Робин снова прислушалась к словам боцмана.
– Каждый торговец на берегу откармливает товар, как свиней для рынка. Невольники набираются сил, чтобы переплыть океан, а заодно хозяин убеждается, что они здоровы и не занесут на борт заразу. Здесь двадцать три барака, некоторые маленькие, человек на двадцать, а вон там – большие, как у «Гурона», где в клетках сидит по тысяче и больше лучших черных пташек. Мы уже поставили в трюме палубы и со дня на день готовились взять их на борт, но теперь…
Боцман пожал плечами, поплевал на мозолистые ладони и снова налег на весла.
– Натаниэль, ты христианин? – тихо спросила Робин.
– А как же, мэм, – гордо ответил Натаниэль, – самый что ни на есть.
– Как по-твоему, Господь одобряет то, что вы делаете с этими несчастными?
– Рубящие дрова и черпающие воду, мэм, как сказано в Библии, – так повелел им Господь, – усмехнулся бывалый моряк.
Столь гладкий ответ явно был вложен ему в уста, и Робин догадывалась кем.
Они достигли берега и двинулись вперед, возглавляемые Типпу. Робин шла посредине, сзади боцман нес саквояж.
Капитан Сент-Джон выбрал самое лучшее место, на возвышенности, в отдалении от реки. Бараки были построены добротно, с дощатым полом, приподнятым над землей, и крепкими крышами из пальмовых листьев.
Часовые с «Гурона» не покинули своих постов. Мунго Сент-Джон умел поддерживать дисциплину. Рабы были отобраны со знанием дела, хорошо сложенные и рослые. В медных кастрюлях булькала мучная похлебка, животы у чернокожих были полны, кожа блестела.
По указанию Робин людей выстроили в ряд, и она быстро осмотрела их. Некоторые легкие недомогания можно вылечить позже, но опасных симптомов не наблюдалось.
– Здесь мора нет, – решила она. – Пока еще нет.
– Идем дальше, – распорядился Типпу.
За пальмовой рощей стоял другой барак, на сей раз покинутый хозяевами. Рабы голодали и непонимающе отнеслись к внезапному освобождению.
– Вы свободны, – объявила Робин. – Возвращайтесь в свою страну.
Рабы сидели на корточках в грязи, тупо глядя на белую женщину. Похоже, они совсем потеряли волю к жизни и едва ли выдержат обратный путь по Дороге гиен, даже если пережили бы надвигавшуюся эпидемию. Робин с ужасом поняла, что без хозяев эти несчастные обречены на медленную смерть от голода и болезней. Уходя, работорговцы опустошили кладовые, и ни в одном из брошенных бараков не осталось ни чашки муки, ни горсти зерна.
– Мы должны их накормить! – воскликнула Робин.
– Самим не хватит, – хмыкнул Типпу.
– Он прав, мэм, – подтвердил боцман. – Если мы накормим этих, наши черные пташки умрут с голоду, а кроме того, это плохой товар, который и чашки муки не стоит.
В следующем бараке Робин решила, что наконец она нашла первых жертв мора: помещение было битком набито обнаженными людьми. Громкие стоны и плач рабов надрывали душу, от запаха разложения першило в горле.
Типпу вывел доктора из заблуждения.
– Китайские пташки, – проворчал он.
В первый момент Робин не поняла, но, склонившись над ближайшим телом, тут же резко выпрямилась. Несмотря на профессиональный опыт, на лбу выступил холодный пот.
Специальный указ китайского императора запрещал ввозить черных африканских рабов, если они не были лишены способности к воспроизводству. Император не хотел, чтобы чужестранцы доставили неприятности будущим поколениям китайцев. Работорговцы предпочитали оскоплять купленных рабов прямо в бараках, чтобы списать со счетов потери, прежде чем отправляться в дальний путь.
Операция выполнялась жестоко: на корень мошонки накладывался жгут, потом ее отсекали ударом ножа и прижигали рану раскаленным железом или горячей смолой. Болевой шок и последующее заражение крови убивали почти сорок процентов подвергшихся операции, но цена на выживших поднималась столь высоко, что работорговцы готовы были нести такие потери.
Робин брела по грязной тропе, обливаясь слезами. Страдание переполняло ее душу. Для этих несчастных уже ничего нельзя было сделать.
В следующем бараке, рядом с аукционным помостом, доктор нашла первых жертв мора.
Работорговцы ушли и отсюда. Полутемные бараки были набиты обнаженными людьми. Одни неподвижно сидели на корточках, другие лежали на мокром земляном полу, согнув колени и дрожа от озноба, не в силах подняться из лужи собственных нечистот. Бормотание и стоны наполняли воздух гулом – казалось, это жужжит рой насекомых.
Доктор притронулась к молодой девушке, почти подростку: кожа полыхала от жара, голова несчастной металась из стороны в сторону, изо рта вылетали бессвязные обрывки речи. Робин провела пальцами по обнаженному вздутому животу и нащупала под горячей кожей плотные бугорки, похожие на дробинки. Сомнений не оставалось.
– Оспа, – объявила Робин, и Типпу испуганно попятился. – Подожди снаружи, – велела она.
Помощник капитана поспешно выскочил из барака.
Робин взглянула в лицо боцману. Тот смотрел без страха – на морщинистой загорелой коже виднелось множество мелких ямок-шрамов.
– Когда? – спросила доктор.
– В детстве, – кивнул боцман. – Оспа убила мать и братьев.
– Принимаемся за работу, – распорядилась Робин.
