«Ждем! Любим! Твои Зинаида, Арсений, Дарьюшка». Закончив чтение, Скворцовский обратил благодарный взгляд на полковника.
– Спасибо!
– Не за что. Это я должен тебе сказать спасибо за то, что вытащил меня тогда, в Мелитополе, а ведь мог этого не делать. Я ведь слышал, как Авдейкин предлагал меня бросить или убить, а ты его не послушал. То, что ты правильный человек, я и прежде догадывался, да и Арсений Валерьянович Матошин мне об этом не раз говорил. Светлая ему память! Замечательный был человек. Ты не обессудь за то, что не всё ладно между нами было. Я после ранения, когда, можно так сказать, с того света вернулся, многое передумал. Поэтому сказать тебе хочу, что сделаю всё, чтобы ты к своей семье быстрее вернулся, а для этого дам тебе бригаду из бывших бандеровцев, среди которых, по моим сведениям, есть и те, кто на твою жизнь покушались. К тому же ты, как мне стало известно по прибытии в лагерь, их прекрасно перевоспитывать умеешь. Заодно доблестным трудом заработаешь себе свободу.
Как ни старались Осипович и Скворцовский, а свобода пришла только через шесть лет. За месяц перед этим Осипович снова вызвал Вячеслава на серьезный разговор.
– Есть для тебя, Скворцовский, весть, но думаю, что она тебя не обрадует.
Вячеслав встревожился:
– Что-то с семьей?
– С твоими близкими, я надеюсь, все хорошо, а вот у тебя могут быть большие неприятности. Сам знаешь, на зону новые воры прибыли, они на тебя косо смотрят, твой авторитет среди заключенных им как кость в горле. Угрюмого подбивают с тобой разобраться. Если власть Угрюмого пошатнется, тебе туго придется.
– Знаю, меня бывшие фронтовики тоже подбивают против воров пойти. Только мне эта война ни к чему.
– Что ж, понимаю, а фронтовики, думается, совсем не зря подымаются на воров. Стало мне на днях известно, что со следующим этапом в лагерь команда пожалует, чтобы блатных ломать и «сучью» власть устанавливать. Резня может случиться большая. Боюсь, ты в ней не уцелеешь, а потому есть у меня для тебя новость и хорошая. Хлопоты мои оказались не напрасными, и вот не далее как сегодня мне доставили бумагу о твоем освобождении. Так что иди, быстрее собирай свои манатки, товарищ бывший старший лейтенант, и отправляйся к семье… Завтра утром.
Ком подкатил к горлу. Вячеслав благодарно посмотрел на Осиповича, с трудом выдавил:
– Спасибо, товарищ полковник.
Он собирался покинуть комнату начальника лагеря, когда тот остановил его:
– Подожди. Давно хотел у тебя спросить. В сорок втором, когда на фронт ехали и я устроил обыск, это ты мне карты в карман подсунул?
Вячеслав улыбнулся.
– Начальник, я же с карманников начинал.
– Я так и подумал…
Вечером у Вечеслава состоялся еще один разговор. На этот раз с Угрюмым. Скворцовский решил сообщить ему о скором прибытии в их лагерь партии «разложенных воров».
Угрюмый внимательно посмотрел на Вячеслава.
– Благодарствую. До меня тоже слушок такой дошел. Только вот поведай ты мне, мил человек, из каких таких соображений поведал ты мне об этом и какой тебе с того будет резон?
Угрюмый говорил устало. Скворцовский про себя заметил, как сильно он сдал за последние годы, постарел, сгорбился, короткий ежик волос припорошила седина, лицо покрыла сетка морщин, глаза болезненные.
– Не хочу, чтобы снова люди гибли. Мало ли народа во время войны, да и здесь, в лагерях, богу души отдали. После того как мы здесь бандеровцев угомонили, порядок и тишина в лагере настали. Воры своё имели, остальные своё. Может быть, и в этот раз получится договориться. Миром бы все решить. Меня завтра освобождают, но я могу поговорить с фронтовиками…
– Не надо. Не договоримся. Я перед «суками» на колени вставать и нож целовать не буду и другим не дам. Ты и сам знаешь, ты ведь умный, а ещё правильный. Слишком правильный. Потому и вором не стал, а ведь мог бы высоко взлететь, Скворец. Теперь бывай, лети на свободу.
