— Тебе нужно чем-то заняться, — сказала Инга, — хоть чем-то, пусть даже чепухой. Делай что-нибудь. Приведи в порядок свои свитеры. Разбери колготки. Выгреби все из всех ящиков и сложи все по-новому. Иначе ты погибнешь.
— Погибну? — спросила я.
— Да, — ответила Инга, — а у тебя есть еще возможность выжить.
Но предписанная Ингой терапия только еще больше утомила меня. Каждое движение приводило меня на грань полного истощения, и кровать, как единственное прибежище, приобретала все большее значение в моей жизни. Я знала, что это плохо, но ничего не могла поделать с собой. Многие часы я проводила между подушками, иногда скидывая с себя одеяло, под которым мне становилось слишком жарко, потом вновь, дрожа от холода, натягивала его до подбородка. Чтобы не разоблачить себя перед Ингой, я клала на ночной столик рядом с собой давно прочитанные книги, а вечером, когда она приходила, докладывала ей об их содержании. С врачом я вела себя покорно и делала вид, что полностью согласна с его предписаниями, обманывая его своим показным оптимизмом. Порошки, которые он мне прописывал, я бросала в унитаз — каждый день всю дневную дозу. Я методично загоняла себя в хаос. «Погибнуть — это нечто другое», — сказала Инга. Хорошо, я достигну этого «другого».
Юрген, так чудно загоревший на Карибских островах, иногда навещал меня. Я прогоняла его, отмахивалась от него руками, но он был настойчив и появлялся снова и снова. Однажды, видимо из-за своего загара, он вдруг попал в моих воспоминаниях в один из сияющих дней, который я с трудом отнесла к лету за три года до развода.
Я пробуждаюсь ото сна ранним светлым утром и знаю, что меня ждет сегодня что-то хорошее. На улице сияет солнце, небо безоблачно, все так, как я представляла. Матиас давно встал и играет в своей комнате. Юрген еще спит, он опять не слышал будильника. Это часто случается с ним в последнее время. У него слишком много работы. Сегодня он может наконец отдохнуть, мы поедем купаться на один пруд, затерявшийся среди лугов. О нем почти никто не знает. Тайну его местонахождения нам выдала Камилла. Я быстро приготовила завтрак. Стены квартиры давили на меня, я соскучилась по воздуху и солнцу. День обещал быть долгим и жарким. Матиас притащил на кухню очки и трубку для подводного плавания. Мяч для игры на воде я прошу его надуть на улице. Наконец появляется Юрген. Он, против обыкновения, немногословен и рассеян. Он спрашивает, чем я так занята в это воскресное утро. «Но ведь мы хотели поехать купаться», — отвечаю я удивленно. Он говорит: «Да, действительно» — и начинает спокойно читать газету. Матиас и я теряем терпение, мальчик относит сумку-холодильник и купальные принадлежности вниз, в гараж, но когда он возвращается, отец все еще сидит с полной чашкой кофе. «Что случилось? — говорю я Юргену. — Ты не хочешь ехать, устал?» — «Да, — отвечает он неуверенно и добавляет: — Я надеюсь, Камиллы там не будет». — «Нет, — успокаиваю я его, — она и ее муж сегодня куда-то приглашены». — «Не пойму, почему ты не хочешь прекратить отношения с ней», — произносит он, наконец собравшись. В последнее время он говорит об этом чаще, чем я встречаюсь с Камиллой. «Это она преследует меня, а не я ее, — объясняю я и как бы невзначай спрашиваю: — Ты видишь Верену в последнее время?»
— Я, с чего бы? — отвечает он довольно раздраженно, — не говори чепухи, Рената, это смешно. — С недавнего времени он все чаще находит меня смешной, так что скоро я, пожалуй, поверю, что я клоун.
— Пойдем, — мягко прошу я, — попробуй, наконец, расслабиться.
Он взрывается таким приступом гнева, какого я до сих пор в нем не предполагала. Юрген всегда был вежлив со мной, никогда ничем не обижал, никогда не позволил себе никакой грубости. Я очень ценила в нем эти качества. Поэтому его поведение сейчас особенно пугает меня. Он срывает с себя рубашку, бросает на пол ремень, с трудом стаскивает брюки, пытается надеть вывернутый наизнанку домашний халат, наступает на него, топчет его ногами, потом хватает пенал от зубной щетки, бросает в раковину, плюет на него, затем, скорчившись, со стоном опускается на стул, сидит, наклонившись вперед, и кричит тонким, не своим голосом: «Оставьте меня в покое, оставьте меня в покое!»
Он выкрикивает эту фразу много раз, все тише и тише и наконец замолкает. Мы с Матиасом наблюдаем эту непривычную для нас сцену, совершенно сбитые с толку. Потом Матиас, очнувшись, мочит свой носовой платок в холодной воде и осторожно кладет его на лицо отца. Затаив дыхание, мы ждем, что будет дальше. Юрген какое-то время продолжает молча сидеть, потом встает и извиняется. «Все прошло, — говорит он. — Едем!»
