вил ствол автомата на конвоируемого.
– Вбью!
Заключенные подались в сторону от Вячеслава, боясь, что конвойный ненароком зацепит и их. Указательный палец старшего сержанта лег на спусковой крючок. «Лучше уж так помереть, чем принять смерть от блатных или бандеровцев!» – промелькнуло в голове Вячеслава. Происшествие не осталось незамеченным начальником конвоя. Молодой, худощавый, с тонкими усиками на узком лице лейтенант Лисичкин подбежал с пистолетом в руке.
– Прекратить! Бабенко, что тут у вас?!
Конвойный указал на Скворцовского:
– Вин сопротивление оказав.
Вячеслав покосился на Бабенко.
– Неправда твоя, товарищ старший сержант. Я даже руки на тебя не поднял, а ты меня зазря автоматом. Вон и другие это подтвердят. – Одобрительный гул голосов подтвердил его правоту. Скворцовский обратился к лейтенанту: – А в том, что старший сержант споткнулся и упал, так это не моя вина.
Бабенко заскрежетал зубами.
– Ах, ты, урка поганий! Пристрелити його трэба, товариш лэйтэнант.
Бросив старшему сержанту: «Побереги патроны», – лейтенант приказал продолжить движение. Однако неприятности на этом не закончились. Через два дня, во время возвращения с работы, заключенный из мужиков по кличке Сухарь оскорблением спровоцировал его на драку. Вячеслав не сдержался и одним ударом отправил обидчика в нокаут.
На этот раз лейтенант Лисичкин, строго посмотрев на Вячеслава, произнес:
– По возвращении в лагерь отправишься в БУР.
Глава двадцать шестая
БУР – Барак усиленного режима – небольшое деревянное здание на территории лагеря, огороженное колючей проволокой, предназначалось для содержания нарушителей дисциплины. Теперь Вячеславу предстояло существовать в почти постоянно запертом помещении с зарешеченными узкими оконцами. Обитателей БУРа оказалось немного, всего восемь человек. Двое были из мужиков, один из политических, остальные пятеро оказались бандеровцами, среди которых были и его старые знакомые недруги Богдан и Наум. При появлении Вячеслава Богдан встал с нар, злорадно улыбнулся:
– Ось який хлопець до нас прийшов! Кажуть, його Скворцом кличуть, шпаком на наший мови.
Следом за Богданом с нар поднялись остальные подручные Адама. Самый мощный из них, с перебитым носом, напоминающим утиный клюв, и серыми глубоко посаженными поросячьими глазками, вышел вперед.
– Птичка, значит, к нам прилетела. Сейчас мы из этого скворца петуха делать будем.
– Вин братив наших на фронти вбивав, тепер ми його вбивати будемо. Кончай його, Бугай! – произнес за его спиной усатый Наум.
Детина с перебитым носом по кличке Бугай сжал кулаки.
– Я краснопузых на войне убивал, здесь убиваю, а когда выпустят, и на воле убивать буду!
Скворцовский прикинул, что со спины его прикрывает дверь и стена, а со стороны узкого прохода на него больше двух человек одновременно нападать не смогут. Вспомнив байку и присказку Ивана Перепелкина, своего соседа артиллериста, лежавшего с ним в госпитале, произнес:
– Хрен вам, а не зайца.
Первым к нему рванулся детина с перебитым носом. Скривив тонкие губы, он ударил первым. Вячеслав уклонился. Массивный кулак противника врезался в деревянную дверь. Скворцовский ответил двумя ударами в область печени и солнечного сплетения. Оба попали в цель. Поросячьи глазки Бугая закатились, он хватанул ртом воздух, стал медленно оседать. Вячеслав толкнул его под ноги наседавшим бандеровцам. Теперь точные удары бывшего разведчика посыпались и на них. Рядом с детиной повалились Богдан и Наум с окровавленным носом и усами. Двое оставшихся противников, не ожидая такого яростного напора, начали отступать. Вячеслав ловко перепрыгнул через тела поверженных бандеровцев, набросился с кулаками на следующего неприятеля. Щербатый украинец увернулся, попытался ударить его заточкой. Вячеслав, перехватив занесенную для удара руку, вывернул её за спину и ткнул бандеровца головой в деревянный столб, поддерживающий нары. Его земляк попытался прийти ему на помощь, но Скворцовский оттолкнул захидника ногой, а затем, забрав у щербатого заточку, швырнул его обмякшее тело в проход между нарами. На последнего недоброжелателя он пошел, сжав заточку в правой руке, но тот, видя состояние товарищей, решил не сопротивляться и сел на соломенный матрас с поднятыми руками.
– Усе, хлопець, усе, я здаюся!
– На пол, паскуда!
Бандеровец, не спуская с него испуганного взгляда, сполз на дощатый пол, медленно лег лицом вниз. С пола, пошатываясь, поднялся Богдан. Вячеслав подошел к бандеровцу, замахнулся заточкой в правой руке, но ударил кулаком левой. Богдан снова рухнул на пол.
– Это тебе, тварь позорная, за то, что Бабенко настучал про подножку.
Опасаясь, что бандеровцы захотят повторить попытку отправить его в иной мир, он лег рядом с остальными обитателями БУРа, чему те были рады, так как такое соседство могло их избавить от ежедневных издевательств захидников. Не зря. Следующей ночью лежавший рядом заключенный из политических незаметно дернул его за руку. Вячеслав открыл глаза и увидел приближающиеся к нему в темноте силуэты. Выхватив спрятанную под головой заточку, он вскочил с нар.
