было. Остановился перевести дух, пытаясь вспомнить хоть что-то, но почувствовал удар в спину: учитель в меня врезался. Я посмотрел на него, театрально подняв палец, неожиданно даже для себя произнёс: «Ладно, разберусь», — и поторопился дальше.
— Да за что ж ты мне достался? — бубнил в спину учитель. — Разберётся он. Так разберётся вечно, что потом никто разобраться не может.
Наконец, остановившись возле огромных полупрозрачных дверей, я повернулся. Все ученики нервно разгуливали неподалёку от своих дверей, изредка переговариваясь друг с другом. Кто-то, глубоко вздохнув, обречённо шагал за дверь. Я слегка коснулся своей, но, почувствовав покалывание в ладони, убрал от неё руку. Снова посмотрел в толпу и только сейчас увидел, что меня в эту минуту пришли поддержать все мои лучшие друзья. Они находились за пределами этой площади, но каждый, я это знал, — каждый мысленно обнимал меня и желал мне удачи. В этот раз я иду один.
— Ничего не забыл? — снова спросил меня учитель. — В этот раз будет очень тяжело, но если ты справишься… Да верю я, что ты справишься, но… Не игнорируй мои подсказки, очень прошу.
Я крепко обнял учителя и подошёл к двери, её створки приоткрылись, и я шагнул в свет, который пробивался сквозь туман.
— Ну, удачи, — откуда-то издалека услышал я голос учителя и зажмурился.
Рождаться — всегда страшновато.
А они помнят
Ты помнишь, как последний луч солнца спешил окрасить в розоватый цвет всё, к чему прикасался? Будто желая убедиться, что всё хорошо, оглядываясь ещё и ещё раз, он уходил в облака, провожаемый пением никак не засыпающих птиц. Ты помнишь, как тщательно брал в свои зелёные лапы каштан свечи из цветов и потом бережно укрывал их от дуновения ветра и радостно подставлял их дождю и солнцу? Или помнишь, как молчаливо надевали свою фату яблони и вишни? А помнишь? Помнишь тот клён, который, будто смеясь, посыпал тропинку к дому своими резными разноцветными листьями? Или помнишь, когда зима по-хозяйски расстилала белые простыни и тщательно следила, чтобы снежинки как можно ярче отражали свет луны и как можно веселее играли на солнце? Ты помнишь? А они все тебя помнят. Помнят, как их не замечали, как пробегали мимо них, тщетно перебирая ногами километры серого асфальта… Они помнят, как их не видели.
Скажи, ты же помнишь, что люди от рождения слепы?
Научись теперь слушать и слышать…
И тут обманули…
Я ещё тот сладкоежка. А у нас тут неожиданно появилась халява, один известный завод поставляет свою молочную и кисломолочную продукцию по ценам в три раза ниже рыночных. Угадайте, что происходит? Правильно. Все стали вдруг любителями и ценителями вышеупомянутых продуктов. Я тоже не исключение. Имунеле, йогурты, напитки — закупаются пакетами. Как известно, всё равно среди огромного количества наименований вскоре появляются фавориты, и ты стараешься урвать именно их.
«Вскармливайте своё внутреннее дитя», — где-то услышал я и перешёл с серьёзных продуктов «for men» на детские агушки и прочие вкусняшки. Сегодня увидел детский йогурт «Чудо-детки». «Надо», — сказал мой внутренний ребёнок, и я с ним безоговорочно согласился. Купил.
Несмотря на правящее внутри меня дитя, я сам управляю небольшим коллективом людей, которые любят — нет, которые не любят работать, что приводит к определённым последствиям и выходам меня из себя.
Собрал совещание, чтобы отругать нерадивых, что я и начал делать, старательно изображая боль и страдание на измученном несправедливым отношением к себе лице. Но изображать страдание тогда, когда желудок начал орать громче тебя, как-то не комильфо. Вот тут-то я и вспоминаю про «Чудо-деток» и, не прерывая своей пламенной речи, шлёпаю к холодильнику за спасением. Привыкшие к тому, что «Давид тоже человек», люди никак не реагируют. Достав пакетик йогурта из холодильника, решаюсь наконец почитать, что на нём написано. А написано на нём «йогурт-непроливайка», что я и произношу торжественно громко, переворачивая этот пакетик, не забыв потрясти. Этот непроливайка волшебным образом оказывается на полу, на мне и ещё на ком-то из совещающихся.
С глубоким разочарованием в голосе произношу: «Ну вот. И тут обманули», — и начинаю неистово оттирать этот йогурт с брюк. Замечаю какое-то шевеление и поднимаю глаза. Последним, кого я увидел, это был главбух, который, почему-то согнувшись пополам, вприсядку покидал кабинет.
В конце концов совещание пришлось отменить, потому что у насмеявшихся людей настроение поднялось до предела, и я не имел права его портить (причём, хихикая взахлёб, изображать страдание уже не получится). Уходя сегодня домой, я заметил, что каждый сидел на своём рабочем месте, несмотря на то, что рабочий день закончился. А вечно хмурый главбух, помахав мне рукой, крикнул, улыбаясь: «Спасибо!» Сегодня я лишний раз убедился, что ребёнок живёт внутри каждого. Просто иногда давайте ему поиграть!