Эпилог
Скворец, купаясь в солнечных лучах, взлетал все выше, стремясь к голубой необъятной небесной дали, а затем повернул назад к стае. «Вот и мне пора», – подумал Вячеслав, натянув на голову шапку, поправил лямку вещевого мешка и широко зашагал по ухабистой дороге туда, где его ждал дом, семья и другая жизнь. Многое изменилось в ней за время его отсутствия. Страна смогла одолеть послевоенные трудности, отстроились города и веси, были восстановлены разрушенные предприятия и построены новые, у армии появилось атомное, а затем и ядерное оружие, советские военнослужащие принимали участие в войне в Корее. Многое изменилось, но многое осталось. Его названый отец когда-то мечтал, что люди станут лучше и добрее, особенно пройдя через ужасы минувшей большой войны, но этого не случилось, пороки в людях так и остались, осталась преступность, остались репрессии. За эти годы минуло «Ленинградское дело», «Дело врачей» и много других дел и делишек, за которые виноватые и невиновные люди отправлялись в лагеря. Вячеславу довелось оттуда вернуться.
Через двадцать дней, двадцать восьмого марта, будучи дома, из центральной газеты «Правда» он узнал об объявлении массовой амнистии. От супруги Зинаиды он узнал другую новость: их бывший сосед, майор Борис Светлоярцев, получивший к тому времени очередное звание полковника, прежде приложивший немалые усилия для того, чтобы Вячеслав оказался за решеткой, сам был осужден за хищения незадолго до его возвращения из места лишения свободы. Стало Скворцовскому известно и о том, где можно было найти Тоньку Песню, чтобы выполнить предсмертную просьбу Григория Дорофеева…
Вячеслав снял кепку, перекрестился, неспешно вошел в храм, погрузился в прохладную тишину и полумрак, озаряемый лишь тусклым сиянием мерцающих свечей и скупыми лучами солнца, проникающими через окна. Запах ладана и растопленного воска обволакивал, успокаивал, отгонял суетные мысли. Со всех сторон с потемневших от времени икон на него взирали скорбные и строгие лики святых. Вячеслав оглядел покрытые росписью своды и стены, взгляд зацепился за образ Христа Спасителя. Он был похож на образ, виденный им прежде в квартире обворованной старухи более десяти лет назад. Как и тогда, по его телу пробежали мурашки. Скворцовский перекрестился, начал молиться. Он не знал, как правильно надо это делать, не знал слов, какие надо было при этом произносить, но молилась его душа. Накопившиеся в ней угрызения совести, боль, сомнения теперь вырвались наружу, мысли тянулись к Богу. Вячеслав истово просил о прощении, о наставлении на истинный путь, благодарил.
Когда он закончил, оглянувшись, заметил стоявшую невдалеке опрятную женщину в повязанном по-старушечьи темно-синем платке. Присмотревшись, он с трудом узнал Антонину. Она тоже не сразу признала в нем лихого Славку Скворца. Сейчас перед ней стоял повидавший тяготы жизни мужчина, в темно-русых волосах которого появилась первая ранняя седина. Годы, проведенные на войне и в неволе, оставили следы на его теле, лице и в душе. Антонина подошла, встала рядом. Сунув руку в боковой карман пиджака, Вячеслав неторопливо достал серебряный крестик на кожаном гайтане, молча отдал женщине. Антонина подняла на него взгляд. Она всё поняла без слов. В уголках зеленоватых глаз блеснули слезинки. Скворцовский заметил, что от взгляда порочной Тоньки Песни не осталось ничего, сейчас он видел в ее глазах внутренний свет, свет, который ему только предстояло познать. Он ещё раз посмотрел на потемневшую от времени икону Христа Спасителя, на Антонину, развернулся, медленно вышел на церковный двор. Пономарь ударил в колокола. Торжественный звон волнами разлился по двору, по округе, устремился ввысь. Скворцовский задрал голову, придерживая рукой кепку, посмотрел на украшенные крестами купола и чистое голубое небо. Он не знал, что вскоре снова вернется сюда, чтобы обрести веру. Храм встретит его песнопением. Знакомый звонкий голос Антонины донесет до него слова молитвы:
Во царствии Твоем помяни нас, Господи,
Егда приидеши во Царствии Твоем.
Блажени нищи духом, яко тех есть царство небесное.
Блажени плачущий, яко тии утешатся.
Блажени коротции, яко тии наследят землю.
Блажени алчущии и жаждущии правды, яко тии насытятся.
Блажени милостивии, яко тии помиловании будут.
Блажени чистии сердцем, яко тии Бога узрят…