– У меня есть средства, – серьезно произнес Клинтон Кодрингтон. – Еще будучи гардемарином, я всегда откладывал часть жалованья, а в последние годы мне везло с призовыми деньгами. Вместе с наследством, полученным от матери, это позволит мне достойно содержать жену.
Они присутствовали на званом обеде в резиденции португальского губернатора, и знаменитое «Винью верде», молодое вино, сопровождавшее трапезу из сочных даров моря и безвкусной жилистой говядины, придало Клинтону храбрости. Он предложил Робин перед возвращением на корабль осмотреть столицу португальских владений на восточном побережье африканского континента. Изрядно потертый экипаж губернатора громыхал по разбитым дорогам, покрытым помоями, льющимися из переполненных сточных канав. Следом увязалась шумная стайка оборванных детишек: они бежали, пританцовывая, стараясь угнаться за костлявым мулом, тащившим экипаж, и протягивали за милостыней грязные ручонки с розовыми ладонями. Солнце жгло невыносимо, но еще невыносимее была вонь.
В конце пути Кодрингтон с облегчением помог Робин выйти из коляски, бросил в грязь пригоршню медных монет, чтобы отвлечь попрошаек, и поспешно укрылся со своей спутницей в прохладном сумраке католического собора. Это было самое величественное здание в городе – стройные башни и шпили торжественно возвышались над окружающим скоплением лачуг.
Впрочем, и здесь Робин оказалось непросто сосредоточиться на признаниях Клинтона. Вокруг пестрели всевозможные папистские атрибуты: грубо размалеванные идолы, святые и непорочные девы, аляповатые краски, пышная позолота. Всепроникающий запах ладана и мерцание множества свечей отвлекали, хотя капитан говорил как раз то, что ей хотелось.
В то утро у нее случился внезапный приступ рвоты, и легкая тошнота давала о себе знать даже теперь. Как врач, Робин хорошо понимала, что это значит, и, готовясь к визиту в замшелый губернаторский дворец, решила, что пора брать инициативу в свои руки. Время поджимало.
Когда Зуга еще жил у дяди Уильяма в Кингс-Линне, она как-то нашла на письменном столе среди военных трактатов дешевый бульварный роман весьма сомнительного содержания. Украдкой пролистав его, Робин узнала, что женщины часто соблазняют мужчин, и наоборот. К сожалению, автор не дал подробного описания самого процесса. Она не была уверена, можно ли делать это в экипаже и нужно ли по ходу дела что-нибудь говорить, но Клинтон решительным объяснением избавил ее от необходимости экспериментировать. Однако радость была несколько омрачена, поскольку перспектива соблазнения успела приобрести немалую привлекательность.
Кодрингтон заговорил снова, и Робин с внимательным выражением на лице приготовилась подбадривать кавалера кивком или жестом.
– Хоть я и не имею влиятельных друзей, мой послужной список позволяет надеяться, что жалованье останется высоким. Пускай это прозвучит нескромно, однако я уверен, что к пятидесяти годам, а то и раньше, подниму над своим кораблем вымпел командующего эскадрой.
Так похоже на него: строить планы на двадцать пять лет вперед. Робин с трудом подавила раздражение – она предпочитала жить настоящим или по крайней мере ближайшим обозримым будущим.
– Хочу отметить, что супруга адмирала занимает высокое общественное положение, – самодовольно продолжал Кодрингтон.
Раздражение в душе Робин разгоралось сильнее. Она сама стремилась завоевать положение в обществе – как борец с работорговлей, специалист по тропической медицине, знаменитый автор книг об Африке!
Не сдержавшись, она заметила мягко и кротко:
– Женщина может и сама делать карьеру, не только быть женой.
Клинтон чопорно выпрямился.
– Место жены – дома, – заученно произнес он.
Робин хотела было возразить, но удержалась. В ее положении лучше не спорить.
Клинтон продолжал, ободренный ее молчанием:
– Для начала обзаведемся маленьким уютным домиком – в Портсмуте, рядом с гаванью. Конечно, когда появятся дети, подыщем более подходящее жилище…
– Вы хотите детей? – все так же кротко спросила она, но щеки ее вспыхнули.
– О да, конечно. По одному в год.
Робин вспомнила свою работу в кварталах бедноты и бледных неряшливых женщин в окружении бесчисленного потомства: на руках, у ног и следующий непременно на подходе. Она невольно содрогнулась.
– Вам холодно? – забеспокоился Клинтон.
– Нет-нет, пожалуйста, продолжайте.
Робин почувствовала себя в ловушке и уже в который раз прокляла жалкую роль, навязываемую обществом женскому полу.
– Мисс Баллантайн… доктор Баллантайн… я вот что хочу сказать… вы окажете мне великую честь, если согласитесь стать моей женой.
Теперь, когда главные слова были наконец произнесены, она вдруг почувствовала растерянность и смутилась вполне искренне.
– Капитан Кодрингтон, это так неожиданно…
– Не вижу причин. Мое восхищение вами очевидно, а в тот день вы дали мне надежду… – Он запнулся, потом торопливо закончил: – Вы даже позволили вас обнять!
Робин с трудом сдержала смех – знал бы он, какие планы она строит! – и спросила торжественно, под стать Клинтону:
– Когда же вы планируете свадьбу?
