"Гордого разденут донага… надменного подвергнут оскорблениям… клеветника заставят умолкнуть, змея издохнет от яда своего…"
Пение канарейки оборвалось на страстной трели. Я поднял глаза на птичку. Ее крохотное горлышко еще дрожало.
– Джакопо, – медленно проговорил я, – когда мой брат был последний раз в Риме?
Джакопо составлял вычищенное серебро на поднос, чтобы отнести его в квартиру Альдо.
– В Риме, синьор Бео? – переспросил он. – Дайте подумать, в позапрошлое воскресенье – да, в следующее воскресенье будет две недели, в Вербное воскресенье. Он уехал в пятницу, чтобы ознакомиться с какими-то рукописями в Национальной библиотеке, и вернулся во вторник ночью. Он любит водить машину по ночам. В среду утром он здесь завтракал.
Джакопо понес серебро в квартиру Альдо, оставив дверь открытой. Я сел на кухонный табурет и уставился прямо перед собой. Альдо мог убить Марту.
Альдо мог проезжать мимо церкви и узнать ее в лежащей на паперти фигуре. Он мог выйти из машины, подойти и заговорить с ней. Пьяная, окончательно отчаявшаяся, она могла признаться ему. Он мог ее убить. Я вспомнил нож, который вчера вечером в герцогском дворце внезапно появился из его рукава, когда он разрезал веревки на руках Марелли. В Риме нож тоже мог быть при нем. Альдо мог зарезать Марту.
Я услышал шаги под окном. Перед входом они помедлили, затем направились к двери Джакопо.
– Армино? – позвал молодой голос.
Это был студент Чезаре. На нем были мое легкое пальто и шляпа, в руке он держал мой саквояж.
– Я привез с виа Сан Микеле твои вещи, – сказал он. – Джорджо и Доменико задержали синьору Сильвани в гостиной, донимая ее уговорами внести лепту в фонд университета. Она не знала, что я поднялся наверх. Я пробыл там не больше пяти минут. Я пришел, чтобы увезти тебя из Руффано.
Я тупо посмотрел на него. Его слова звучали полной бессмыслицей. Зачем мне уезжать из Руффано? От мыслей, которые занимали меня последние несколько минут, я почти онемел.
– Извини, – сказал Чезаре, – таков приказ Альдо. Утром он обо всем договорился. Если бы нам удалось тебя найти, мы уехали бы еще раньше.
– Мне казалось, – сказал я, – что на фестивале я буду исполнять роль Сокола?
– Теперь уже нет, – ответил он. – Я должен отвезти тебя в Фано и там посадить на рыболовецкое судно. Так было условлено. Альдо ничего не объяснил.
Как быстро мой брат все устроил. Неизвестно, когда он принял такое решение: вчера вечером после нашего внезапного расставания или позже. Чезаре тоже явно ничего не знал. Возможно, это и не имело значения. Возможно, вообще ничего не имело значения. Кроме того, что Альдо хотел от меня избавиться.
– Очень хорошо, – сказал я. – Я готов.
Я встал, Чезаре подал мне пальто и шляпу, и мы вышли из кухни. Перед входом в квартиру Альдо появился Джакопо с пустым подносом в руках. Увидев Чезаре, он кивнул ему и поздоровался.
– Я должен уехать, Джакопо, – сказал я. – Таков приказ.
Его лицо было непроницаемо.
– Нам будет вас не хватать, синьор Бео, – сказал он.
Я пожал ему руку, и он исчез в своих владениях. На улице стоял "альфаромео". Чезаре открыл дверцу и бросил мой саквояж на заднее сиденье. Я уселся рядом с водителем, и вскоре, выехав из Руффано, мы уже мчались по шоссейной дороге.
Второй раз за двадцать лет я покидал родной дом. Не как тогда, размахивая вражеским флажком, но все таким же беглецом, бегущим от преступления, которого я не совершал, возможно – Бог знает – выступая в качестве заместителя собственного брата. Отсюда мое изгнание, отсюда побег в Фано. Я заметал следы, подальше от Руффано, подальше от Альдо.
Я смотрел прямо перед собой: Руффано, уже скрытый окаймляющими его холмами, навсегда остался позади, слева тянулась коричневая земля, ощетинившаяся быстрорастущими побегами зерновых, такого же шафранового цвета, как платье Сокола. Дорога сворачивала, петляла, и вскоре за компанию с нами рядом побежала река, чтобы излить свои зеленовато-голубые, прозрачные воды в Адриатическое море, уже сверкающее в лучах апрельского солнца. Чем меньшее расстояние отделяло нас от Фано, тем большее отчаяние меня охватывало, тем большая досада и растерянность.
– Чезаре, – сказал я, – почему вы во всем следуете за Альдо? Что заставляет вас верить в него?
– Нам больше не за кем следовать, – ответил Чезаре. – Джорджо, Доменико, Романо и всем остальным. Он говорит на языке, который мы понимаем.
Так с нами никто никогда не разговаривал. Мы были сиротами, а он нас нашел.
– Как он вас нашел?
– Через своих старых друзей-партизан. Потом он через университетский совет добился для нас стипендий. Есть и другие, те, кто уже окончил университет и уехал, – они всем ему обязаны.
Мой брат делал это ради меня. Он делал это, думая, что я умер. И вот теперь, зная, что я жив, он меня прогоняет.
