Обнаруженные опергруппой плоскости и фюзеляжи самолетов резать не надо. На станцию Рослау отправлен товарный спецсостав № АЛ/1403 со взводом охраны ГУКР “Смерш”, который должен быть загружен указанной продукцией, а также иной, которая может быть обнаружена.
Обращаю ваше внимание: главной задачей опергруппы являются: поиск и отправка в СССР изготовленных двигателей Jumo-004 и Jumo-012 и документации на них для реактивных самолетов конструкций фирмы Юнкерса; обнаружение изготовленных образцов, макетов реактивного бомбардировщика Ju-287 и документации на него.
Прошу ускорить разыскные работы по сотрудникам заводов Юнкерса в Дессау, Рослау и других центрах авиастроения.
«Барышников все же голова. Ясно, лаконично, просто. Теперь хоть задачи понятны», — думал Савельев, заново перечитывая документ. Он хотел позвонить Снигиреву, дать распоряжение насчет погрузки плоскостей и фюзеляжей, но вспомнил, что тот уехал в штаб 52-й армии выяснять о поляках. Дежурный офицер доложил, что никого из заместителей на месте нет. Тогда Савельев вызвал майора Лобова, инженера-испытателя из НИИ ВВС. «Все равно вся трофейная техника к ним в институт на испытание пойдет. Вот пусть и руководит погрузкой».
Лобов выслушал приказ и уже хотел просить разрешения отбыть, но Савельев задержал его, попросив составить компанию почаевничать.
— Сергей Васильевич, скажите, а какая авиационная техника все же лучше, наша или немецкая?
Лобов настороженно взглянул на начальника из-под густых седых бровей и опустил глаза. Он молчал, будто и не слышал вопроса. Лобов был стреляный воробей, пережил, сам удивлялся как, трех начальников НИИ ВВС. В тридцать седьмом расстреляли комкора Лаврова, через год — комдива Бажанова, в сорок втором — генерал-майора авиации Филина. А сколько вслед за ними исчезло начальников отделов, ведущих инженеров и испытателей, никто уже и не помнит. Он поднялся, одернул гимнастерку и спросил:
— Разрешите идти, товарищ подполковник?
Савельев улыбнулся, жестом усадил майора на место и придвинул к нему стакан крепкого чая в серебряном подстаканнике и плетеную корзинку с печеньем.
— Уж поверьте, дорогой Сергей Васильевич, не провокатор я, а физик-оптик. Поэтому искренне желаю понять принципиальные отличия советских боевых самолетов от немецких. Центр ставит задачу добыть двигатели Jumo-004 и Jumo-012, найти реактивный бомбардировщик Ju-287. Как человек военный, я буду исполнять приказ и выполню его во что бы то ни стало. Но как профессиональному физику мне интересно: зачем нам нужна эта техника, что, мы сами не можем подобное сконструировать и создать?
Слова начальника, видимо, убедили Лобова. Вообще ему нравился Савельев. Молодой, высокий, красивый, вся грудь в орденах, говорят, в начале войны во фронтовой разведке служил, а это многого стоит. Савельев, безусловно, интеллигентен, обладает хорошей речью, не кричит на подчиненных, не кичлив, не злопамятен. Но упрям и требователен. Попивая чай мелкими глотками, он начал:
— Видите ли, Александр Васильевич, в нашем НИИ испытывались абсолютно все немецкие самолеты, как довоенные, по просьбе германского правительства, так и трофейные. Изучение этой техники привело сотрудников института к некоторым, я бы сказал, неутешительным для нас выводам. За эти выводы многие, очень многие лишились жизни, а другие гниют в лагерях.
— Но ведь сейчас, насколько мне известно, с этими выводами знакомы руководители партии и страны?
— Да, знакомы. Так вот, в конструкции немецких самолетов огромное внимание уделялось упрощению эксплуатации боевых машин в полевых условиях и удобству выполнения боевых задач. В этих целях немцы широко применяли автоматы для облегчения работы летчиков: автомат входа в пике и выхода из него, автомат установки горизонтального курса, автомат торможения закрылками при снижении скорости до определенного уровня. Конструкторы не ограничивались замечаниями летчиков-испытателей, они ездили в строевые авиационные части, беседовали с летчиками, выясняли у них нюансы, спорили с ними. В итоге всегда рождались идеи, направленные и на совершенствование боевых машин, и на создание более комфортных условий пилотам воевать на этих машинах.
В кабинет вошел дежурный офицер:
— Простите, товарищ подполковник, вы просили напомнить, у вас сегодня встреча с немецким инженером.
Савельев поглядел на часы, десять тридцать семь, встреча в полдень. Еще есть время. Он попросил Лобова продолжать.
— Немцы совершили, если так можно сказать, революцию в авиастроении. Они довели до совершенства унификацию стандартных образцов вооружения, оборудования, агрегатов, деталей, материалов. По сути, в разных фирмах производство разных истребителей, бомбардировщиков, разведчиков осуществлялось из одних комплектующих. Вы можете себе представить, насколько это упрощало проектирование, производство, эксплуатацию, снабжение и обучение летно-технического состава авиации?
— И экономило время и финансовые ресурсы?
