хватает. Со временем и хату бы вам отстроили. Ну, что ж, раз решили, значит решили. Рабочие руки сейчас по всей нашей истерзанной войной стране нужны. Добрый вам путь!
Из толпы селян вышла сухонькая пожилая женщина в сером платочке, подошла к Вячеславу, протянула узелок.
– Я вам тут пирожочков напекла в дорогу, примите. Больно вы на моего младшенького сыночка похожи. Он у меня единственный оставался. Старший умер от болезни, средний во время войны с финнами сгинул, а младшего немцы убили.
Скворцовский взял из рук старушки узелок, бережно обнял тщедушное тело, прижал к груди. Едва сдерживая подступивший к горлу ком, произнес:
– Спасибо, мать.
Вслед за старушкой к Вячеславу стали подходить и прощаться остальные селяне, пока их не остановил громкий окрик председателя:
– Заканчивайте прощание! Пора. Машина ждет.
Вскоре колхозная полуторка увозила по пыльной дороге семью Скворцовских в новую жизнь.
Глава двадцать вторая
Вячеслав вышел в тамбур из душного пассажирского вагона, заполненного гражданскими людьми и военными, большинство из которых составляли демобилизованные фронтовики, в надежде подышать свежим воздухом, но здесь висело облако дыма от трофейных сигарет, папирос и самокруток, набитых махоркой. Чтобы не глотать чужой дым, Скворцовский решил затянуться своим. Он достал из пачки папиросу, дунул в мундштук, примял, сунул в рот, но вспомнил, что забыл коробку спичек на столике. Вячеслав обратился к стоящему рядом усатому старшине лет пятидесяти. Грудь солдата украшали медали «За боевые заслуги», «За отвагу» и орден «Славы» третьей степени. Заметил Вячеслав на правой стороне гимнастерки и нашивки – две желтые за тяжелые ранения и две красные за легкие.
– Браток, огоньку не найдется?
Старшина дал прикурить, спросил:
– С фронта давно ли, товарищ старший лейтенант?
– Да как в начале апреля этого года ранили под Кёнигсбергом, так и закончилась для меня война.
– Понятно. А мне повезло, до конца довоевал. Я же со своей двадцать восьмой армией, почитай, от Астрахани до Берлина дошел, а оттуда и до Праги. Почти три года в артиллерии. В ней победу и встретил. Эх, если бы ты видел, как мы ее, родимую, тогда встретили, когда немец капитулировал. Сколько стрельбы было, крика, радости.
Скворцовский улыбнулся:
– У нас в госпитале тоже радости по этому поводу не меньше было. Ребята раненые, кто на костылях, кто без руки, кто без ноги, а кто перевязанный с ног до головы в пляс пускались.
– Да-а, от такой вести как в пляс не пойти. Правда, почитай, перед самым окончанием войны мне едва с жизнью распрощаться не пришлось. Это уже после взятия Берлина случилось. Мы приказ получили в Чехословакию идти, мимоходом в городок немецкий вошли, а там никого кроме жителей. Ни наших войск, ни фрицев. Мы на малый передых остановились, чтобы дождаться тех, кто отстал, а заодно и перекусить малость. Я, как кашу есть стал, приметил, мальчишка лет четырнадцати мимо идет. Худой такой, лопоухий, голодными глазами смотрит, как мы трапезничаем. Дюже жалко паренька стало, я его подозвал, рядом посадил, мы его накормили. Он нам «данке шон» сказал, это большое спасибо значит по-немецки, и ушел восвояси. Через полчаса наша часть снова в путь двинулась. Тут-то и долбанули в наш расчет из окна соседнего дома из автомата. Бойцы огонь открыли, кто-то туда гранату кинул. Как потом оказалось, по нам стрелял тот самый мальчишка. Я, когда в дом забежал, откуда огонь вели, сразу его у окна увидел. Живот ему осколками от гранаты разворотило, вся каша, которой мы его накормили, наружу вылезла. Меня чуть самого наружу не вывернуло… Вот оно как получается. Мы к нему с добром, а он, стервец…
– Фашисты они и есть фашисты.