В вонючей тьме мертвые валялись вперемежку с живыми, и на некоторых телах, горячих, как печка, болезнь уже расцвела пышным цветом. Узелки под кожей перерастали в пузырьки, наполненные прозрачной светлой жидкостью, а затем превращались в нарывы, которые лопались, выбрасывая струйку густого, как желток, гноя.
– Этот выживет, – указала Робин на мужчину, чьи открытые язвы уже покрылись корками. – Его кровь очищается.
Натаниэль крепко держал больного, а Робин сдирала корки шпателем и складывала в широкогорлую бутыль, в которой когда-то хранился порошок хинина.
– Возбудитель болезни здесь ослаблен, – горячо объясняла Робин, впервые в жизни замечая страх в глазах Мунго Сент-Джона. – Турки впервые использовали этот метод еще двести лет назад.
– Может, просто уплыть подальше? – Сент-Джон с отвращением взглянул на закупоренную банку, наполненную вязкой желтой массой с вкраплениями крови.
– Бесполезно. Инфекция уже на борту. – Робин твердо покачала головой. – Не пройдет и недели, как «Гурон» превратится в зловонный чумной корабль, переполненный умирающими.
Мунго отвернулся и подошел к борту. Он стоял, сжав одну руку в кулак за спиной – другая еще висела на перевязи, – и смотрел на берег, где среди мангровых зарослей виднелись крыши бараков.
– Не смейте оставлять здесь этих несчастных! – воскликнула Робин. – Они умрут с голоду, в одиночку мне их не прокормить. Вы за них в ответе.
Капитан взглянул на нее с любопытством:
– А если «Гурон» отчалит с пустыми трюмами? Вы собираетесь остаться на зараженном берегу, чтобы ухаживать за толпами обреченных дикарей?
– Конечно, – столь же горячо ответила Робин. Сент-Джон с уважением кивнул. – Если вы не хотите остаться из простой человечности, останьтесь хотя бы из корыстного интереса! – Ее голос звенел от презрения. – Тут человеческого скота на миллион долларов, и я спасу их для вас.
– Вы станете спасать их для рабской доли?
– Лучше рабство, чем смерть, – ответила она.
Мунго Сент-Джон отвернулся и стал медленно прохаживаться по юту, задумчиво нахмурившись и попыхивая длинной черной сигарой. Сизый табачный дым медленно рассеивался в неподвижном воздухе. Матросы «Гурона» следили за капитаном – одни покорно, другие со страхом.
– Так вы говорите, что сами подверглись этой… этой операции? – Он с опасливым отвращением взглянул на склянку, стоявшую на штурманском столике.
Вместо ответа Робин закатала рукав рубашки и показала хорошо заметный глубокий шрам на плече.
Капитан медлил в нерешительности, и она настойчиво продолжила:
– Я внесу вам не смертоносную форму болезни, которая передается по воздуху, а лишь ее ослабленный возбудитель, который потерял свою силу, пройдя через кровь другого человека.
– Значит, это не опасно?
Робин нахмурилась:
– Риск есть, но он в сто… нет, в тысячу раз слабее, чем если вы заразитесь через воздух.
Мунго Сент-Джон решительно рванул зубами левый рукав рубашки и протянул доктору руку:
– Давайте. Только, бога ради, сделайте это побыстрее, пока я не передумал!
Робин провела кончиком скальпеля по гладкой загорелой коже предплечья – вдоль царапины выступили крошечные капельки крови. Лицо капитана не дрогнуло, но, когда доктор опустила скальпель в бутылку и подцепила каплю мерзкой желтой гущи, Мунго побледнел и напряг руку, словно собирался ее вырвать. С видимым усилием он овладел собой и пристально следил, как Робин втирает гной в ранку.
– Теперь вы все! – хрипло скомандовал Сент-Джон разинувшим рты морякам. – Все до единого!
Помимо боцмана Натаниэля, на корабле оказалось еще трое переболевших оспой, чьи лица на всю жизнь остались покрыты мелкими рытвинами. Четверых помощников было недостаточно, чтобы ухаживать за тысячами рабов, и людей умерло гораздо больше, чем ожидала Робин. Возможно, эта форма болезни была особенно опасной или же чернокожие из глубины континента не обладали той же сопротивляемостью, что европейцы, чьи предки имели дело с оспой на протяжении многих поколений.
Робин с утра до вечера втирала в царапины гной, взятый у выздоравливающих, а с наступлением темноты работала при свете фонаря. Невольники подчинялись с тупым безразличием, которое доктору было неприятно наблюдать, хотя покорное повиновение значительно облегчало работу.
Реакция на прививку наступала через несколько часов: рука опухала, начиналась лихорадка и рвота. Доктор ходила в соседние бараки собирать новые порции гноя с тел несчастных, которые пережили оспу, а теперь умирали от голода и небрежения. Ей пришлось смириться с тем, что сил и времени хватит лишь для невольников «Гурона», и не обращать внимания на крики и мольбы умирающих, по лицам которых струился гной из лопнувших оспин.
Даже в своем бараке, работая впятером день и ночь напролет, они уделяли каждому из невольников лишь мимолетное внимание, причем только в период наиболее острой реакции на прививку. Раз в день невольники получали немного холодной кашицы из муки и кружку воды. Выздоравливающим приходилось самим заботиться о себе, ползти к ведру за водой или глотать комки каши из кучек, которые Натаниэль раскладывал на деревянных плошках между рядами лежащих тел.