– Вы что, паскуды, затеяли?! Думали, что меня спящим можно взять?! Ну, теперь я вас всех на тот свет отправлю!
Из темноты донесся оробевший голос Бугая:
– Не кипишуй, Скворец, мы не по твою душу. Мы в амбразуру глянуть хотели. В лагере шухер какой-то. Похоже, горит что-то.
Бугай не соврал, в лагере что-то происходило, это можно было понять по встревоженным крикам и запаху дыма, но увидеть из маленького оконца, что делается в ночной тьме, было невозможно. Причину тревоги в лагере они узнали на следующее утро. Охранник рассказал, что ночью «бандеровцы» выманили из барака Виталия Петриченко по кличке Петря, бывшего фронтовика и товарища Скворцовского, оглушили, засунули кляп в рот, привязали к доске и, облив керосином, подожгли. Виталий сгорел заживо. Скворцовский был вне себя от ярости, грозился отправить сидевших в БУРе бандеровцев вслед за Петрей. Подручные Адама, опасаясь гнева Вячеслава, сидели тихо. Вечером, во время шмона в БУРе, охранники нашли заточку. Оставшись без оружия, Скворцовский ждал ночного нападения, но опасения не оправдались, бандеровцы вели себя тихо до окончания срока пребывания Вячеслава в БУРе. День окончания срока его заточения в бараке усиленного режима омрачился известием о смерти отца Михаила Авдейкина. Больное от многочисленных и многолетних переживаний сердце Тимофея Ивановича не выдержало. Он умер, так и не увидав близких ему людей. О его кончине первым рассказал Вячеславу Соломон. Вечером того же дня, выбрав момент, Соломон вновь подошел к Скворцовскому и полушепотом попросил его выслушать.
– Я рассказал вам всё о смерти покойного Тимофея Ивановича, с которым заимел здесь очень хорошие, но, к сожалению, недолгие отношения, однако предполагаю, что моему молодому другу будет весьма интересно узнать о случайно подслушанном мной разговоре, который случился перед страшной смертью Петриченко.
Скворцовский заинтересованно посмотрел на старика.
– Рассказывай.
– Накануне его гибели, в день, когда вас отправили в БУР, у него-таки был серьезный разговор с людьми Адама. Бандеровцы пришли втроем. Разговаривали с Петрей на украинском, а этот язык мне известен, поскольку я сам родом из мест, где на нем разговаривают. Таки вот. Они упрекали его в том, что он служил в Красной армии, что вместе с вами заступился на этапе за меня, как они выразились, за поганого жидовина. А ещё за то, что он не примкнул к землякам. Сказали, что он заслуживает кары, но они его пощадят, если он перейдет на их сторону и будет докладывать обо всем, что происходит в нашем бараке. Также просили составить для них список, кого требуется убрать, как неугодных им. Говорили, что на вас надеяться ему особо не стоит. Сказали, что Скворцу из БУРа живым не выйти. Петря предпочел отказаться, и что вы себе думаете? Эти бандиты ночью вызвали его из барака… Какая ужасная смерть. Верно говорят в нашем народе: «Мир исчезнет не оттого, что много людей, а оттого, что много нелюдей…»
Узнал Скворцовский и о том, что вскоре после его отправки в БУР был зарезан спровоцировавший его на драку Сухарь.
На следующий день, после возвращения с работы, Вячеслав увидел Пономаря, поджидающего его у входа в барак. Григорий отвел его в сторону, тихо сказал:
– Я думал, ты из БУРа на своих конях не выскочишь.
– Не дождешься.
– Лады. Вовремя ты из БУРа слинял. Почапали, уже стемнело, Угрюмый с тобой побазарить хочет. Разговор у него к тебе дюже сурьезный имеется.
– Мочить будете или как?
– Если бы хотели, то сейчас бы ни тебя, ни твоих автоматчиков не было. Канай за мной, все будет ладно, без баланды не останешься.
Угрюмый ждал его на углу воровского барака, он был не один. Рядом с ним топтались Кешка, чеченец Саид и одноглазый вор по кличке Винт. Угрюмый посмотрел исподлобья, будто вытягивая из себя слова, произнес:
– Вот ты какой стал, Скворец. Долго не виделись. Жалко, что ссучился, а я ведь верил, что далеко пойдешь. Ну, да ладно, не за тем звал. Побазарить надо. В хату не зову, воры не поймут, да и стукачи могут пронюхать, а разговор у нас будет не простой. Фашисты на зоне хвосты подняли, всё под себя взять хотят, кодла у них большая и хозяин, Чума, за них стоит. Их руками он нас, честных воров, да и всех остальных задавить хочет, по себя подмять. Я ему о том при нашем последнем свидании, да в душевном разговоре, так и сказал, так он, козел, решил нас кончить. Завтра в полночь бандеры по наши души придут. О том верный человек стукнул. Базарят, черти, что сначала воров и кто с ними сломаем, а потом с автоматчиками и «суками» разберемся, их меньше. Они, мол, уже наполовину ломаные, главное, Скворца убрать, остальные обосрутся. А нас, воров, так и вовсе удумали сжечь в бараке, всё равно, де, не работают, а план мужики дают.
Вячеслав вспомнил сожженного Виталия Петриченко.