– Не скажи. Мальчонка не виноват, виноват тот, кто ему в голову мысли пакостные вложил, кто его таким сделал, кто научил. Попадись ему на пути добрый человек, может, и не совершил бы он дурного поступка.
Скворцовский задумался. А ведь артиллерист прав. Встретились ему когда-то на жизненном пути Пономарь и Угрюмый, пошел он по кривой дорожке, а появился в его жизни Матошин, и свернул он с нее, зажил другой жизнью.
Старшина пустил струю дыма.
– Из всего расчета тогда только меня и моего земляка Сережку не зацепило. Остальных кого поранило, а кто с жизнью распрощался перед самым окончанием войны. Такие дела. Уберегла меня судьбина. Знать, суждено мне возвратиться. Теперь вот домой еду. До сих пор не верится, что немца одолели и мирная жизнь настает. Я вроде как и отвык от нее за эти годы.
– Ничего, привыкнешь.
– Привыкнем, а то как же иначе. Скорее бы уже до родных мест добраться, семью свою увидеть, отдохнуть малость, хозяйство наладить, а еще порыбачить мечтаю. Уж очень я охоч до ловли рыбы в наших распрекрасных местах. – Старшина мечтательно вздохнул, глубоко затянулся сигаретой, поперхнулся, закашлялся. – Все-таки гадость эти трофейные сигареты, наш-то табачок будет лучше. Ну, ничего, скоро дома буду свой табачок курить. – Старшина приоткрыл обшарпанную дверь тамбура, выкинул докуренную сигарету. Поток свежего воздуха ворвался в тамбур, разгоняя едкий запах и сизую пелену табачного дыма. Старшина пригладил усы. – Бывай, товарищ старший лейтенант. Пойду, землячок меня в вагоне дожидается. Небось, переживает, куда это я запропастился.
Старшина ушел. Вячеслав, глядя через мутноватое, с грязными разводами, стекло на мелькающие пейзажи, неторопливо докурил папиросу, последовал за ним в вагон поезда, который вез его и его семью в родной город.
В родной город с женой и усыновленным Арсением Скворцовский приехал ночью. Из вагона на перрон вышли последними и окунулись в теплую и звездную летнюю ночь. Вячеслав взял в правую руку старый объемистый коричневый чемодан со скромным приданным Зинаиды, собираясь идти к знакомому с детских лет зданию железнодорожного вокзала. Арсений дернул Вячеслава за рукав.
– Мне в туалет, по малой нужде надо.
Скворцовский поставил чемодан на перрон, кивнул на росший рядом кустарник.
– Вон туда беги, а мы тебя подождем.
К Вячеславу подошел проводник, попросил закурить. Вячеслав не отказал. Постояли, покурили, перемолвились несколькими словами о погоде. По возвращении Арсения проводник попрощался и скрылся в вагоне. Перрон обезлюдел. У входа на вокзал стояли только военный с вещмешком за плечами и чемоданом у ног и трое гражданских – двое рослых подростков лет пятнадцати и показавшийся знакомым Вячеславу молодой мужчина. Скворцовский взял чемоданы, неторопливо направился к вокзалу. Обратившись к Зинаиде и Арсению, сказал:
– До рассвета недолго осталось, здесь пересидим, а утром домой.
Сдавленный вскрик заставил его посмотреть в сторону вокзала. Вячеслав увидел в руках молодого мужчины в гражданском нож, которым он наносил удары военному. Один из подростков сорвал с плеча солдата вещмешок, другой схватил чемодан. Фронтовика надо было выручать. Крикнув Зинаиде и Арсению: «Стойте здесь! Я сейчас!» – Скворцовский бросил чемодан на перрон и, стиснув зубы, побежал за быстро скрывшимися за углом преступниками. Догнать негодяев ему не удалось, ранения еще давали о себе знать. К тому же недалеко от вокзала их ждала машина. Бандиты запрыгнули в кузов грузовика с замазанными грязью номерами. Молодой звонкий голос издев