— Абсолютно верно. Кроме того, все их машины отличались несравнимыми запасами устойчивости, следовательно, и безопасности полета, живучести самолета. И поэтому значительно упрощалась техника пилотирования. Заметьте, все их машины были обеспечены фибровыми протектированными бензобаками, в том числе при расположении топлива в плоскостях, то есть в крыльях. А значит, живучесть самолета еще больше возрастала.
— Это значит, что при попадании снарядов и пуль в бензобаки горючее не загоралось?
— Точно! Во всех их самолетах, даже в силовых элементах конструкции машин, массово использовались литые детали из магниевых сплавов, современные полимеры, клееные и керамические материалы. А что со связью? Вы помните, когда наши истребители стали поголовно обеспечивать радиосвязью, нет? Ну и слава богу. До сих пор не все машины радиофицированы. У немцев уже в тридцать девятом не было ни одного боевого, транспортного, учебного и спортивного самолета, не оборудованного радио. Это было просто запрещено! Все их самолеты обеспечивались высоконадежными аэронавигационными приборами, бомбардировщики уже давно летали с автоматом «автопилот», а с сорок второго года на них стали устанавливать отличные радары. Зачем вы записываете? — с подозрением спросил Лобов.
— Да не беспокойтесь вы. Я делаю пометки для себя, некоторые термины записываю, я ведь профан в авиации. Продолжайте.
— Если кратко, я все сказал. Нет, вот еще что. Поглядите, насколько их машины превосходили наши в удобстве эксплуатации, в наземном техническом обслуживании. — Лобов достал из нагрудного кармана гимнастерки маленькую записную книжку, нашел нужную страницу. — На снятие винта Ju-88 в полевых условиях немцы тратили четыре минуты, винта нашего СБ — час. На демонтаж двигателя у них уходило полтора часа, у нас — четыре с половиной. Установка двигателя отнимала у немцев три часа, а у нас целых десять! Вот и попробуйте найти ответ на ваш вопрос, Александр Васильевич. Нас спасали несколько факторов: аскетическая простота боевых машин, относительная дешевизна их производства и, следовательно, все нараставшее положительное соотношение произведенных и потерянных самолетов.
Этот сухарь, каким казался майор Савельеву, имел горячее сердце, а главное — обширные знания. «Буду про себя держать его в советниках. Толковый мужик».
— Спасибо, товарищ майор, очень вам благодарен. Если позволите, можно к вам обращаться за помощью?
Лобов поднялся, сделал легкий поклон:
— Сочту за честь, товарищ подполковник.
На встречу с главным инженером судостроительного завода в Рослау Йоханом Бурхольдом Савельев взял только переводчицу, лейтенанта Величко, белокурую красавицу лет тридцати. Она упросила начальника разрешить ей ехать в штатском, очень, видимо, хотелось покрасоваться перед офицерами и немцами своей безукоризненной фигурой. Появившись перед Савельевым, уже выходившим на улицу, Величко в летнем платье без рукавов и с глубоким декольте, в элегантных босоножках, сделала книксен и спросила томным голосом:
— Ну как я вам, товарищ подполковник?
Савельев бесцеремонно оглядел ее снизу вверх и, улыбнувшись, ответил:
— Лучше не бывает. Поехали.
На ступеньках крыльца Савельев лоб в лоб столкнулся со старшиной Кулешовым, разодетым, словно на парад: в новом мундире со всеми орденами и медалями, в синих офицерских галифе и офицерских же хромовых сапогах. Бросив острый оценивающий взгляд на переводчицу, доложил, вскинув руку к козырьку фуражки:
— Товарищ подполковник, старшина Кулешов прибыл в ваше распоряжение для прохождения службы.
Савельев схватил старшину в охапку, трижды расцеловал.
— Здорово, брат, Кулешов! Рад снова видеть тебя. Честно скажу, скучал. Готов к работе?
— Так точно, товарищ подполковник, готов. Машину принял. Кто такая? — Он скосил глаза на лейтенанта Величко.
— Лейтенант, переводчица.
Все трое направились к стоявшему рядом «виллису», надраенному Кулешовым до блеска по случаю приезда. Тут Савельева окликнул подбегавший зампотылу майор Кубацкий:
— Товарищ подполковник, докладываю: шифрограмму о литерном составе получили, я распорядился начать погрузку фюзеляжей и плоскостей на наши грузовики и под охраной потихоньку двигаться к железнодорожной станции.
— Молодец, Михаил Иванович. Я вам в помощь майора Лобова выделил. Пусть проследит за погрузкой. Он лучше нас знает, как грузить, чтобы не помять изделия. Буду в штабе часа через два.
Пока офицеры говорили, Кулешов тяжелым взглядом окинул переводчицу. Та удобно разместилась на заднем сиденье, закинув ногу на ногу и разметав руги по спинке сиденья. Кулешов подошел к ней сбоку и прошипел:
— Слышь, ты, кукла, сядь нормально. И не вздумай пялить бельмы на подполковника, он женат.
— Да как вы смеете, — встрепенулась переводчица, задыхаясь от возмущения, — как вы смеете так говорить с офицером?!
— Я тебя предупредил, потом не обижайся.