– Ну, по возвращении в…
– На Занзибаре есть британский консул, – поспешно заметила Робин. – Вы ведь направляетесь туда, правда? Он может совершить церемонию.
Лицо капитана расплылось в счастливой улыбке.
– О, мисс Баллантайн, значит… могу ли я…
Он шагнул к ней, и перед внутренним взором Робин как наяву вспыхнула картина: крошечный домик в Портсмуте, битком набитый маленькими светловолосыми копиями Кодрингтона. Она отшатнулась.
– Мне нужно подумать.
Капитан остановился, лицо его помрачнело.
– Разумеется, – выдавил он.
– Речь идет о перемене всей моей жизни, крушении планов. Экспедиция… Это трудное решение.
– Я готов ждать год, даже больше! – воскликнул Клинтон. – До конца экспедиции, сколько угодно!
У Робин что-то екнуло внутри.
– О нет, мне нужно всего несколько дней. – Она взяла его за руку. – Я дам ответ до прибытия в Келимане, обещаю.
Шейх Юсуф тревожился. Уже девятый день большая дхоу стояла вблизи берега, ее косой треугольный парус на длинной рее безжизненно обвис. Море за бортом было бархатисто-гладким, а долгими безлунными и безветренными ночами пылало фосфорическим пламенем. Ни малейшая рябь не тревожила поверхности воды. Корабль стоял без движения, словно вкопанный в землю.
Шейх владел целым флотом торговых судов, и за сорок лет избороздил весь Индийский океан. Он знал назубок каждый остров, каждый мыс и все особенности прилива на любом побережье, изучил пути великих течений, как кучер почтовой кареты – все повороты и рытвины на дороге между станциями. Юсуф мог обходиться без компаса и секстанта и, ориентируясь лишь по небесным светилам, преодолевал тысячи миль в открытом океане, чтобы достичь великого Африканского Рога или побережья Индии, а потом вернуться на остров Занзибар. За все сорок лет он не припоминал случая, чтобы в это время года муссон прекратился на восемь дней подряд. Этот ветер всегда дул с юго-востока – ежедневно, еженощно, час за часом.
С таким расчетом шейх и взял груз, собираясь разгрузиться на Занзибаре не позже чем через шесть дней. Само собой, потери неизбежны, но все было учтено. Самое меньшее десять процентов, а чаще двадцать, тридцать – приемлемо, сорок – возможно, но даже при потере половины груза плавание приносило прибыль.
Но теперь… Юсуф поднял глаза к верхушке мачты, откуда неподвижно свисал пятнадцатифутовый алый стяг занзибарского султана, возлюбленного Аллахом, правителя Омана и обширных земель в Восточной Африке. Флаг полинял и пропитался пылью, как и парус, пройдя вместе с ним уже полсотни таких рейсов. Позади были штили и ураганы, палящее солнце и тропические ливни. Золотая арабская вязь на алом полотнище едва читалась. Шейх давно потерял счет, сколько раз знамя снимали с мачты и несли во главе вооруженной колонны в глубь земли, припавшей к горизонту, сколько раз длинный стяг змеился на ветру, когда корабль проходил под стенами крепости Занзибара…
Шейх с усилием согнал дремоту. Старость берет свое. Он приподнялся на груде подушек и дорогих ковров, расшитых шелком и золотом, и посмотрел вниз. Матросы валялись как мертвецы в тени паруса, обмотав головы грязными бурнусами, спасаясь от жары. «Пусть лежат, – подумал он, – смертным остается только ждать. Все в руках всевышнего».
– Нет Бога, кроме Аллаха, – пробормотал Юсуф, – и Магомет пророк его.
Что толку спорить с судьбой? Что толку бранить ее или молиться? На все воля Аллаха. Аллах велик.
И все же… Такой выгодный груз попался впервые за тридцать лет, и так дешево! Триста тридцать черных жемчужин, идеально сложенных… И молодых, ни одной старше шестнадцати лет, Аллах свидетель! Все из неведомого народа, живущего где-то далеко на юге, где Юсуф никогда не бывал. Лишь в этом году он услышал о новом источнике черного жемчуга за Дьявольскими горами, откуда еще никто не возвращался.
Новые люди – совсем не то, что худосочный народец Озерного края. Самый выгодный товар: стройные, высокие и сильные, лица круглые, как полная луна, зубы белые и крепкие…
Шейх Юсуф клюнул носом, склонившись над кальяном. Вода в чаше тихо булькала, дым медленно поднимался кверху, белая борода в уголках рта окрасилась желтым. С каждой затяжкой шейх ощущал, как восхитительное забытье наполняет дряхлое тело, смягчая холод старости, все больше остужающий кровь.
Уши резанул пронзительный вопль, перекрывая тихий гул, который обволакивал дхоу, день и ночь поднимаясь из невольничьего трюма. Юсуф вынул изо рта мундштук, запустил пальцы в спутанную белую бороду и наклонил голову, прислушиваясь. Вопль не повторился. Возможно, это был последний крик одной из его прекрасных черных жемчужин.
Шейх вздохнул. С каждым днем штиля гул из-под палубы доносился все тише. Его громкость позволяла с хорошей точностью прикинуть потери: утрачена половина, не меньше. Еще четверть погибнет в пути на Занзибар, многие умрут и после высадки. Рынок примет лишь самых крепких, да и тех придется долго лечить.