Камилла очень точно описала маршрут. Пруд, к которому ведет только одна дорога через поле, идиллически расстилается перед нами в тени высоких тополей и густого кустарника. Мы раздеваемся, отец с сыном идут в воду, которая, несмотря на коричнево-зеленый оттенок, кажется чистой. Я тем временем распаковываю сумку, достаю скатерть. Когда Юрген и Матиас, наплававшись, возвращаются, еда и напитки уже расставлены. Они не голодны, только хотят пить, я не притрагиваюсь к еде. Потом Юрген и Матиас играют в мюле [3], а я пытаюсь решить кроссворд. Кроме нас здесь еще компания молодых людей, юноши и девушки, они держатся поодаль от нас, слышны только их радостные голоса. Юрген и я не разговариваем друг с другом, Матиас ведет себя так, как будто ничего не случилось. Время тянется медленно. После полудня появляется молодой человек из соседней компании и говорит, что они хотят ехать домой, но машина никак не заводится, не мог бы Юрген ее отбуксировать. Юрген, прежде всегда готовый прийти на помощь, ищет отговорки, но потом все же без всякого желания встает. Он следует за молодым человеком на приличном расстоянии. Теперь уже я играю с Матиасом в мюле, мы еще раз идем купаться, играем в мяч. Постепенно становится прохладно, мы одеваемся. Юргена все еще нет. Матиас спрашивает, не пойти ли искать папу, но я не разрешаю ему. Наконец, после двух часов отсутствия, появляется Юрген.
Он объясняет, что все оказалось не так просто, на ближайшей заправочной станции им не смогли помочь и ему пришлось отбуксировать машину до ремонтной мастерской. Пока ждали ремонта, молодые люди в знак благодарности пригласили его в кафе. Что он мог поделать? Вечер был испорчен. Я пристально смотрю на него и не узнаю прежнего Юргена. Я не верю ему.
— Вы не встретили там Верену? — спрашивает меня Камилла при следующей встрече. — Она была в тот день на пруду.
Моя мать тоже приходила ко мне, и мне опять не удалось ее прогнать, как бы я ни отмахивалась от нее руками. Она присела, как всегда элегантная и ухоженная, на краешек кровати. Я, несмотря на все старания, так и не смогла стать такой же, как она. Она положила ногу на ногу и улыбнулась своей обычной чуть снисходительной и отсутствующей улыбкой.
— Вот видишь, как все получается, — сказала она, — разве я не предупреждала тебя насчет Камиллы? Я всегда терпеть ее не могла. Она с детства была дрянной девчонкой. Это и неудивительно, ведь ее мать была настоящей змеей.
Я сворачиваюсь под одеялом в клубок. Я не хочу видеть свою мать. До самой ее смерти мне было тяжело с ней общаться. Это она внушила мне страх иметь детей. Только когда ее в пятьдесят лет свалила болезнь, я отважилась завести ребенка. «Как хорошо, — думала я, — что она умерла не старой. Вряд ли Ирена Бухэбнер перенесла бы это».
— Камилла совсем неплохая, — сказала я, как в детстве, потому что в присутствии матери никогда не чувствовала себя взрослой, всегда оставаясь подвластным ей существом. Камилла была нужна мне, чтобы выдержать это давление.
— А это что? — спрашивает мама и вытаскивает из-под подушки квитанцию на оплату авиабилетов для моего сына. — Камилла не успокоится, пока не отнимет у тебя все.
— Да, — ответила я, — она возьмет у меня все, а ты мне ничего не дала.
— Это несправедливо, — говорит мама, подняв брови. — У тебя было прекрасное детство, ты жила в достатке, о тебе заботились. В том, что была война и твой отец втянул нас в свои несчастья, я не виновата.
— Но ты тогда прогнала от меня всех, — упрекаю я ее.
— Кого ты имеешь в виду? — спрашивает она высокомерно.
— Ты же знаешь, мама. Всех, кого я так любила, — господина Вегерера, Ахтереров, Камиллу.
— Я сделала это для твоей пользы, Рената. Этот мир должен был погибнуть для тебя, ведь они все нас ненавидели.
— Но они были нужны мне, — упрямо повторила я.
— У тебя была я.
Она хотела посмеяться надо мной? Что я получила от матери, которая бросила своего несчастного мужа, которая жила со своей дочерью и постоянно давала ей понять, что это из-за нее она пренебрегает новыми связями с состоятельными мужчинами и тем самым лишает себя светской жизни, которую она вела скромно, но с большим удовольствием.
— Ты помнишь Пако? — спросила я и вдруг почувствовала через тридцать восемь лет, как пахла его шкура, когда он, мокрый от дождя, приходил из сада.
— А, эту дворнягу, — сказала Ирена равнодушно.
— Я хочу увидеть господина Вегерера, — жаловалась я.
— Кто знает, жив ли он еще, — ответила мама.
— Я хочу к Ахтерерам, — жаловалась я. — Хочу еще раз съездить в деревню, на их хутор.
— Зачем? — спросила Ирена. — Столько времени прошло. Они уже тогда жили как будто на другой планете. Перестань жаловаться, Рената. Ведь Камилла же нашла тебя.
Я в панике прячусь под одеяло. Она встает, неприятно задетая этим:
— Бедный ребенок, бедный, вечно ты кого-то теряешь.
— Уходи, — сказала я, — я плохо переношу запах твоих духов.
— Оставить тебя одну? — спрашивает она, как будто это тревожит ее.
— У меня остался Матиас, — привела я последний довод в свою защиту. — И еще моя свекровь.
Ирена, скептически покачав копной рыжеватых волос, произнесла, уходя:
— Ах, Рената, когда ты поумнеешь.