– Но если он все эти годы работал для университета и для таких, как ты, студентов, которым нечем платить, – настаивал я, – зачем он хочет уничтожить все это теперь, натравливая студентов друг на друга, инсценируя изощренные розыгрыши, последний из которых закончился смертью Марелли?
– Ты называешь это розыгрышами? – спросил Чезаре. – А мы нет. Элиа и Риццио тоже. Они научились смирению. Что касается Марелли, он умер, потому что пустился бежать. Разве в детстве священники тебя не учили? Кто ищет спасти свою жизнь, потеряет ее?
– Да, – ответил я, – но это совсем другое.
– Разве? – сказал Чезаре. – Мы так не считаем. Не считает и Альдо.
Мы приближались к окраинам Фано, по обеим сторонам дороги замелькали унылые, безликие, как коробки из-под торта, дома. Меня захлестнуло отчаяние.
– Куда ты меня везешь? – спросил я.
– В порт, – ответил Чезаре, – к рыбаку, бывшему партизану по имени Марко. Ты должен сесть на его судно, и дня через два он высадит тебя где-нибудь подальше, возможно, в Венеции. Тебе не надо ни о чем думать.
Дальнейшие инструкции он получит от Альдо.
В зависимости от того, подумал я, что известно полиции и удалось ли замести следы. Иными словами, насколько успешным оказалось бесследное исчезновение отсутствующего групповода Армино Фаббио.
Голубая вода бухты застыла в полной неподвижности, на белом, как перевернутая устричная раковина, пляже чернели фигуры ранних туристов. К новому сезону заново красили вытянувшиеся рядами тенты. До Пасхи оставалась еще неделя. От моря веяло пропитанным влагой воздухом. Слева тянулся канал.
– Вот мы и на месте, – сказал Чезаре.
Он остановил машину перед кафе на виа Скверо в нескольких метрах от кромки канала, где стояли на якоре рыбачьи лодки. За столиком сидел мужчина в выгоревших джинсах и с кожей, почерневшей от моря и солнца. Он курил сигарету, на столе перед ним стояла початая бутылка. При виде "альфа-ромео" он вскочил на ноги и подошел к нам. Мы вышли из машины, и Чезаре протянул мне пальто, шляпу и саквояж.
– Это Армино, – сказал он. – Капитан передает привет.
Рыбак Марко протянул мне огромную руку.
– Добро, добро пожаловать, – сказал он. – Буду рад видеть вас на борту моей посудины. Позвольте ваш саквояж и пальто. Мы совсем скоро взойдем на борт. Я как раз поджидал вас и моего механика. А пока выпьем?
Никогда прежде, даже в детстве, не переживал я с такой остротой чувства беспомощности перед судьбой, совладать с которой мне не дано. Я походил на тюк, сваленный у причала, перед тем как подъемный кран бросит его в недра корабельного трюма. Думаю, Чезаре мне сочувствовал.
– Выйдете в море, и все будет нормально, – сказал он. – Альдо что-нибудь передать?
Что я мог передать брату, кроме того, что ему и так было известно – то, что я сейчас делаю, я делаю для него.
– Скажи ему, что, прежде чем гордых раздели донага, а надменных подвергли оскорблениям, клеветника заставили умолкнуть и змея издохла от яда своего.
Для Чезаре эти слова были пустым звуком. Немецкую книгу переводил не он, а его товарищ Федерико.
Должно быть, в рукописях, которые мой брат просматривал в Риме, тоже приводились максимы герцога Клаудио.
– До свидания, – сказал Чезаре, – и желаю удачи.
Он сел в машину и тут же уехал. Рыбак Марко рассматривал меня с нескрываемым любопытством. Он спросил, что я буду пить, и я ответил, что пиво.
– Так вы младший брат Капитана? – спросил он. – Вы совсем на него не похожи.
– К сожалению, – ответил я.
– Он прекрасный человек, – продолжал Марко. – В горах мы плечом к плечу сражались с общим врагом. А теперь, когда ему надо сменить обстановку, он дает мне знать и приезжает на море. – Он улыбнулся и протянул мне сигарету. – Море сдувает всю пыль, все печали и заботы городской жизни. Вы и сами это почувствуете. Когда ваш брат приехал сюда в ноябре, он выглядел совсем больным. Пять дней в море – к тому же, заметьте, была зима, – и он выздоровел.
Официант принес мое пиво. Я поднял стакан и пожелал моему спутнику удачи.
– Это было после его дня рождения? – спросил я.
– Дня рождения? Про день рождения он ничего не говорил. Это было где-то на третьей неделе месяца. "Я пережил потрясение, Марко, – сказал он, когда приехал. – Не задавай мне никаких вопросов. Я с тобой, вот и все". Но в физическом плане с ним было все в порядке. Такой же, как всегда, и работал наравне с ребятами из команды. Правда, его что-то беспокоило. Может быть, женщина. – Марко поднял стакан, отвечая на мой тост. – Доброго здоровья, – сказал он. – И пусть все ваши заботы тоже останутся за бортом.
Я пил пиво, размышляя над словами Марко. Было совершенно ясно, что Альдо разыскал его после своего дня рождения и ссоры с Мартой. Наверное, напившись, как сказал Джакопо, она обрушилась на него с пылом истинной крестьянки – ведь многие крестьяне глубоко религиозны и щепетильны в вопросах нравственности. Наверное, она обвинила его в связи с замужней женщиной, и не какой-нибудь, а женой ректора. Брат пришел в ярость и выгнал Марту из дома. Но почему он говорил о потрясении?