Спасибо непроливайкам:)
Слова
А ты однажды приходишь к человеку, а его нет. Как так — нет? Вот только что был, а теперь его — нет? А теперь его нет. А ты вдруг садишься и среди тонны сказанных друг другу слов пытаешься наковырять хотя бы парочку живых. Перебираешь эту гору хохочущих, плачущих, скрипящих, шаркающих и молчащих слов и понимаешь, что на самом деле это просто слова. Всё, что осталось, — это слова и огромная, зияющая пустота в сердце, которую снова будешь пытаться заполнить словами. Мёртвыми словами. Ты осматриваешься и видишь миллиарды людей, которые бережно укладывают какие-то слова в сердце и, изображая немыслимую радость, медленно плетутся по дороге жизни, опустив голову и плечи. Боже! Они даже молятся словами! И тебе становится досадно, что на самом деле словами раны не клеятся, дорога легче не становится и слёзы ими не вытираются. Ты взбираешься на гору мёртвых слов — единственное, что тебе осталось от людей, которых больше нет, и единственное, что осталось от тебя, когда тебя тоже больше не стало.
Принц
Её ресницы дрогнули, и она оторвала взгляд от книги. Мечтательно посмотрев на небо, она вздохнула и снова погрузилась в тот нереальный мир, о котором читала.
— Девушка, позволите? — услышала она вдруг и повернула голову. — Я ваш принц, простите, что без коня. — Она пристально посмотрела на него.
Да уж, ничего себе — принц. Неопрятно одет, в разных ботинках, спутанные грязные волосы и пятидневная щетина. Она нахмурилась, увидев, что транспорт её принца — вообще инвалидная коляска. Не скрывая отвращения, она отодвинулась подальше от принца и снова попыталась читать.
— Ну, девушка! — попытался коснуться её руки инвалид.
Она громко фыркнула и отдёрнула руку.
— Знаешь что, принц! — недовольно произнесла она. — Катился бы ты отсюда, пока полицию не позвала. Инвалид недоделанный! Да лучше бы такие, как ты, ещё при рождении сдыхали! — Она стремительно ринулась прочь.
Проходя мимо позолоченного «роллс-ройса», она невольно заглянула в окно. В нём сидел молодой парень, который даже не обратил на неё внимания.
«Эх, — подумала она, — ну почему настоящие принцы мимо, а ко мне…» — Она скорчила брезгливую гримасу и двинулась прочь, сжимая в руках роман о том, как обычную девушку полюбил принц.
Инвалид, проводив девушку взглядом, горько вздохнул и направил свою коляску к проезжей части. Подъехав к позолоченному «роллс-ройсу», он постучал в окно водителя. Сидящий за рулём парень засуетился и скоро открыл дверь.
— Как всё прошло, сэр? — уважительно обратился он к инвалиду, помогая ему встать.
— Эх, Вадик, — произнёс «инвалид». — Жестокая правда жизни — принцы без денег и коня дамам не нужны. — Он горько улыбнулся и уселся на заднее сиденье своего позолоченного «роллс-ройса». Подняв взгляд на своего водителя, он скомандовал:
— Давай к маме, Вадик. Это единственная женщина, для которой, и будучи старым пропойцей, я останусь её маленьким принцем.
Граница
Сегодня видел сон.
Есть линия, где заканчивается владение человека и начинается линия жизни. Природа.
Мне снилось, что я стою у окна, а за ним, осторожно ложась на верхушки зданий и любуясь на своё отражение в окнах, играет закатный луч солнца. Между фасадов редких зданий, словно зеркало, замерло озеро. В его гладь смотрелось сине-чёрно-красное небо. Сейчас на нём не было ни облачка. Только красный диск засыпающего солнца. Спокойного засыпающего солнца. Я беру в руки телефон и фотографирую. Беззвучно. Боюсь спугнуть этот мир лишним шорохом. Затем, еле дыша, иду к другому окну. То же зеркало озера теперь смотрит в темнеющее небо, лишь верхушки деревьев всё ещё касаются лучей засыпающего солнца, окрашивая свою густую листву в ярко-оранжевый цвет. Солнца диск уже скрылся за застывшими телами зданий, и тёмное-тёмное небо сменило палитру красок на чёрный и зажгло одну яркую звезду. А дальше, за гладью озера, на линии горизонта, проступала голубая линия синеющего неба, будто бы уже занимался рассвет.
«А ведь свет никогда не гаснет», — пронеслось у меня в голове и разлилось по телу криком утренних птиц, возвращая меня в этот пробуждающийся мир.
Сегодня утром я точно понял, что солнце не гаснет даже ночью и я должен его догонять.
Всем добра.
С любовью, ваш Догоняющий Солнце.
Карлсоны здесь долго не живут. Не выйдешь из моды
«Здравствуйте, господа законодатели моды. Пишу вам претензионное письмо с целью воззвать к справедливому отношению к тому, что много лет до вас, дорогие мои законодатели, являлось неотъемлемой частью этой самой моды. Скажите, как так получилось, что я вдруг вышла из моды? Не просто вышла, а мне не осталось там места даже в качестве раритета или музейного, скажем так, экспоната? А ведь были времена, друзья мои, что сначала взывали ко мне — как это будет смотреться с моей точки зрения и тому подобное, а сейчас…»
— Совесть, милая. Опять пытаешься достучаться до людей? Ты же знаешь, они к тебе давно глухи. Пошли лучше чаю попьём, я плюшек с корицей напёк.